Читать книгу Загадка тайного послания - Михаил Курсеев - Страница 3

Черновика нигде в доме не было. И все-таки роман в основном сохранился у него в памяти, это всё ещё был его роман, если уж он так торопился перенести его на бумагу. Он уже встречался с этим феноменом раньше, когда он потерял страницу или две какой-то вещи и был вынужден заново переписывать их, а когда он потом нашёл оригинал и сравнил их, то обнаружил, что второй вариант почти в точности воспроизводил первый. Процесс написания – это было сосредоточение, концентрация мысли и размышлений и то, что требовало усилий, оставалось у него в голове. Теперь вытаскивание этого оттуда, изложение его на бумаге стёрло всё остальное – Таис Мельбур, миниатюру Грейгарс, некого, кто, возможно, следил за ними из дома позади. Хотя эта идея Фрэнка была несколько надумана, она всё равно была оскорбительна: ему очень не нравилось, когда за ним следят. Его раздражало даже то, что кто-то читает через его плечо.

В два часа он отложил ручку и потёр глаза. Левое болезненно жгло. Он подумал, что, вероятно, скоро ему потребуются очки. На расстоянии он видел хорошо – он по-прежнему мог попасть в изображение пиковой масти на тузе с двадцати ярдов, что он и доказал скептически настроенному начальнику румынской тюрьмы. А вот чтение и письмо доставляло глазу боль. Идея очков уязвила его самолюбие, напомнила ему о Таис Мельбур и вернула ему чувство переутомления.

– Пойду, прогуляюсь – крикнул он вниз. Пройдусь, – подумал он, проветрю мозги. Ну, в любом случае, просто отнесу написанные страницы к машинистке на Ллойд Бейкер стрит. Он бы никому больше не доверил этого – это был его единственный экземпляр, и он не хотел рисковать потерять его во второй раз.

Мортон начал натягивать другие брюки и другую рубашку, потом подошёл к лестнице и прокричал вниз:

– Мы все ещё носим чёрное? Королева Виктория умерла в январе; они покинули Лондон в марте, тогда город был всё ещё в трауре.

Фрэнк был двумя пролётами ниже. В ответ он тоже крикнул:

– Что?

– Мы все ещё носим чёрное?

– Нет, мы уже не носим! Фрэнк поднялся ко второму этажу, так, что его голова появилась на нижнем уровне ступенек, на которых стоял Мортон.

– Новый король сказал, что три месяца траура достаточно. Наденьте коричневый повседневный костюм.

Коричневый костюм был единственным оставшимся в платяном шкафу. Месть Фрэнка за использование его в качестве рассыльного, – подумал Мортон, ему не нравился этот костюм, и Фрэнк знал об этом. Проходя через холл на нижнем этаже, он автоматически потянулся к ящичку на каминной полке и затем убрал руку. Он обычно брал с собой из ящичка дерринджер и клал его в карман, но дерринджер из тюрьмы не вышел. И всё-таки он приподнял крышку ящика, как будто его маленький пистолет мог там материализоваться. Не получилось.

Он прошёлся по Грей Инн Роуд, поднялся по ней до Амптон Стрит и пересёк её по направлению в Ллойд Сквер, время от времени останавливаясь посмотреть, нет ли кого сзади. Никого не было. Мысль о том, что за ним следует человек в котелке с рыжими усами, о том, что за ним следят, беспокоила его.

Увидев его, машинистка, как всегда, разволновалась; они почему-то приводили друг друга в смущение, как будто у них было или будет какое-то интимное прошлое или будущее, о котором они не осмеливались поговорить. Мортон передал написанное и быстро удалился строну Пентонвиль Роуд, где, внезапно запрыгнул в омнибус. Хотя, внезапностью это не назовёшь, поскольку, он всё ещё думал о «человеке в котелке» и с рыжими усами Фрэнка, снова захотел убедиться в том, кто ещё сел с ним, но никто не привлёк его внимания, а единственный усач в омнибусе имел пшеничные усы. Он решил, что Фрэнку определённо чудились приведения, как следствие его нездорового интереса к религии.

Поездка и сам Лондон воодушевляли его, да и денёк выдался солнечный и не очень прохладный. У этого города было какое-то потрясающее чувство суеты, пульсирования, будто это было живое, растущее существо, которое постоянно сбрасывает старую кожу и появляется в новой. Он подумал, что ему надо бы навестить друга – ну, знакомого, по – крайней мере в Нью-Скотленд Ярде и сообщить о письме Кэтрин Джонсон, ничего-то в нём особенного нет. Пусть полиция им занимается. Чувство вины подсказало, что сначала ему надо бы зайти к своим издателям, где его, скорее всего, ждёт неприятный разговор по поводу его романа, который в лучшем случае будет закончен на два месяца позже срока.

Он сошёл у Лондонского моста,[13] пересел на маршрут № 21 и доехал на нём до церкви Темпла.[14] Под начавшейся моросью пошёл по маленьким извилистым улочкам к северу от Темпла Бар,[15] от Лондон Айзека Уолтона[16] к обветшалому зданию офиса издательства Твен и Бёрс. Его редактором был бесстрастный, сухопарый человек по имени Диапазон Лунг (его отец был довольно известным органистом), который, увидев Мортона, крайне возбудился. Ни тебе – «с возвращением в Лондон», ни вежливой болтовни о поездке.

– Я ужасно рад, что ты пришёл – сказал он, наконец-то, – ужасно рад.

Лунг был старше Мортона, совершенно очевидно бесполый, влюблённый только в книги.

– Ты принёс новую книгу? – Голос звучал безнадёжно; он и сам уже видел, если только у Мортона в плаще не было потайного кармана-кенгуру, то рукописи с ним не было.

– Рукопись в Румынии – Мортон пытался придать всей истории незначительность, – полковник Цилеску говорит, что роман на английском – это военная контрабанда. Я его заново записываю, Лунг, быстро, как могу.

– Боже мой! Неужели? Твен будет вне себя.

Он смотрел на Мортона, как бы взывая к помощи. Твен – это Уилфред Твенет, издатель; похоже, Бёрс, как имя в названии компании не существует. Лунг взял в руки ежедневник. Твен, когда узнал, что романа нет, больше всего расстроился из-за автомашины, её тоже забрали. Твен ужасно расстроился. Он говорил весьма нелицеприятные вещи. Издатель купил эту машину, в которой Мортон совершал свою поездку в Трансильванию; это было оговорено контрактом, частью сделки. По возвращению машины в Лондон она должна была быть передана компании. Твен даже предположил, что Мортон ее продал там.

Мортон приходило в голову, что Цилеску позволил им бежать с той целью, чтобы оставить Даймлер себе, но он не собирался говорить это Лунгу. В сегодняшней ситуации это прозвучало бы очень похожим на то, что ею они выторговали себе свободу. Он улыбнулся и заметил, что машина была застрахована.

– Да, конечно, но страховщик артачится. Им нужны доказательства. Они хотят знать, заявлял ли ты об этом в полицию.

– Полковник Цилеску и был той самой полицией.

– Да, все это очень затруднительно. Твен ужасно расстроен. Он обвиняет меня – размышлял Мортон. Идея написания такой книги была первоначально Твена, хотя именно Мортон включил в контракт, фактически потребовал и автомашину.

Лунг вздохнул так звонко:

– Он так волнуется, потому что роман не будет написан.

– Работаю быстро, как только могу. Дайте мне месяц, Лунг, и у вас будет книга, о поездке в Трансильванию; она принесёт кучу денег! В чем проблема? Я написал о путешествии серию статей во время поездки.

Лунг посмотрел на Мортона болезненными глазами.

– Он поговаривает о том, чтобы вычесть стоимость машины из гонорара.

Мортону нужны были эти деньги для жизни. Он почувствовал, что закипает от гнева, но справился с этим.

– Ты прекрасно знаешь, что он не будет этого сделать. Или я потащу его в суд.

– Я знаю, знаю! – голос Лунга прозвучал как стенание. Он посмотрел на гравюру на стене – «Ночной кошмар» Элиху Веддера,[17] неясные очертания склонившегося над полуобнажённой девой демона – и, обращаясь к ней вместо Мортона, сказал:

– У нас будет небольшая вечеринка. Пожалуйста, приходи. Может, это как-то смягчит его.

– Ненавижу вечеринки.

– Она по случаю презентации сборника мистических историй с привидениями. Там будет сам Генри Джеймс![18]

Лунг, который обожал ужас в любой его форме, собрал рассказы двадцати авторов, не все они публиковались в их издательстве. Одним из них был Мортон, Джеймс был вторым. Было бы очень кстати, если бы ты пришёл.

– И захватил с собой автомобиль?

– Вовсе не смешно.

– Я пошлю Твену письмо, в котором всё объясню. Твену это доставит удовольствие.

Лунг простонал, что не доставит, это уж точно.

– Всё будет хорошо, Лунг.

Лунг опустил свой узкий лоб на сухощавую ладонь и посмотрел на Веддера.

– Нет, не будет, – произнёс он.

На этом Мортон попрощался и направился в Нью Скотленд-Ярд.

– О, какие люди! Как поживает шериф Ноттингема?

– Я не был шерифом; я был начальником полицейского участка городка.

– Вы похудели – прохрюкал сержант уголовной полиции Пансо, а вот я – нет.

Пансо прихрамывая, пошёл через приёмную навстречу Мортону, опережая посыльного, который направлялся к нему с визитной карточкой Мортона. Он был крупным мужчиной, как и большинство детективов сегодня, с массивной головой, которая, казалось, перерастала вниз от волос в пару огромных челюстей, делая его почти похожим на неандертальца. Он мог быть бесцеремонным, язвительным, жёстким, но он был одним из самых надёжных людей, которых Мортон когда-либо знал. И он знал свою работу.

– Я попал в тюрягу, – сказал с усмешкой Мортон.

– Да, я читал в прессе. Поднимайтесь наверх. Чашечку чая?

– Вы получили повышение?

– Меня повысили до того, как вы уехали из города – благодаря вам, именно это я имею в виду, Мортон – благодаря вам. Это вы вернули меня в отдел уголовного розыска.

Мортон что-то пробормотал. Часть заслуг Пансо получил за розыск убийцы, которого Мортон застрелил.

– Как поживает ваша дама? – спросил Пансо.

– Я ее ещё не видел.

– Она простила вас за пулю, что пролетела у неё над ухом?

– Она не сказала.

Таис Мельбур прикрывались, Мортон застрелил человека, который ею прикрывался и уже ударил ее по лицу один раз. Это было правдой, пуля на самом деле прошла прямо над ее ухом, чтобы попасть ему точно в глаз.

Они поднялись по лестнице наверх и повернули в коридор, где не осталось и следов от мрамора, и началась неряшливая жизнь полицейской жизни. В конце была огромная комната, заставленная деревянными столами, заполненная людьми. Мортон насчитал минимум дюжину, многие из них были без пиджаков; в комнате висел спёртый воздух табачного дыма, смесь табака, нервного пота и мокрой шерсти.

Пансо махнул кому-то, и появились две белые кружки с чаем; он указал на стул у стола такого же, как и все остальные.

– Присаживайтесь.

– Что-то пистолетов не видно, – заметил Мортон.

– Это вам не племя индейцев ассинибойн.[19] Пансо был канадцем и сотрудником Королевской канадской конной полиции – второй набор, юность канадского Запада.

– Мы расследуем, а не стреляем.

– Вам нравится?

– Просто рай, в сравнении с перекладыванием бумажек, чем я раньше занимался. Вся эта компания здесь ничего, кроме как жалуется, не делает; я им говорю, что неделя развязывание гор бумаг и перевязывание их обратно лентами в Аннексе (район Торонто, Онтарио, Канада), и они продали бы своих жён, лишь бы вернуться сюда.

Он отпил чаю, посмотрел на Мортона и откинулся на своём запатентованном стуле, который откликнулся скрипом своих мощных пружин.

– Ну, ладно, выкладывайте? Вряд ли вы пришли навестить меня в первый же день по возвращению в Лондон, только потому, что влюблены в меня.

– Я тут рядом оказался.

– Бабушке это расскажите! Пансо рассмеялся.

– Вы постоянно заняты делом, Мортон – я следил за вами. Только не говорите, что вы приготовили для меня ещё один труп.

– Всего лишь письмо. Ну, может и одна пропавшая девушка.

Пансо хлопнул по столу.

– Как вам это удаётся? Всего двадцать четыре часа, как вы вернулись, а вы уже опять создаёте для меня проблему! Послушайте, мы не занимаемся здесь пропавшими девушками. Мы занимаемся расследованием. Мы…

– Она отправила мне письмо вскоре после моего отъезда. Несколько месяцев назад.

– А что она, правда, пропала?

– Она написала, что кто-то пытается причинить ей зло.

– И после этого она пропала?

– Я не знаю. Мортон наклонился вперёд и, упреждая реакцию Пансо, продолжил.

– Письмо попало ко мне не напрямую. Не хочется придавать ему большое значение.

– Правильно. И не придавайте. Выбросьте его.

– Я просто подумал, что вы могли бы знать, как убедиться в том, что с ней ничего плохого не случилось.

Пансо уставился на него. Его челюсть выдалась вперёд ещё больше. Он произнёс:

– Вы знаете, что значит «безрассудство»?

– Я просто подумал, может, вы считаете, что должны мне одну любезность.

Пансо отклонил свою голову назад, как бы изучая Мортона по линии своего мясистого носа. Он выпятил губы и двинул вперёд подбородком.

– Знаете ее имя?

– Кэтрин Джонсон.

– Какой участок?

– Она не указала адреса.

Пансо всем видом показывал, что это была капля, переполнившая чашу. Он пробормотал, что-то вроде того, что Мортон однажды доведёт его до паралича сердца. Он залпом допил чай и поковылял через всю комнату к трём висящим рядком в дальнем углу на стене телефонам. Когда он вернулся, настроение у него, похоже, улучшилось.

– Пару дней, – сказал Пансо – надеюсь, пару дней вы сможете подождать.

– Беднякам не приходится выбирать.

Пансо начал набивать трубку.

– Как же, бедняки! Да вы правы, одним я вам обязан – если бы не вы, меня бы сюда не вернули. Я разослал запрос по всем участкам, есть ли у них что на Кэтрин Джонсон, то же самое в офис коронеру.[20] Если она заявляла или умерла, вы об этом узнаете.

– Не помню, чтобы вы курили.

– Здесь это типа самообороны. Приходишь домой, смердя этим, жена недовольно ворчит; у вас-то нет жены.

Коронер – следователь, специальной функцией которого является расследование случаев насильственной или внезапной смерти

– Ну, да.

– Я-то думал, что у вас что-нибудь получится с той дамой, у которой вы чуть не отстрелили ухо. Как?

– Маловероятно.

– Ладно, дело ваше. Как вам тюрьма?

– Отнимаю ваше время.

– Сейчас ничего срочного. Так как тюрьма?

Мортон вкратце описал ему жизнь политического заключённого в стране, которая все ещё пытается вылезти из болота средневековья. Пансо заполнил какую-то бумагу и проворчал что-то. Когда Мортон закончил, Пансо спросил:

– Раньше в тюрьме бывали?

– Как-то был охранником.

– О, Бог мой. Почти так же хреново. Он отодвинул бумаги в сторону и положил обе руки на стол.

– Не подумывали снова вернуться в полицию? Мне бы пригодился напарник, у которого есть мозги.

Мортон улыбнулся. Пансо ему нравился.

– Пишу книги, – ответил он.

– Пустая трата времени.

– Возьмите Гиллама.

Пансо скорчил гримасу. Джордж Гиллам был сержантом уголовной полиции, который поверил ложному признанию при расследовании преступления, что привело к тому, что Мортон застрелил настоящего преступника; Гиллам и Мортон изначально пошли по ложному следу и дело заваливалось. Пансо сказал:

– Сейчас Джордж немного трусит. Многого мне не рассказывает.

– Вы о деле прошлой весной?

– Точно, оно и моя работа тому причиной. Ну, и вы конечно.

– Я не старался за него.

– Можете быть уверены, вы тоже не среди его любимых друзей.

– Он все ещё стремится стать старшим полицейским инспектором?

– Также смешно, как и он сам – действует так, будто он им уже стал, не получив пока звания. Его задвинули в сторону после вашего дела. Он как бы “в отпуске” в отделе криминальной полиции и работает по разным второстепенным делам в участке – бытовые преступления, пропавшие люди, несовершеннолетние, материала полно. У Джорджи есть друзья там, наверху, он вляпался в дерьмо собачье с этим ложным признанием, в которое он поверил. Поговаривают, что здесь также присутствует некое врождённое убеждение. Джорджи делает то, что считает правильным для себя, не для закона, и какое-то время от него будет дурно пахнуть. Будет ему урок, хотя прямо в лицо я ему это не говорю.

– Может мне стоит с ним переговорить.

– Может, стоит, а может, нет. Джорджи не из тех, кто легко прощает. Пансо понизил голос до почти едва слышимого урчания и придвинулся ближе.

– Джорджи складывает свою злобу, как кирпичики. Говорит, что все забыто, а потом не может не достать нож, когда вы поворачиваетесь к нему спиной. Он вернул голосу нормальный тон.

– Имейте в виду то, что я вам сказал – он приблизил палец к своему носу, старомодный и странный жест, и стал похож на актёра, играющего роль Деда Мороза.

– Ну, а теперь мне нужно кое над чем поработать.

Мортон вернулся в приёмную и уже, было, вышел из здания, когда понял, что будет глупо откладывать встречу с Гилламом. Мортону было безразлично, что он кому-то не нравится, что его даже ненавидят, если, ненавидящий – человек некоторым образом презираемый, но он когда-то добивался уважения Гиллама и он заметил, что с тех пор много чего изменилось. Если Гиллам держит на него зло, лучше встретиться с ним, чем избегать.

Дежурный проводил его туда, где можно было найти Гиллама. Мортон снова поднялся наверх, на этот раз на этаж выше, проследовал за человеком по ещё более скучным коридорам и остановился у двери, которую дежурный для него открыл. В комнате было четверо, каждый сидел за своим столом, сверху лился электрический свет, пахло смесью подгоревшего тоста, табака и мокрой шерсти. Все четверо подняли головы. Трое пробежались по нему глазами и вернулись к работе. Четвёртый же уставился на него, неодобрительно нахмурился, поднялся, будто испытывая боль, и обошёл стол.

– Мне казалось, что у нас кто старое помянет, тому глаз вон – сказал Мортон.

– Я оказался здесь в здании. Он протянул руку. Что за прошлые обиды? Гиллам проигнорировал протянутую руку.

– У нас недавно были кое-какие разногласия – попытался начать разговор Мортон.

– Это для меня новость – ответил сержант.

– Я подумал, что мог остаться, ну, какой-то осадок – из-за… ну, вы знаете.

– Не думаю, что я знаю. Понятия не имею, к чему вы клоните. У меня есть работа.

Гиллам повернулся и направился к своему столу.

Мортон попытался найти дорогу назад, заблудился, почувствовал, что укус неприятия Гиллама превращается в ярость. Куда девалось жизнерадостность утра? Ему захотелось пнуть что-то или кого-то. Молодой полицейский был вынужден, в конце концов, проводить его вниз в приёмную. Мортон на всех парах пролетел ее и нацелился на дверь.

Рядом с закутком дежурного стояла скамья. На ней сидели несколько жалких типов. Мортон едва взглянул на них, детали окружения забываются, и тут одна деталь привлекла его внимание: опустившаяся до уровня пары глаз газета, свёрнутая до размеров почти книги. И затем безволосое лицо, рыжих усов не было, хотя его верхняя губа имела некоторый оттенок, который можно было принять за акацию аравийскую. Газета снова приподнялась. На скамье рядом с ним, верхом вниз лежал чёрный котелок.

Усы могли быть фальшивыми! Кто же это был настолько глуп, чтобы прилепить рыжие усы, зная, что ему придётся за кем-то следить, если только он не хотел привлечь к себе внимание?

– Вы меня потеряли? – сказал Мортон, встречавшему его у входа слуге.

Фрэнк принял свой намеренно глупый вид.

– Нацепить вещь, которая делает тебя самым запоминающимся человеком на улице! Да, но снимите ее, и самая запоминающаяся в тебе вещь исчезла, и вы уже никто!

Мортон начал вслух размышления сразу же, как только пересёк входную дверь.

– А ведь он мог преследовать меня весь день. Вероятно, так и было! Мастер переодеваний? Снимает и надевает бороды и плащи с капюшоном, да? Что-то в этом от журнала «Странд»,[21] вам не кажется? Это ведь ты сказал, что он какой-то подозрительный!

– Да, он так выглядел. Но, как вы правильно заметили, генерал, черных котелков – как грязи – ответил невозмутимо Фрэнк.

– Но рыжих усов не так много. К тому же в Нью Скотленд-Ярде! Черт возьми, как нахально. Он прокричал всё это, поднимаясь по лестнице в гостиную, скинул с себя пальто и бросил его Фрэнку, швырнул шляпу на стол и завалился в кресло прежде, чем Фрэнку удалось-таки сказать:

– Вам телеграмма. Телеграмма от неё, на серванте.

– И что же ты, черт возьми, молчал все это время?

Фрэнк пробормотал что-то похожее на «Слушал вас всё это время», а потом пошёл вешать пальто. Мортон быстро вскрыл телеграмму и прочёл: «Завтра в 5 часов после полудня остановка Центр Барбикан[22] Таис Мельбур».

Его сердце ёкнуло, хотя текст и был обезличенным как военный приказ. Он попытался вспомнить, что он сам ей написал. Такое же бездушное послание? Что-то не так написал для возобновления отношений? Он снова плюхнулся в кресло. Он вспомнил, что она уже однажды выбрала эту остановку – магазин возле Аэрейтид Бред Кампани, дешёвый и безликий. Завтра в пять – боже мой, ещё двадцать четыре часа!

Вернувшись, Фрэнк сказал,

– Вам также посылка. Сейчас он стоял за креслом Мортона; рядом с ним, Джек вылизывал свои приватные места. Фрэнк протянул Мортону потрёпанную посылку из благодатной земли Центральной Европы. Он держал ее обеими руками; Мортон взял ее и понял, почему: она была тяжёлая. Фрэнк не уходил и всем своим видом показывал, что ему интересно то, что там внутри. И чтобы это состоялось, он уже держал наготове открытым карманный нож.

Пакет был обвязан прочной верёвкой, скреплённой сургучной печатью в шести местах; коричневая, дешёвая бумага была так потёрта в ходе доставки, что выглядела как кожа ящерицы, но верёвка не давала ему развалиться. Марки были треугольные, зелёные и фиолетовые, местами отслаивающиеся. Мортон разрезал верёвку, затем расширил дыру спереди пакета и обнаружил нечто похожее на коробку из-под чая, вскрыл ножом крышку, благо – гвоздики были короткими. Он высыпал содержимое в кресло: обвязанная стопка конвертов с британскими марками и именем Мельбур в левом верхнем углу (его сердце ёкнуло). Два предмета, завёрнутые в такую же коричневую бумагу и обвязанные такой же верёвкой, один длинный и один короткий, но оба тяжёлые; и в отдельном конверте фотография и листок тиснёной бумаги.

– От полковника Цилеску, – сказал он – Наполеон Трансильвании. Ну-ка, ну-ка… Полковник Цилеску подвергал Мортона продолжительными, почти еженощными монологами о «культуре», большую часть которых, Мортон не понял, поскольку мало что знал об истории Центральной Европы, но сутью которых было то, что английский – это язык варваров, а Америка – это пустыня. Думаю, именно полковник позволил нам выбраться из той дыры.

– Катя говорила, что это Божья воля.

– Верно, но у полковника были ключи. Кто-то оставил двери открытыми и если ты скажешь, что это сделал ангел, я тебя уволю.

Мортон положил в карман письма от Таис Мельбур, затем разрезал оба тяжёлых пакета: в одном был его морской кольт, в другом – его дерринджер.

– Должно быть, ему не нравятся необычные антикварные вещи, – произнёс Фрэнк.

Мортон вытащил записку. Под тиснёным двуглавым орлом и названием тюрьмы, где они чуть не умерли от голода, стояла дата синими чернилами – три недели назад, месяц спустя после их «побега» – и ниже следовал текст:

Мой дорогой американский друг Мортон!

Сейчас, когда вы читаете это, надеюсь, что вы спите в своей собственной постели. Мне одиноко, поскольку вы больше не мой гость для длинных бесед об искусстве. На память вложил для вас своё новое фото. Кроме того, мой долг обязывает удерживать написанное вами, что, как вы утверждаете, художественный текст, но может быть и шпионским материалом, как-нибудь вы должны прочитать Альфонса Дучинаца, настоящего писателя. Плюс несколько писем, которые я посылаю вам и которые по недосмотру не передали вам во время вашего нахождения здесь у нас. Вашу машину я вынужден с большим сожалением удержать как военную контрабанду. Надеюсь, что вы здоровы, с уважением, ваш друг, Цилеску, Антон-Паули, полковник, Королевский корпус моторизованной пехоты и гвардии, Божьей милостью Его королевского высочества, Франца Иосифа, Эрц-герцога Австрии и Венгрии…

Мортон взял в руки фотографию. Крупный мужчина в униформе, явно узнаваем как тот самый полковник, сидел на пассажирском сидении автомашины, узнаваемой как Даймлер восьмой модели Мортона. Мужчина улыбался. Рядом с ним, менее отчётливо, сидел шофёр, обеими руками вцепившийся в руль так, будто боялся, что он улетит. Мортон расхохотался.

– Да это наша машина! Он вернул мне мои пистолеты, но оставил нашу машину!

Фрэнк посмотрел ему через плечо. Он простонал.

– Это Катя рядом с ним. Это Катя! Пути Господни непостижимы…

Фрэнк вырвал свой нож из рук Мортона и повернулся уйти к лестнице.

– Уверен, этому есть объяснение. Она была для меня ангелом!

Он быстро зашагал и Мортон услышал, как он, закрывая дверь, пробормотал:

– Сука…

Мортон почувствовал себя снова заполненным чем-то чувственно приятным – удовлетворённостью, может быть, даже счастьем. Он тут же, не убирая оба пистолета с колен, прочёл письма миссис Мельбур. Написанные недели и недели назад, они были о тривиальных пустяках – о её работе в «Обществе усовершенствования заблудших женщин». Её мать – алкоголичка. Она писала что-то о погоде, о её пианино, но ему было приятно это читать. Более того, сам факт их существования был ему приятен. Последнее письмо было датировано уже прилично после того, как они покинули тюрьму, т. е. она продолжала ему писать даже после того, как он прекратил это делать. В них не было ничего интимного, личного, никакой теплоты, каждый раз подписываясь «ваш друг», она продолжала писать.

Он зарядил дерринджер – Ремингтон с дымным порохом, жутко неточный, но убойный на расстоянии фута или двух, и положил его на привычное место в коробку на каминной доске, затем он отнёс на мансарду кольт и положил его в свою кобуру. Кто-то в Трансильвании выковырнул пули, вытряхнул порох и почистил его. Закрывать на нем затвор сейчас, подумал он, было, как закрывать гроб – этот пистолет, который он подобрал на поле боя в Гражданскую войну, с которым он провёл свою молодость на Западе, которым он воспользовался, чтобы застрелить человека, грозившегося разрезать горло Таис Мельбур всего шесть месяцев назад. Этот пистолет заслужил отдых. Старомодный, большой, он стал реликвией. Он любил свой кольт, но и у всяких сантиментов есть свой предел.

Спустившись снова вниз, он хлопнул в ладоши и поднялся к себе в спальню. Хорошо. Все будет хорошо. Ее послание было кратким, поскольку таков стиль телеграмм. Азы можно быстро преодолеть или отказаться от них. Главное – он вернулся, он свободен, он скоро увидит её. Что такое двадцать четыре часа после всех этих недель?

Он положил фотографию и письмо от Цилеску в конверт, чтобы отправить это своему издателю, Твенету; и если это не уладит дело с машиной, то пошёл он к чёрту.