Читать книгу Загадка тайного послания - Михаил Курсеев - Страница 4

На второе утро по возвращении Фрэнк, подавая кофе, сказал:

– Сад превратился в джунгли.

– Какой, тот, сзади дома?

– Да, тот. Я думал, что развешу там ваши костюмы. Надежды, надежды! Теперь нужна карта, чтобы найти садовую стену.

– Начинай пропалывать.

Какое там, Фрэнк может быть кем угодно, но не садовником. Он налил Мортону кофе и сказал,

– Найдите для нас кого-нибудь с крепкой спиной и огромным терпением.

– А что, есть садоводческие агентства?

– Здесь есть все; Это – Лондон. Хотите яйцо? Я уже одно съел. Совсем неплохо. Или копчёную селёдку?

– Зачем ты покупаешь копчёную рыбу? Ты же знаешь, мне она не нравится.

– Мне нравится. Яйцо, Сваренное вкрутую без скорлупы, тост, бекон? Если вам интересно, горничная через дом, говорит, что тамошняя мадам жалуется, что семена наших сорняков портят ей сад.

– О, Господи, я найду кого-нибудь – мы только что вернулись!

– Респектабельность среднего класса. Сорняки – это не респектабельно. Варенье на тост?

– Это то же самое, что джем? Да, с джемом.

Фрэнк потопал вниз – он предпочитал дома мягкие шлёпанцы, Джек пыхтел за ним. Пока не подали завтрак, Мортон работал над романом, блокнот на коленях, а слова рождались в голове быстрее, чем он успевал записывать их на бумаге. Теперь будет всё хорошо: книга по-прежнему держалась у него в голове, возможно, по яркости она уступала первоначально созданному варианту, поскольку просто требовалось изложить её на бумаге. Он торопился, поскольку он не хотел забыть текст. Всё так, но он торопился ещё и из-за денег, которые в конечном итоге и были определяющим моментом, вовсе не художественность: без этого романа через восемь или десять месяцев наступили бы весьма тяжёлые времена. С ним же можно будет смело смотреть вперёд года на полтора, а за это время он напишет ещё что-нибудь.

В десять Фрэнк принёс утреннюю почту – счета (какие могут быть счета, если его здесь не было?), четыре приглашения на ужин, от которых он откажется – затем, на ленч в двенадцать от расположенной рядом таверны, под названием «Агнец Божий». В два вернулся с новой почтой, в этот раз там был ответ от Давид Корвуда: «Не мог бы мистер Мортон заехать по адресу Олбани 134-В завтра между двумя и пятью?». Мистер Мортон полагает, что смог бы.

В четыре он остановился. Он уже написал тридцать семь страниц. И если бы не Таис Мельбур, ради которой он прервался, он бы продолжал и продолжал. Так бы и писал. Хотя он знал, что лучше прерваться, лучше оставить немного творческого запала на завтра.

Он послушался совета Фрэнка относительно одежды. Конечно же, Фрэнк и без его слов знал, что он собирается встречаться с миссис Мельбур; Фрэнк просто не мог не произвести археологические раскопки у него в мусорной корзине. Тёмный сюртук, серый жилет, галстук приглушенных тонов. Он отверг бледно-лиловый цвет, хотя ему рекомендовали, что он «чрезвычайно моден». Мягкая шляпа, но с более узкими, нежели ему обычно нравилось, полями.

– Здесь не Дикий Запад, генерал.

Он снова прошёлся до Ллойд Бейкер Стрит и сбросил с себя дневные заботы. Как и днём раньше, он чувствовал и вёл себя, как немного виноватый (что-то связанное с девушкой-машинисткой – она была сексапильна), останавливаясь и как бы разглядывая дома, деревья, птиц, на самом деле украдкой смотря назад туда, откуда пришёл. Видел ли он кого-то? Не был уверен. Никого, кого бы он заметил дважды, и уж точно – никого, за кем бы он погнался. Он убеждал себя, что ещё не отошёл от путешествия и возбуждён встречей с машинисткой, прошёл сначала по Госвелл Роуд, затем по Олдерсгейт, и, наконец, дошёл до маленького кафе в районе Барбикан на пятнадцать минут раньше, хотя в этом не было никакой надобности; она приходит вовремя. Ему не понравилась идея сидеть в кафе в одиночестве. Поэтому прогуливался, думая о романе, о ней, о Кэтрин Джонсон, которая отправила ему письмо и которая на сегодня могла быть уже мертва, выйти замуж или сидеть дома. Никто не преследовал его; он то и дело проверял. И когда он во второй раз подошёл к кафе, то оказалось, что опоздал на десять минут.

Конечно же, она была уже внутри. Она сидела за дальним столиком, на ней, как всегда, была непривлекательная чёрная шляпка, платье, которое, даже он это знал, давно вышло из моды – что-то с рукавами с широкими пуфами. Она повернула голову и увидела его, он тут же почувствовал приступ жалости к ней: ножевой шрам сверху вниз на лице превратился в красную ленточку, которая, казалось, выпала из-под шляпки. Она ничего не могла и не пыталась скрывать; а, увидев его, она, казалось, ещё больше повернулась к нему левой стороной лица, как бы демонстрируя шрам.

– Опоздал. Извините за опоздание. Не хотел прийти раньше времени.

– Я уже была здесь раньше времени.

– Подошёл сюда рано – и вы, наверное, уже были здесь.

Какой-то дурацкий разговор получался. Он знал, что им не начать с того места, где они расстались шесть месяцев назад – скупая и нелегко давшаяся, лишь частичная близость. В действительности оказалось ещё хуже, почти как в первый раз. Он присел, затем взял себе, по её настоянию чай и нечто похожее на съедобную булочку, положил её на стол, где она и осталась нетронутой, пока они там были. Он поблагодарил её за письма, рассказал про посылку, которую получил днём раньше.

Она почти не говорила. Ситуация становилась ужасной – долгие молчания, вопросы, на которые следовали односложные ответы. Все так обыденно и очевидно. Он спросил:

– Как ваша мама?

Ее мать фактически продала ее. Когда ей было семнадцать; муж был старше, груб и упрятал её в психушку, когда она взбунтовалась. Она улыбнулась одной стороной лица – той, что без шрама.

– За моей матерью присматривают.

Она посмотрела поверх чайной чашки, которой чертила на скатерти пересекающиеся круги.

– Она престарелая и, как вы уже знаете, алкоголичка. Я выносила это, сколько могла. Сейчас она в одном заведении с тремя такими же престарелыми дамами и сестрой, которая в таких случаях ухаживает за ними. Она поставила чашку на блюдце.

– Она умирает.

– Мне жаль.

– Мортон, не говорите таких слов! Я не могу сожалеть, с чего бы это вам?

– Мне жаль её, я не просто сожалею.

Он рассказал ей про Кэтрин Джонсон. Похоже. Её это мало интересовало. Её собственная жизнь была посвящена наставлению проституток, как им уйти с улицы, найти работу; и ей не приходилось иметь дело, как он полагал, с молодыми привлекательными девушками. Она и сама была проституткой, так и не став «хорошей проституткой». Он попытался вспомнить забавные истории за прошедшие месяцы, но они не вызвали интереса. Откуда-то из небытия она произнесла:

– Я скоро стану вполне состоятельной.

– Деньги?

– Дело улаживается.

Он вспомнил. Она судилась с колледжем Оксфорд за свою долю в недвижимости мужа, после того, как он изменил завещание, а потом застрелился. Разбирательство продолжается четырнадцать лет. Она сказала:

– Они пытались измотать меня, но я становилась всё дороже. Мне причитается половина недвижимости плюс пенсия, которая должна быть платой за то, что моя мать сдала меня ему.

– Теперь вы можете не работать.

– Могу ли я? И что делать? Стать одной из женщин, которых я презираю? Уехать жить во Флоренцию? Она уставилась на чайную чашку, протёрла пальцем кольца, что «нарисовала». И, наконец, произнесла:

– Мне жаль, Мортон, что я такая неприятная. Она подняла глаза. – Вы, наверное, думали, что будет по-другому, да?

– Я думал? Она бесила его, когда была вот такой. – Да, я думал, что это будет несколько иначе.

– И я так думала. Я думала мы могли бы, – она встала. – Давайте пройдёмся.

Снаружи было по-прежнему светло, день в разгаре, но какого-то оттенка, который казался, угрожающим, жёлто-зелёным; воздух был душным, нехарактерным для позднего сентября. Он всё думал – чем же он всё испортил; не может быть, чтобы это всё она.

– Мне жаль, – сказал он.

Она взяла его под руку. Они повернули на Олдерсгейт и пошли к собору Святого Павла, затем повернули к развязке на остров Маленькая Британия. Он предложил поужинать вместе, но она ответила, что не может. Она никогда не объяснялась.

– А может, она просто не хочет. Он думал, что может ему удастся увезти её в «Кафе Ройял», ему нравилось это местечко, там он себя чувствовал уютно, она – вряд ли. Возможно из-за шрама, от скулы до подбородка, может, поэтому она «не может».

Будто читая его мысли, она произнесла:

– Вы видели шрам.

– Да, конечно.

– Врачи хотели сделать повторную операцию и как-то скрыть его. Не думаю, что они на самом деле собирались это делать.

– Ну, теперь у вас есть деньги.

– Дело не в них.

– Конечно же, нет. Но вы…

– Женщины шрамов боятся. Становится тяжело говорить с некоторыми из них. Они его видят и думают: «Это то, что и со мной может случиться, попадись такой мужчина», и они не хотят, чтобы им напоминали об этой стороне их жизни, и тогда они сторонятся меня. Мне бы хотелось продолжить лечение, мне бы надо сказать врачам – давайте, но я этого не делаю. Мне наплевать, что думают другие люди.

– Меньше всего из них, я ответил Мортон.

Она промедлила в нерешительности, сказав:

– Большинство мужчин…

– А, я? – перебил Мортон

– Вы всегда были исключением. Именно поэтому я… Она заколебалась, и он остановился, чтобы и она тоже остановилась, но она высвободила свою руку из его, и он понял, что момент он упустил.

– Таис…

– Пожалуйста, не надо…

– Таис, я хочу…

– Не говорите мне, что вы хотите!

Она отстранилась. Человек, проходящий мимо, вынужден был обогнуть ее и посмотрел на них рассерженно. Она не обратила на это внимания.

– Вы идёте слишком быстро.

– Ради всего святого, Таис, меня не было шесть месяцев! И жизнь меня не ждала; Я…

– Ничего мне не говорите! – взмолилась она. Таис сейчас выглядела совсем плохо – с красным лицом, сухопарая, абсурдно одетая. Она как-то говорила ему, что была очень хорошенькой девушкой, именно поэтому мать ее получила «хорошую цену» за неё. Но почти пять лет, проведённые в тюрьме для невменяемых, поработали над ней как пемза. И сегодня, в свои тридцать с большим гаком, о ней вряд ли скажешь хорошенькая, и уж никак не скажешь – красивая. Но лицо ее было страстным и умным, не смотря на то, что она его боялась.

– Не заманивайте меня!

– Таис, я хочу быть с вами.

В ответ – раздражительный жест правой рукой, будто отталкивая от себя ребёнка или животное.

– Лучше бы я вас никогда не встречала!

– Вы же так не думаете!

Двое прохожих, приближавшиеся к ним, расступились, обошли их и сделали вид, что не заметили их. Она подождала, пока они пройдут, и произнесла слабеющим голосом:

– Нет, я так не думаю. Но мне хотелось бы так думать! Она повернулась в направлении, откуда они пришли.

– Не идите за мной! Именно так. Дайте мне день, нет, два дня…

– Я ведь даже не знаю, где вы живете.

Несмотря на её слова, он сделал несколько шагов за ней; они оба опять остановились. Она выжидала, глядя на собор Святого Павла, как бы ожидая от него помощи, думая, что сказать.

– Я вам напишу.

– Если вы напишете, то в письме вам будет очень просто сказать, что вы не хотите видеть меня. Я хочу, чтобы мы встретились.

– Да. Да, с моей стороны это было малодушием. Она подняла руку, как бы останавливая его.

– Я вам напишу, где и когда. И быстро зашагала прочь.

Он смотрел ей вслед. Он был разъярён и расстроен, и оба эти чувства переплелись между собой. Она выглядела уродливо, говорил он себе; она была бесстрастна; тогда чем же такая женщина притягивала его? Так думать нехорошо. Притяжение было настоящим.

Он повернул голову в сторону собора Святого Павла и в этот момент увидел, как фигура изменила направление движения и исчезла в казавшейся сплошной стене. Он подумал – движение было явно скрытым; он вспомнил «подозрительного типа» Фрэнка. Смена направления, само движение могло быть сделано кем-то, кто следил за ним, и кто, будучи замеченным, скрылся в дверном проёме.

Дальнейшими его действиями управлял гнев. Охваченный им, он устремился по Литл Бритн Стрит и обнаружил пролом, в котором исчезла фигура. Через него он вышел в более широкий проход, над головой темнело сине-серое небо. Он увидел отверстия слева и спереди, выбрал второе, нырнул в него, поочерёдно просунув в него свои длинные ноги.

Впереди был тупик; ещё один проход, очень узкий для прохода и поворачивающий направо. Он повернул в него и увидел, что в пятнадцати метрах от него путь был заблокирован деревянной дверью выше его головы. За ней был ещё один небольшой дворик, сверху на него смотрели грязные окна. Одинарный дверной проём без ступенек к нему, в полуметре от дорожки, с напоминающей виселицу стояла балка, используемая для крепления верёвки с блоком. Место выглядело неиспользуемым и запылённым, будто он открыл дверь доступа к нему, которая была закрыта десятилетиями. Даже ни одного голубя нет. Казалось, началось настоящее преследование привидений. Он решил направиться вместе со своими тенями куда-нибудь, где подают спиртное.