Читать книгу Про мужичка. Книга сказок для детей среднего и старшего возраста - Михаил Морозовский - Страница 9

А любоваться на это у Мужичка времени нет: работа его ждёт – со вчерашнего вечера блюдо расписывает да Птицу с Золотым Пером в центре блюда уже в контуры вывел, теперь цветами наполнять время пришло. Сел за стол краски мешать, да бабка Егорьиха, что на краю деревни живёт, по-соседски в гости зашла, пироги спекла, на стол с поклоном поставила, а потом кринку расписную под молоко, ещё пахнущую свежими красками, забрала да второпях дверь плотно не прикрыла.

А Мужичку и дела нет до двери: он уже краски расставил, да кисти справил, да блюдо вращает – контур рисунка на глаз проверяет.

И заходила кисть по гладкому блюду, да птица та оживать стала: клювик красненький, глазки синие, шейка набок наклонена, будто стесняется птица форм своих дивных. Крылья белые, как у лебедя, расправляет, да в крыльях тех золотые перья появляются, а уж затем и хвост пышный, веером раскрытый да золочёными нитками шитый, на свету, что от большой свечи исходит, играет, блюдо украшает.

– Ух ты! Оживает! – раздался голос за спиной Мужичка да так неожиданно, что кисть Мужичок обронил, да рот раскрыл, да глаза у него сделались ровно по пятаку:

– А кто здесь? – обернулся он, а за спиной у него брат с сестрёнкой, что в доме напротив живут, стоят да глаза у них ещё больше, чем у Мужичка, от удивления раскрыты.

– Я Миша, – сказал тот, что постарше, и захлопал ресницами.

– А я Маша, – сказала та, что пониже росточком была, да глаза от стеснения (или от чего другого) в пол-то и опустила.

– Ох, и напугали вы меня, сорванцы! Как это вы так тихо пробрались? Давно стоите?

– А как ты кисть в руки взял да по тарелке водить стал, так и стоим, – ответил Миша и тоже опустил глаза вниз.

– Знать, давненько, – встал с табурета Мужичок дверь притворить. Затем с притолоки печи самоварчик маленький снял да на стол поставил. На железный совочек с загнутыми краями набрал из печи угольков, переливающихся с красного на оранжевый, да в отверстие крышки самовара и насыпал. А уж потом трубу примостил, а та в окно выходила, чтобы в комнате не дымило.

– Шубки, шапки скидавайте туда, – показал он рукой на струганую лавчонку, что рядом с дверью примостилась.

– Да за стол седайте, на пироги налегайте – бабка Егорьиха пекла, с утра принесла.

Мальцы шубки скинули, глядь, и опять не угадать, кто из них девка, а кто парень, разве что у того, что чуток выше на кармане выступ от рогатки виден.

– Ты знать, Мишаня, Семёна сын? А ты – Машутка?

А Миша с Машей уже за столом сидят да пироги едят – шустрые ребята.

– Ага! – с набитым ртом отозвался мальчишка.

– Угу! – вторил столь же невнятный голос девочки.

– А как до меня по морозу-то пошли, кто пустил? – спросил Мужичок, подставляя под самовар чашки расписные.

– А бать..а с мам..ой на ба..ар ещё за …емно на санях ука… или, а мы, значит, одни… – сквозь набитый рот шамкает Мишаня, переливая чай из кружки в блюдечко.

– Угу, – кивает Машутка и тоже наливает себе чай в расписанное летними солнечными ромашками блюдечко, да губу верхнюю к кромке чая тянет, да в себя пахучую жидкость, на травах настоянную, звучно так, с присвистом, втягивает.

– А что не к другану-то пошли к вашему? Как его звать-то? – спросил Мужичок.

– Ванькой кличут, – отозвался Мишаня.

– Так он вчера Машутку в снег толкнул, ну и я… – Мишаня оторвался, наконец, от блюдечка и сделал резкое движение рукой.

– А ты, знать, за сестрёнку вступился и…? – чуть улыбнувшись, спросил Мужичок.

– Ну, я ему по шапке и звезданул так, что та в снег отлетела. И там рядом с шапкой это лежало, ну, как его… Снег! Контры у нас навек!

– А-а-а… Значит, до вечера! – улыбнулся такому обороту Мужичок.

– Ну да, – хихикнул Мишаня в ответ да к блюдечку снова и припал.

– А сюда зачем заглянули, али дело какое? – пытает Мужичок.

– Чтобы пока… – он было сунул руку за пазуху, но тут же быстро отдёрнул её. – А-а-а, это… Так Ванька и рассказал, что со вчера вы птицу диковинную малюете, да такую они с Васяткой, друганом евоным, ещё летом в просеке видали – к деревне летела, пером на солнце блестела. А мы с Машуткой птицу не видели, вот и зашли. Ой, да дверь-то открыта была… – вдруг оборвал свой рассказ Мишаня и отодвинул блюдечко.

Следом за ним и Машутка блюдечко тихонечко от себя отодвинула и глаза опустила.

– Знать, птицу посмотреть зашли? – вновь улыбнулся Мужичок, беря в руки ещё нерасписанное до конца блюдо с птицей.

– Ага, – улыбнулся Миша.

– Угу, – кивнула Маша.

– Птицу-то я ещё не закончил, сейчас ещё чуток помалюю, – взял кисть Мужичок да в краску было уже и обмакнул.

– А откудова она такая взялась? – спросил Мишаня.

Мужичок кисточку-то отложил, руки тряпицей вытер, да, немного подумав, и начал рассказ о Птице с Золотым Пером.

– Давно это было, деды бают, что и сами слыхали от своих дедов-то. В годках я уже и запутаюсь.

Там, где бор сосновый кончается, да гора Горюн начинается – заводик на реке стоял, а на нём золотоносную породу мыли, что Аким, хозяин завода, с тайги на лошадёнке своей в кожаных тюках возил. Батрачило на него наше село и день и ночь. Мужики спины гнули да в студёной воде по колено стояли. А Аким жаден был, когда заплатит пятак, когда так – похвалит да домой отправит. Не любили его за жадность-то, да деваться тогда некуда было. Работали и за так… Авось всё не истратит да за труды заплатит.

Аким уж всему селу задолжал да над златом сильно дрожал.

Отвернулись от него мужики тогда, ходить-то к нему на работу и перестали. Он какое-то время сам там возился да вот по весне дамбу, что выше по течению реки стояла да реку держала, не укрепил. Её половодье-то в тот год и смыло, а за ним и заводик, и домик его, и его самого. Н-да…

Мужики опосля все вместе ходили, искали, да ничего-то там и не нашли: ни тропки, что к жилью вела, ни кола, ни двора.

А уж летом птица одна с тех краёв к нам залетела да на тот двор, что ближе к молодому ельнику, рядом с курями, села, зерна малость поклевала и снова по просеке в тайгу подалась.

На том дворе бабка Жалиха жила, шибко нелюдима была, да деток не любила, да и не было их у неё. Особняком жила, подруг и тех не завела. Она, Жалиха-то, во двор к курям вышла и обомлела: рядом с просом, что курям с утра сыпанула – золотая пыльца блеснула. Она пыльцу-то в подол собрала да кузнецу на кузню снесла, а тот её на огонь, да слиточек, махонький такой, и отлил. Протягивает Жалихе и говорит: – Подвезло тебе, бабуль, золото это! Теперь дела-то поправишь, зуб себе вставишь! – а сам смеётся – золота того с маковую росинку, в дело вроде и негоже.

Жалиха домой прибежала, золотую росинку в жестяную коробочку из-под чая положила да в сарайке-то под сено и схоронила, а потом через щёлку в дощатой стене давай за курями наблюдать. А через день опять птица прилетела да там же и села, да зерно поклевала, да с перьев-то у неё золотые пылинки и просыпались. Собрала Жалиха их и вновь бегом к кузнецу. А тот диву даётся: – Ты, Жалиха, никак разбогатела, на золотую жилу напала, царицею стала? А та золотую росинку хвать, кузнецу два яйца за работу в руку вложила да сиплым шёпотом наказала, чтоб попусту не болтал, беду на себя не кликал. Сказала, значит, и опять домой побежала.

А в тот год засуха зачалась такая, что деревья трещали да листья с крон бросали, а трава на корню сохла и в колкий сухостой обращалась, аж через лапоточки как ёжик кололась. А в такой сухостой беда за бедой: ручьи высохли, за ними реки мельчали да в море уж ручейками стекали, в колодцах воды стало на донышке и то только по утру, а уж днём и там сухость.

Мужики службы справили, да посты вокруг села поставили – огня боятся, что в сухом лесу может зачаться. Ежели б не те посты – не избежать беды. Те загодя дым увидали да всё село против дыма и собрали: мужики с топорами и пилами деревья валят, бабы с мальцами траву граблями собирают, землю копают, ров отсыпают. Хорошо вовремя зачали, и уж когда за дымом к селу и огонь низом по лесу пришёл, ров-то готов был, а лес вроде как от села отодвинули, спиленные деревья с ветками в другу сторону от огня убрали, пустую пахотную полосу вокруг деревни создали. Она и по сей день видна, коль за огороды задами выйдешь – поле рукотворное увидишь, только местами пни торчат, да вокруг них кустарничек уже народился.

Огонь-то по траве низом шёл, всё сухое молол, а перёд огня зверьё из леса бежало, в селе табуном-то в тот день и стало, вот там за окном у меня и стояло, а поверх птицы летели да пугливо галдели.

Так три дня – деревня против огня!

Мужики с бабами на сменках стояли, тут же недалеко ели, спали, а пахотную полоску огню перейти не дали.

Так огонь о нас и споткнулся, назад развернулся, а уж через неделю совсем унялся.

– А про птицу-то когда сказывать зачнёшь? – не выдержал Мишутка да тут же смутился.

– Про каку таку птицу? – хитрит Мужичок, глаза сощурив.

– Золотое Перо! – разом вырывается у Машутки с Мишуткой.

– А то уж другой сказ, он, значится, будет в другой раз! – прячет Мужичок улыбку в усы.

– Это ж, когда такой будет? – круглеют глаза у Машутки.

– А когда чай в кружечках допьётся, да уж по второму разу нальётся, вот тогда и зачнётся.