Читать книгу Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин - Страница 15

Петляет, извивается серебряной змейкой речка Тушама. Куда она спешит? Где ищет свою судьбу? Над ней, стремительной, плутающей в таежной глуши, всегда ощущается благоухание, букет которого складывается из запаха прогретых июльским солнцем трав, разомлевшей на жаре хвои, головокружительных ароматов таежных цветов, которые облюбовали эти края с доисторических времен. Кажется, что здесь, в глубине сибирской тайги, время останавливается на отдых, прячется от шумного бытия, чтобы потом с новыми силами обрушиться на всякое существование и обязательно привести его к концу, к завершению. Тушама тоже стремится к своему устью, к слиянию, к растворению в другом: исконная женская судьба.

Поплутав в тайге многие километры, кружась вблизи омутов, разливаясь по широким плесам, за «утиным» полем она, наконец, сливается с полноводным Илимом.

Сначала они идут рядом: хрустальная чистота вод Тушамы оттеняет тусклый поток Илима, но постепенно он поглощает тело Тушамы, они становятся едины, и у песчаного яра уже не видно сияющей красоты Тушамы. Каких только ни бывает историй любви…

* * *

На берегу реки занимались рыбацкими делами двое мальчишек. Один, что выглядел постарше, помужественней, забрасывал в речку закидушки[4], второй, мечтательный, сосредоточенный, сидел у костра и чистил только что выловленных ельцов и ершей для ухи. Это были Сашка Бугров и Юрка Макаров, два дружка, как говорится, не разлей вода. Рыбацкое место на Тушаме они присмотрели давно. За многие походы сюда оборудовали кострище, добротный шалаш, заготовили дровишек и бересты для растопки. В их отсутствие на этом месте бывали и другие рыбаки, однако, уходя, всегда наводили порядок. Так что этот заветный уголок оставался естественной частичкой природы.

Сегодня мальчишки на рыбалку приплыли на лодке. Шли вдоль берега Илима, путь оказался трудным: Юрка греб изо всех сил, Сашка, отталкиваясь от дна шестом, подправлял и выравнивал движение их немудреного судна. Ребята спешили, так как время на дорогу у них ушло больше обычного, и они боялись, что скоро стемнеет.

Солнце пошатнулось и, как на чаше огромных вселенских весов, стало медленно оседать за Шальновский хребет, продолжая посылать в подлунный мир свои последние, остывающие лучи. А на противоположной чаше весов, с другой стороны, от Игнатьевского камня, постепенно восходила в красках ночи луна. Небо над Тушамой, казалось, сгущалось, его дневные оттенки выцветали, прежние звуки становились глуше, тише. Земля готовилась к ночному отдыху и подгоняла своих обитателей.

– Саша, заканчивай, уха готова, – закричал Юрка.

– Иду, иду, – нехотя ответил увлеченный ловлей рыбы приятель.

Но Юрка настаивал:

– Второй раз звать не буду.

– И не зови, я уже здесь. Ну, что тут у тебя? – потирая ладонь о ладонь, нацелился на ужин Саша.

В котелке аппетитно булькало нехитрое варево, Юрка стал его помешивать, но обрызгался, потому что слишком много напихал рыбы, и ее было не провернуть.

– Юрка, а ты картошку положил в уху? – поинтересовался проголодавшийся друг.

– Конечно. Свежей взял, куст в огороде попортил.

– Поди, убьют? – встревожился Сашка, зная нравы в нуждающейся семье друга.

– Да вряд ли. Ладно, садись на чурбан, хлебать из котелка будем.

Юрка снял котелок с огня, закрепил его между двумя камнями. Казалось, вся округа, комары и мушки, цветочки и травки, облака и ветерок устремилась к этому пиршеству – такой насыщенный и сытный аромат исходил от похлебки.

– Юрка, ну хватит, чего дразнишь. Давай скорее, только репчатый лук на четвертинки порежь, – скомандовал удачливый рыболов, стряхивая с себя рыбьи чешуйки.

– Потерпи, пусть остынет немного. Есть захотел? Я тоже. Я, кажется, всегда есть хочу, по-моему, с тех пор как родился, – мечтательно причмокивая, признался Юрка.

– Ты лук-то чего не берешь? С ним вкусней, – сочно вгрызаясь в ломоть луковицы, посоветовал Сашка.

– Лук? – замотал головой приятель. – Нет, не хочу лука. В свое время объелся.

– Разве можно луком объесться? Чего-то не пойму, Юрка.

– Чего тут не понять. В конце войны совсем жрать нечего было. Дня три ничего не ел. Бросил учебу и пошел в Большую деревню к тетке. Пришел, а дома никого нет. Искал хоть какую-нибудь корочку хлеба, ничего не нашел, только три луковицы. Съел их, внутри все жжет, катаюсь по полу, воду пью, а в животе словно пожар. Кое-как утихло. С тех пор только увижу лук, сразу боль в животе чувствую.

– Ты не придумывай. Лук полезен.

– Чего придумывать, попробуй натощак съешь луковицу.

– Нет уж, воздержусь, у нас в доме всегда есть что пожевать. Мама заботится.

Ребята долго и сладко поглощали наваристую уху, умело разбирались с рыбьими косточками, обсуждали вкус и повадки разного рода рыбешек, попавших в котелок. Казалось, их радости не будет конца, и будущая жизнь виделась такой же удачной, благодатной, как этот вечер.

Ночь наползала незаметно и неотвратимо. Устойчивы законы жизни, и вот уже ребят, сидящих у потрескивающего костра, обнимает ночной покров, расшитый золотым светом, наверное, уже угасших звезд. Темнота сжимает свои объятья так, что поскрипывают деревья, но из темноты успешно вырывается река, стремящаяся поспеть вслед за уходящим солнцем. Юрка подкинул хвороста в огонь, сухие ветки мгновенно занялись пламенем, и костер стал похож на игрушечную звезду, которая легко подчинялась воле этих двух маленьких сибиряков.

– Вместо чая будем пить молоко, – сказал Саша.

– Молоко? Вот здорово. Откуда оно?

– Из дома, мать налила в бутылку. А чай попьем утром.

Заботливый Юрка сбегал к речке, набрал в котелок воды, покидал туда ложки и разместил на таганке.

– Пусть покипятится, остатки от ухи смыть надо, – пояснил он другу свои действия, связанные с навыками, приобретенными в небогатой семье.

Парнишки, блаженно потягиваясь, разлеглись у костра.

– Донки, Саша, снимать поутру будем? – не успокаивался хозяйственный Юрка.

– Конечно, и морды[5] тоже, – зевая, отвечал приятель.

– Тогда давай поспим, дровишек я заготовил, на ночь хватит, – уточнил положение дел Юрка.

– Хватит, конечно, ночи-то сейчас теплые.

– Да, с майскими, зябкими, не сравнить.

Разговор прервался, но сон не шел. Молчание прервал Юрка.

– Саш, ты в Тулун собрался уезжать? – мечтательно спросил он друга.

– Да, в Тулун, в техникум, – нехотя ответил Саша.

– Значит, в восьмом классе учиться не будешь?

– А зачем? Расходы на учебу такие же, как и в техникуме, зато там получишь специальность, а здесь десятилетку заканчивать надо, и опять перед тобой тот же техникум.

– Почему техникум? После десятилетки можно и в институт поступить.

– Поступить-то можно, только на что жить?

– Это верно. А какую ты специальность выбрал?

– Землеустройство.

– Чего?! – удивился непонятному слову Юрка.

– Землеустройство. Да это не я, отец выбрал.

– Что, работа хлебная?

– Да не знаю я, какая она. В Тулуне в техникуме тетка работает, приезжала, в красках все рассказала, советовала.

– И какие это краски? У нас землемер все лето ходит с деревянной меркой, похожей на циркуль. Чего ее мерить-то, землю-то.

– Тетка говорит, что землеустроитель определяет права на землю, готовит землеотводные документы.

– Может быть и так. Но я считаю, что лучшая специальность – механизатор или, на худой конец – агроном. Я землю свою люблю. Я ее как живую чувствую, – не стесняясь своего признания, открылся Юрка.

– А мне все равно, какая профессия, ты ведь знаешь, я летчиком хочу быть.

– Так кто мешает? Тебя возьмут в училище, ты боевой товарищ, – подчеркивая уважение к другу, посоветовал Юрка.

– Но в училище берут только после десятого класса. А два школьных года на мое содержание тоже потребуют денег, – возразил дальновидный паренек.

– Но ведь учеба в техникуме тоже расходов требует.

– Да, но тут специальность у меня будет. Ладно, чего все обо мне да обо мне, у тебя-то какие, Юрка, планы?

– У меня все просто, буду работать, – беззаботно ответил собеседник.

– Как работать? Кто ж разрешит малолетке?

– А кто запретит? Лето – сенокос, осень – уборка хлеба, зимой уйду на охоту с дедом.

– А как же учеба, Юра?

– Выучился уже, семь классов за плечами. Пора семью кормить.

– Неужели твоя мать не против?

– Против – не против, мне решать, один я мужик в доме остался.

– А дед?

– Дедушка уже стар, чтобы решения принимать.

– Но ты же сам говоришь, что он охотник.

– Охотник он хороший, семье помогает, но годы свое берут.

Разговор опять прервался. Ярко полыхал костер, от этого окру́га казалась темнее. Юрка подбросил еще несколько сухих веток, костер развеселился, дунул в лица парней раскаленным воздухом.

– Хватит подбрасывать, – посоветовал Сашка, – а то и мы вспыхнем и сгорим.

– Не сгорим, я слежу за огнем.

Юрка, обняв руками колени, внимательно смотрел на пламя, дивился диковинным пляскам огненных языков.

– Саш, пойдем завтра на Красный Яр, – оторвавшись от своих дум, неожиданно предложил приятель.

– А чего мы там забыли? – удивился Саша.

– Ты же знаешь, что все, кто уезжает в другие места, ходит на Красный Яр прощаться с родными краями.

– Но я ведь не навсегда уезжаю, летом вернусь, летом в техникуме каникулы.

– А мне хочется сходить. Кто знает, что нас ждет.

– Тебе-то зачем, ты ведь здесь остаешься? – не понимая душевного движения друга, сопротивлялся Саша.

– Но я ведь скоро тоже уеду – на сенокос, потом уборка хлеба, затем пахота яровых, а по первому снегу с дедом на охотничьи угодья к Шальновскому хребту надумали. Так что тоже до лета здесь не появлюсь.

– Юрка, раз тебе так хочется, я согласен, давай сбегаем на Яр, только не завтра, а дня через два, – добросердечно согласился друг. – А сейчас я пошел в шалаш, спать охота.

– Иди, Саш, я все там прибрал, похоже, что с прошлого раза никого не было. Траву расправь, я ее кучкой бросил.

Одна ночь осталась в округе хозяйкой, обняла и Качинскую сопку, и Шальновский хребет, и знаменитый Красный яр, и полноводный Илим, и вертлявую Тушаму. По-матерински всех убаюкала, утишила лесные чащи. Лишь кузнечик не унимается, да рой мотыльков, похожий на облачко, греется вблизи остывающего костра.

Только в следующий выходной Юрка с трудом уговорил Сашку сходить на Красный Яр, сделав вид, что обиделся на друга, не сдержавшего обещание. Сашка согласно махнул рукой.

– Ладно, давай, только по-быстрому: туда и обратно.

– На Яр по-быстрому не бегают, по крайней мере – туда, – резонно поправил друга Юрка.

– Не привязывайся к словам, иду только ради тебя и твоей прихоти.

Юрка насупился, но не нашелся, что ответить приятелю.

* * *

У каждого городка, села или деревни есть свои вековые доминанты, символы малой родины, ее эпицентры, которые никогда не забываются, а вдали от них снятся по ночам, дают ощущение опоры, незыблемого основания, жизненного ориентира. С детских лет, как только он что-то начал понимать, для Юрки Макарова Красный Яр стал олицетворением его деревенского мира.

Высоченный, почти вертикальный уступ, видный издалека, был похож на каменную стену, вытесанную неведомым исполином. Она, вырастая из земли, нависала над рекой на окраине села.

Даже могучий Илим, пытаясь спрямить свой путь, не смог за тысячи лет пробить стену, в которую вгрызался всей полнотой своих вод, и был вынужден повернуть на север почти под прямым углом. Когда идешь вдоль основания Красного Яра по берегу, высота, размеры стены и восхищают, и подавляют. Взглянешь вверх, и кажется, что сосны растут в небе, высоком, бесконечно глубоком, а сам ты чувствуешь себя песчинкой. Но вершина Красного Яра не остроконечная, но манящая, потому что на ней расположилась просторная поляна, как будто природа позаботилась о людях, указав им здесь место для размышлений и праздников. И юные сельчане, и старожилы не пропускают гуляний, посвященных окончанию посевной, а в начале лета вся округа на этой поляне отмечает праздник Троицы.

Не найти такого места в других деревнях, по всей округе, где в поднебесье могло бы разместиться столько людей.

А в конце учебного года вся поляна на Красном Яре охвачена ликующими голосами мальчишек и девчонок. В школе прозвучал последний школьный звонок. И уже сооружается большой шалаш-костер. Теплой майской ночью летят от него искры высоко в небо, и разносятся по округе веселые пионерские песни.

Уезжая надолго, все старались побывать на вершине, чтобы еще раз взглянуть на округу и запомнить душой и зрением родные места.

Вот и сейчас Саша с Юрой медленным шагом, с краткими остановками для того, чтобы отдышаться, поднимались по крутому склону. Тропинка шла по краю обрыва, петляя. На каждом повороте Юрка останавливался, разглядывал любимое село с высоты, на которой летают птицы. Внизу все было знакомо, только виделось сейчас в другом масштабе: в таком виде мальчишки будут вспоминать свои родные края, находясь от них за многие тысячи километров. Вот извивающаяся змейкой длинная центральная улица рассекает село на две половины. Вдоль домов деревянные тротуары, с высоты они напоминают светлые полоски утрамбованного песка. Уютная площадь около чайной: сейчас время обеда, несколько грузовиков стоят возле этого заведения, сладко пахнущего свежей выпечкой.

– Юрка, ну чего тормозишь? – подгоняет его еще не уставший Сашка. – И так тяжело идти после дождя. Поспешай.

– Да куда торопиться? Посмотри, какая красота открывается. Мы за ней сюда и пришли, – непонятные Сашке доводы приводил друг.

– Ты тогда смотри, а я ускорю шаг, с вершины больше можно увидеть.

– Хорошо, Саня, я догоню.

С высоты Юрка залюбовался большим двухэтажным домом, что стоял в самом центре села. В сторону Яра располагалась большая открытая веранда на втором этаже. Осанистые широкие ворота были раскрыты, сверкали на солнце окна без ставен с резными наличниками. По центру фасада, как раз под карнизом вальмовой крыши, развевался красный флаг. Это управление всем хозяйством.

– Юрка, – закричал нетерпеливый Саша, – хватит оглядываться, не то я поверну назад.

– Сейчас, сейчас, Санек, – ускоряя шаг и растирая по лбу капли пота, ответил Юрка.

Наконец, вершина покорена. А в награду – красота. Поляна, как маленькими солнышками, расцвечена одуванчиками. Сосенки-деточки протягивают мальчишкам свои мягкие лапки, предлагая познакомиться. Солнце в зените. Тени ребят короткие, четкие их очертания отчетливо видны на блестящей траве и на желтых цветах. Отбрасывал тень и сосновый бор, обрамленный, как кружевом, тоненькими беленькими березками и с резными листочками осинками. Отовсюду слышались ликующие голоса птиц.

Юрка подошел к краю обрыва, обхватил рукой искореженную непогодой сосну, которая крепко вцепилась в земляной покров поднебесной поляны, и, наклонившись, заглянул вниз.

– Каждый раз, Саня, когда я смотрю на округу отсюда, у меня дух захватывает, сердце как окрыляется, я как будто становлюсь другим, более значимым, что ли, любящим весь мир. Но вижу, что и весь мир любит меня. И это такое счастье, ведь так хочется взаимной, настоящей любви. Здесь я ее только и нахожу.

– Наверное, это от высоты у тебя головокружение начинается, – пропуская мимо ушей слова друга о любви или не понимая их, Саша попытался выразить свои ощущения. – Я тоже, когда подхожу к краю обрыва, чувствую внутри холодок – то ли от страха, то ли от радости родства с этим миром.

– Конечно, высота играет свою роль, но главное – красота наших мест, наверное, самых красивых в мире.

– Юрка, да что ты заладил – красота, красота? На нашей огромной планете, наверняка, есть места покраше наших. Я на картинках в учебниках видел.

– Не знаю, в других местах не был. Дед прошел всю Европу, он сказал мне, что краше родных мест не встречал. Уходя на войну, он поднялся на Красный Яр, чтобы запомнить родные места, чтобы воевалось смелее за Родину, которая осталась в его памяти такой, какой мы видим ее сейчас.

– Но, Юрка, ведь он на войне был, какая там красота: бомбы, пули, окопы, дым. Как он мог сравнивать? Мой отец тоже на войне был, рассказывал про разрушения.

– Нет, Санек, красоту всегда заметить можно. А красота родины незабываема. Дай мне руку.

– На. Чего ты опять придумал? – подавая руку, неуверенно спросил Сашка.

– Да ничего, давай поклянемся сберечь эту красоту, – торжественно произнес романтичный подросток.

– Ну, Юрка, ты даешь. От кого сберечь? Кто ее тронет? Не по силам это никакому человеку.

– От врагов.

– Не придумывай, какие враги сюда могут прийти. Война окончилась, врагов мы победили.

– Давай поклянемся беречь нашу землю, Саня, – сказал Юрка, не отпуская руку друга.

Сашка хотел высвободить пальцы, но передумал, залюбовавшись раскинувшимся в долине селом, далекими лысыми сопками, просторным Илимом, вдоль которого стеной стояла тайга, бесконечная и великая.

И крепко сжал Юркину ладонь.

Юрка выпятив грудь, расправив плечи, вдохновенно произнес:

– Я, Юрка Макаров, – и ткнул друга в бок – Повторяй.

– Я, Саня Бугров, – тихо произнес Саша.

– …клянемся беречь нашу родину от злых врагов, – проговорили друзья в один голос.

Неожиданно ребята развеселились и, стараясь перекричать друг друга, стали выкрикивать:

– Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Им вторило эхо, отражаясь от стены Яра, оно летело ввысь, к небу, и вниз, к Илиму, как смелая птица залетало в родную деревеньку, касалось крылом глади Илима. И не было помехи этому согласному крику-клятве, и казалось, что вся округа вторила ему.

Когда мальчики немного успокоились, Саня в изнеможении простонал:

– Пошли домой, Юрка.

– Домой! Ты чего, давай еще побудем на вершине. Обойдем поляну, посмотрим во все стороны, отсюда видно пять деревень, при желании еще две увидеть можно.

– Ты, Юрка, как ребенок. Чего на них смотреть, деревни да деревни. Честно говоря, хочется в город, в другие края, где людей много живет, где тебя оценить по твоим талантам и заслугам могут.

– Не торопись, Санек, еще страдать будешь по такой красоте. По себе знаю, как только немного оторвусь от родного дома, появляется тоска, тяга какая-то непреодолимая.

– Что за тяга?

– Увидеть.

– Деревню, что ли? И что, от ее вида легче становится?

– Легче. Бывает, идешь с охоты, подходишь к деревне, а сердце внутри уже прыгает, радуется, что знакомый вид увижу, избы, Илим.

– Юрка, Юрка, фантазер ты. Пора, пойдем вниз.

– Саша, пойдем еще раз к краю нашего Яра.

– Ну ладно, пойдем, – нехотя согласился друг.

Ребята подошли к обрыву, держась за руки. И вдруг Юрка произнес такие странные слова, от которых Сашка оторопел:

– Это ты сочинил? – остолбенело спросил Санек.

– Нет, не я.

– А кто?

– Вырастешь, узнаешь.

Но сейчас, сибиряку Юрке Макарову, казалось, что эта мысль всегда была в его сердце, а Сергей Есенин только облек ее в такие верные и высокие слова.