Читать книгу В меняющемся мире - Михаил Горбачев - Страница 17

Договорились, что беседы будут проходить поочередно на «американской» и «нашей» территории. Американцы сняли на берегу Женевского озера виллу «Флер д’О», нашей резиденцией было представительство СССР при ООН.

Вспоминаю, что, когда я подъехал в автомобиле, президент вышел навстречу в элегантном костюме, протянул руку, которую я принял и в свою очередь крепко пожал. Мы посмотрели друг на друга, что-то промелькнуло такое, что я почувствовал: ничего, ничего – поладим! Интуиция.

Но первая наша беседа получилась трудной. Говорили наедине, в отдельной комнате. Рейган буквально обрушил на меня вал обвинений – в нарушении прав человека, во вмешательстве СССР в региональные конфликты на всех континентах, в навязывании другим странам идей коммунизма. Я отвечал. Конечно, была в моих ответах, как и в нападках Рейгана, идеологизированность, были и контраргументы – об американских военных базах, окруживших СССР, об американском военно-промышленном комплексе, о пропагандистской войне против нашей страны.

Почему Рейган начал разговор с такого «наскока»? Много лет спустя, во время одной из моих поездок в США, я познакомился с его сыном, Майклом Рейганом. Он живет в Калифорнии, известный радиоведущий и комментатор консервативного, как и его отец, направления. Мы выступали вместе перед большой аудиторией, он задавал вопросы, я отвечал. Кое-что интересное Майкл рассказал перед слушателями и особенно в личной беседе.

Мой отец, рассказывал он, всегда мечтал откровенно выложить советскому руководителю все, что он думает о «коммунизме», о «советской агрессии», о «порабощенных народах». Даже иногда в разговорах репетировал свое обращение. Он считал, что американские президенты ведут себя на переговорах недостаточно жестко. Ему нужно было «облегчить душу».

Вот он ее и «облегчил».

В общем, у меня были основания сказать коллегам после этой первой беседы, что Рейган не просто консерватор, а «настоящий динозавр». Правда, публично эту оценку я тогда нигде не высказывал. А американцы дали, кажется, в журнал «Ньюсуик», утечку: после первой беседы с Горбачевым Рейган назвал его «твердолобым большевиком».

Если бы этим ограничилось, дело было бы плохо. Но, я думаю, сыграло свою роль понимание ответственности момента. Не для того собираются руководители двух ядерных держав, чтобы поругаться и разойтись. Мы рассчитывали на то, что это понимает и Рейган. И у нас были для этого основания.

В сентябре, когда я был с визитом во Франции, президент Франсуа Миттеран рассказывал мне о Рейгане, с которым к тому времени уже не раз встречался. С Рональдом Рейганом, говорил он, «можно иметь дело», можно находить общий язык. Кстати, идеологически Миттеран был очень далек от Рейгана.

Интересно рассказывал мне о Рейгане – но это было уже позже – бывший министр иностранных дел Франции Ролан Дюма: «Вскоре после того, как вы пришли к власти, в Хьюстоне была встреча министров иностранных дел. Сидим мы, ждем появления Рейгана. Прикидываем: сейчас будет накачивать, чтобы не поддаваться новому советскому руководству, чтобы Атлантический блок был сплочен, чтоб была дисциплина, готовность дать отпор в любой момент – и политически, и пропагандистски, словом, быть на высоте. И вдруг Рейган говорит: «Смотрите, вот пришел Горбачев – это новое поколение, новый человек. Я думаю, мы должны ему помочь, и поладить. Мне кажется, я реально оцениваю ситуацию». Мы были ошарашены, не ожидали такого. И, конечно, поддержали президента».

И уже первая наша беседа в Женеве показала, что несмотря на остроту противоречий и разногласий между нашими странами, разговор по существу возможен. Хотя шел он очень трудно, и обсуждение проблем сокращения ядерного оружия в первый день переговоров оптимизма не прибавляло.

Рейган имел «домашние заготовки» по стратегическим наступательным вооружениям и противоракетной обороне, которые он хотел обязательно «предъявить» первым, такова была тактика США на этих переговорах. Ничего особенно нового мы не услышали – это была известная аргументация в пользу радикального сокращения наступательных вооружений и одновременного перехода к оборонительным системам. Президент разнес в пух и прах доктрину ядерного сдерживания, которая привела к гонке вооружений и создала угрозу роду человеческому. Советский Союз, говорил Рейган, не должен бояться СОИ. Президент выдвинул идею «открытых лабораторий» и заявил в завершение, что, когда технология будет отработана, он твердо намеревается поделиться ею с нами.

Я тоже не был горячим сторонником доктрины ядерного сдерживания. Действительно, полагаться на ядерное оружие для сохранения мира – дело в конечном счете опасное. Об этом я спорил с Маргарет Тэтчер, убеждая ее, что «ядерное ружье» может когда-нибудь выстрелить не по злой воле его обладателей, а из-за случайности или технического сбоя. Но для меня было ясно: преодолеть эту опасность можно не путем развертывания противоракетного оружия, а идя к цели ядерного разоружения.

В программе «стратегической оборонной инициативы» (СОИ), сказал я президенту, мы видим намерение через противоракетную систему создать щит для нанесения первого удара. Общие рассуждения и «заверения» на сей счет не могут ввести нас в заблуждение. Они лишь свидетельствуют, что США нам не верят. А почему мы должны верить вам больше, чем вы нам?

СОИ – продолжение гонки вооружений, хотя и в другой сфере, еще более опасной. Подозрительность и беспокойство будут усиливаться, каждый будет бояться, что его вот-вот обгонят. Мы предлагаем искать выход на пути прекращения гонки вооружений и сокращения имеющегося ядерного оружия, сказал я Рейгану, но если вы будете развертывать ПРО, в том числе в космосе, ничего другого нам не останется, как дать ответ. Должен сообщить, что ответ у нас в принципиальном плане уже есть. Он будет эффективным, менее дорогостоящим и может быть осуществлен в более короткий срок.

Как вести себя в ситуации, кажущейся тупиковой? Я обратил внимание на то, что Рейган не обостряет атмосферу, стремится вести себя корректно и дружелюбно даже в ситуации, когда разговор «ходит по кругу».

Разговор иссяк, молчание – напряженное, тягостное… И тут президент говорит:

– Почему бы нам с вами не пройтись?

– По-моему, хорошая идея, – поддержал я.

Мы встали из-за стола и в сопровождении переводчиков вышли во внутренний дворик. Направились к какому-то зданию. Это был бассейн. В гостиной при нем, если можно так назвать небольшую комнату, куда мы вошли, пылал камин. Прогулка, новая обстановка, треск горящих бревен сняли напряжение. Как только мы опустились в кресла, Рейган достал из кармана и передал предложения о контроле над вооружениями. Причем, как я понял, не для обсуждения, а для принятия и направления нашим переговорщикам в качестве инструкции.

Это был пакет из девяти пунктов на английском и русском языках. Там было много того, что так или иначе обсуждалось сторонами, но согласованных решений не удалось достигнуть. Рейган подчеркнул, что американская сторона рассматривает эти предложения именно как единый пакет.

Я прочитал не спеша и сказал, что даже при первом чтении бросаются в глаза неприемлемые для нас вещи; прежде всего принятие пакета позволило бы США продолжать осуществление программы СОИ. Рейган кивнул. «Именно поэтому мы не согласны» – был мой ответ.

Огонь пылал, в комнате было тепло и уютно, но, откровенно говоря, настроения эта беседа не улучшила. Мы вышли, и мне показалось, что на улице очень холодно: то ли после камина, то ли после горячих споров. Тут вдруг Рейган приглашает меня посетить Соединенные Штаты, на что я ответил приглашением посетить Советский Союз.

– Я принимаю приглашение, – заявил президент.

– Я принимаю ваше.

Может быть, в этот момент заработал «человеческий фактор». Чутье подсказало нам обоим: нельзя идти на разрыв, надо продолжить контакт. Где-то в глубине сознания зародилась надежда на возможность договориться.

На следующий день принимающей стороной была советская делегация. Как хозяин, я встретил Рейгана у порога советского представительства. Поднялись по лестнице, останавливаясь для фотографирования, и было видно, что настроение у всех несколько изменилось, дала о себе знать «адаптация» друг к другу, да и вчерашняя договоренность о взаимных визитах рождала определенные ожидания.

Мы снова уединились с президентом, и на этот раз речь пошла о правах человека. У Рейгана был свой расчет: обсуждение этой темы наедине даст возможность провести беседу в неконфронтационной манере. Думаю, он догадывался, какой будет моя реакция, и не хотел, чтобы это произошло в присутствии коллег. Я изложил нашу позицию: Соединенные Штаты не должны навязывать свои стандарты и образ жизни другим.

Тема прав человека и потом выдвигалась американцами как едва ли не главная. Не всегда это делалось своевременно и тактично. Главное – мне казалось, не было понимания того, что мы сами идем по пути реформирования нашего общества, что перестройка и гласность означают плюрализм, свободу мнений и свободу слова. Я был убежден, что в стране не должно быть «политических преступников», и вскоре это понимание утвердилось и в обществе, и в руководстве страны. Поэтому педалирование темы прав человека Рейганом, хотя он делал это обычно в разговорах наедине, было излишним и не могло не вызвать ответную реакцию.

Был момент, когда я почувствовал, что президент Рейган стал говорить нечто напоминающее поучение. Я остановил его буквально на второй минуте. Сказал:

– Господин президент, я хочу вас прервать. Прошу извинить меня. Но хочу сказать несколько слов, чтобы внести полную ясность в нашу дальнейшую работу. Я надеюсь, вы понимаете, что вы – не учитель, я – не ученик. И вы – не прокурор, а я – не обвиняемый. Вы – не судья, а я – не подсудимый. Поэтому: если вы собираетесь меня поучать, то это неприемлемо. Мы можем вести дела только на равных. Вы – президент крупной страны, я – глава государства – вашего партнера. Если вы готовы вести дело на равных, я уверен, мы пойдем с вами далеко. Если нет, то можно считать, что наша встреча закончилась, ибо мы можем вести диалог и сотрудничество только с позиций равенства.

И надо сказать, президент реагировал без раздражения.

– Я тоже к этому готов, – сказал он. – Я только хотел разъяснить нашу позицию.

И разговор продолжился.

Правильной тональности в нашем взаимодействии во многом способствовал государственный секретарь Джордж Шульц. Несколько лет спустя он сказал одному из моих помощников:

– Мы очень хотели, чтобы несмотря на наши разногласия и трудности в наших отношениях вы чувствовали, что мы относимся к вам, к Советскому Союзу с уважением.

Это чувствовалось и на обеде в узком составе, который состоялся в советской резиденции. Присутствовали Рональд и Нэнси Рейган, мы с Раисой Максимовной и наши министры.

Я предложил тост:

– Господин президент, наши страны несут огромную ответственность перед миром. Мы не можем позволить себе отчуждения, конфронтации. Хочу вспомнить слова из Библии: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время разбрасывать камни и время собирать камни». Я думаю, сейчас пришло время собирать камни. Предлагаю поднять бокалы за это.

По-моему, и чета Рейганов, и Джордж Шульц были удивлены тем, что генеральный секретарь ЦК КПСС процитировал Священное Писание. Я человек не религиозный, но мне показалось, что эти слова наилучшим образом выражают «веление времени». Тост был поддержан всеми участниками этого запомнившегося мне ужина.