Читать книгу Бабушка не умерла – ей отключили жизнедеятельность - Михаил Эм - Страница 9

Через несколько лет. Квартира Сидоровых. В квартире находятся Сидоров и его мама.

Сидоров: Мама, мне грустно.

Мама Сидорова: Опять издатели, сыночек?

Сидоров: Они, упыри.

Мама Сидорова: Не надо выражаться, сыночек.

Сидоров: А как еще прикажешь выражаться, если упыри только и делают, что пьют мою кровь. Пятнадцать процентов, разве это авторские? Стивен Кинг, и тот получает больше! И они еще подначивают продолжать в жанре хоррора! Как будто купили меня с потрохами, как какую-нибудь уличную шлюху!

Мама Сидорова: Но твои романы ужаса так хорошо раскупаются! Я дала тете Симе почитать, и ей тоже понравилось. Особенно после того, как она разглядела на обложке твою фотографию.

Сидоров (хватаясь за голову): Мне осточертели ужасы! Не могу больше слышать про ужасы! Я ненавижу ужасы! Я их боюсь!

Мама Сидорова: Сыночек…

Сидоров: Раньше все было не так. Сравни, мама, сравни, как я писал раньше и как получается теперь…

Берет с полки нарядный томик со своей фотографией на обороте и зачитывает:

Степан Валерианович и Любомир Иванович сидели на кухне и пили чай с вафлями. Степан Валерианович, ошеломленный неожиданным появлением покойного, был напряжен и нерешителен, тогда как Любомир Иванович, напротив, расслаблен и меланхоличен. Он то и дело поправлял клочья кожи, сползавшие с него шелухой, каждый раз при этом смотрясь в зеркало и горестно вздыхая.

«Теперь ты понимаешь, Степан Валерианович, – окончил он свой рассказ, – почему я вернулся из загробного царства?»

«Теперь понимаю», – ответил Степан Валерианович.

После этих слов друзья облачились в черные костюмы ниндзя. Любомир Иванович прихватил бейсбольную биту, а Степан Валерианович натянул на голову резиновую маску крокодила.

«Чтобы не узнали», – пояснил он.

«Ты все понял, Степан Валерианович? – в последний раз переспросил друга Любомир Иванович. – Я прогуливаюсь поблизости от компании хулиганов. Они ко мне пристают, а ты приходишь мне на помощь и режешь хулиганов на кусочки».

«А можно наоборот? Я буду прогуливаться поблизости, а ты резать хулиганов на кусочки?», – робко поинтересовался Степан Валерианович.

Мама Сидорова: У тебя и сейчас неплохо получается.

Сидоров: Нет, мама – сейчас не то, не то, не то! Уже давно, после поездки в Саратов, в этот проклятый специальный зоопарк для интернированных животных с психическими отклонениями, во мне будто что-то перегорело, надломилось. Когда я увидел Рогалика… в этом грязном вольере… мне показалось, все кончено. Жизнь кончена. Как будто я родился для того, чтобы написать роман ужасов «Маразматики, или Возмездие навылет», а теперь, когда роман завершен и опубликован, могу умереть спокойно.

Мама Сидорова: Не говори так, сыночек! В такой день… Утирает слезы.

Сидоров: Да, да, я помню. Сегодня из ссылки возвращается Рогалик. Может быть, в этот самый момент он открывает дверь в нашем подъезде, взбирается по ступеням, постукивая о перила зеленым хвостом. Знаешь, мама, я так долго ждал его возвращения. Я ведь понимаю, скольким ему обязан. Рогалик предан мне, как собака, хотя какая собака сравнится по преданности с комодским вараном! Если бы он не запугал издателей, ценой своей свободы сделав меня публичным человеком, мне бы ни за что не напечататься! Я всем, всем обязан Рогалику и понимаю это. Но знаешь, мама… Я надеялся, с возвращением Рогалика ко мне возвратится жажда сочинительства, когда мурашки ползут по спине, а пальцы сами стучат по клавиатуре. А теперь не знаю. Как будто ничего не чувствую. Не знаю даже, хочу ли его видеть…

Мама Сидорова: Что ты такое говоришь, сыночек! Это Рогалик! Я знаю, как ты его любишь…

Сидоров: Да. Люблю. Конечно.

Мама Сидорова: Я уже и одеяло приготовила. То самое, которым – помнишь? – он укрывался на диване. Когда Рогалик ляжет на диван и укроется своим любимым одеялом…

Из смежной комнаты выходит дознаватель. Она в выцветшем халатике, с чмокающим ребенком на руках.

Дознаватель (голосом, не допускающим возражений): Кто упомянул диван? Никакого дивана, потому что диван мой. На диване мы с ребенком ползаем. (Ребенку). Агу, агу, маленький…

Мама Сидорова: Так точно, товарищ дознаватель.

Дознаватель (поднимая от ребенка голову): Мама, я просила не называть меня дознавателем.

Мама Сидорова: Извини, Еленочка, я по привычке.

Сидоров: Мама…

Дознаватель: Диван все равно мой, а Рогалика можно положить на коврике в углу. Ему на коврике даже удобней будет.

Мама Сидорова: Слушаюсь, Еленочка.

Дознаватель: Я просила не говорить мне «слушаюсь». Если вы, мама, будете говорить мне «слушаюсь», я стану называть вас гражданкой Сидоровой.

Сидоров (дознавателю): Любимая…

Мама Сидорова: Ты теперь тоже гражданка Сидорова, Еленочка.

Дознаватель: Опять двадцать пять.

Сидоров (обнимая обеих женщин): Прекратите, пожалуйста, пререкаться, дорогие мои гражданки Сидоровы. Скоро мы переедем в квартиру побольше, в которой будет достаточно диванов. Каждому по два или три дивана. Мы можем позволить себе сколько хотите диванов, потому что мои книги раскупаются. Я становлюсь популярным мастером хоррора, а теперь, когда Рогалика выпустили из специального зоопарка для интернированных животных с психическими отклонениями, мне прибавят авторские, да и тиражи побоятся заначивать. Шалишь, издательский мир, ты не забыл книжного маньяка! Ты помнишь, помнишь Рогалика и дрожишь при мысли о его возвращении! И правильно делаешь, потому что Рогалик – мой верный товарищ и моя экзистенция, мое непреходящее презрение к вам, эгоистичные слепцы и нахальные пошляки, в борьбе за гармонично устроенную литературу.

Дознаватель (укачивая на руках ребенка): Квартира, это в самый раз.

Сидоров: Лишь бы ко мне вернулось ощущение реальности. Реальный мир кошмарен, об этом не надо забывать. Если я перестану забывать об этом, то снова смогу сочинять романы ужасов. Как когдато. Как прежде.

Мама Сидорова: Ты сможешь, сыночек. Конечно, сможешь.

В дверь звонят.

Сидоров: Рогалик вернулся!

Бросается открывать. Мама Сидорова и дознаватель замирают, обнявшись, в ожидании гостя.

Занавес