Читать книгу Страсти в неоримской Ойкумене – 1. Историческая фантазия - Михаил Огарев - Страница 9

– Лучше не шевелитесь! И даже не дышите!

Это предупреждение, произнесенное громким, заговорщицким шепотом, вывело меня из раздумья. Я постарался остаться полностью неподвижным и лишь медленно перевел взгляд на расхваленную Максимием госпожу плебейку. Она уже находилась почти рядом и прижимала к выпяченным губам указательный палец. Глаза ее были большими и очень-очень страшными.

– Так, хорошо… Фью-фью, фью-фью! Тихо, милый, тихо… Ага, кажется, он успокоился. Теперь можете сделать осторожный вдох!

– Спасибо…

– Пожалуйста. Поднимайтесь медленно, не оборачиваясь… так, отлично! Идите мне навстречу и прячьтесь за моей спиной!

– Неужели это обязательно?

– Выполняйте, прошу вас!

Пришлось подчиниться. Оказавшись за столь надежным укрытием, я, наконец, счел возможным совершить полный поворот вокруг своей оси и… и невольно вздрогнул. Ибо эта кошмарная тварь тотчас совершенно бесшумно переместилась на новую позицию, идеальную для короткой атаки в один стремительный прыжок.

Я почти сразу же узнал горную фракийскую овчарку, хотя и не совсем чистокровную, ибо кто-то из ее предков явно состоял в связи с обычной пастушьей сторожевой. Вряд ли вследствие сего мезальянса у их лохматого отпрыска поубавилось природной свирепости, а вот выдержка, возможно, возросла. Во всяком случае, на это очень хотелось надеяться.

– А вот и ужин для моего Кербоса!

(Уж не обо мне ли сказано?!)

– Гляди, сколько крупных колбасных обрезочков и толстых косточек! До утра, наверное, не сгрызешь!

Грызть и не стали – просто слизнули всё одним махом широкого розового языка, после чего снова уставились на нас маленькими, с виду подслеповатыми глазами. Грация вздохнула и на всякий случай закрыла меня зонтиком.

– Это мой новый напарник, – не совсем уверенно объявила она и добавила заискивающе: – Кербушка, красавчик, так мы пойдем, а?

«Красавчик» отреагировал на данный вопрос весьма подозрительно: он зевнул во всю свою громадную пасть и лениво отвернулся. Дальше могло последовать всё, что угодно: от очередного звучного позевывания до резкого броска вперед, если мы решимся стронуться с места.

Грациэлла бочком-бочком потихоньку начала теснить меня в сторону спуска с дороги. Маневр успешно удался.

– К сожалению, вы ему отчего-то не понравились, – сказала девушка, когда мы, наконец, осторожно двинулись вперед. – Кербос даже не захотел с вами познакомиться! То есть, подойти и обнюхать…

– Ужасно невоспитанный пес. А сейчас и вовсе действует на нервы: семенит сзади в двух шагах и вызывающе шумно дышит.

– Наверное, он тоже находится в состоянии некоторой растерянности. Считает вас своим конкурентом в части поедания моих бесплатных лакомств!

– Ну, тогда я в его присутствии постараюсь пореже двигать челюстями…

Грациэлла лукаво глянула на меня и неожиданно звонко рассмеялась. «Красавчик» ответил на ее веселье очень значительным ворчанием.

Гаражи, мимо которых мы неторопливо шествовали, выглядели как угодно, но только не пристанищем для мелкого индивидуального транспорта. Привыкший за время жизни в Риме и Капуе к ухоженным домикам для возков и колесниц, я был откровенно удручен внешним видом здешних каменных убожеств, словно специально выставивших свою неприглядность прямо напоказ. Речь идет даже не о понятной бедности их владельцев – напротив, мне неоднократно попадался на глаза мрамор с красивыми бледно-голубыми прожилками, декоративный гранит и редкий фиолетовый виолан, – а о том, что все эти замечательные минералы использовались с вызывающе-грубым галльским варварством, достойным солдат самого Бренна. Небрежно и безграмотно расколотые, вставленные в неподходящие места и перепачканные всем, чем только можно, они являли собой ту самую аляповатую безвкусицу, которая была так характерна для провинциального «истинно имперского» мышления – донельзя кривого зеркала мышления столичного. И всё, что было хоть как-то уместно в Вечном Городе с его величавой историей, в любом захолустье с фатальной неизбежностью оборачивалось либо скрытым похабством, либо явной несуразицей.

Xотя, возможно, я пристрастен. Как практически и любой римский патриций, изначально воспитанный в непоколебимом убеждении, что главным человеческим пороком является все-таки тупость. А Рим можно обвинять в чем угодно, но только не в этом.

Количество разного гниющего хлама и омерзительно паxнущиx нечистот увеличивалось с каждым новым шагом, однако Грациэллу это нимало не беспокоило. Все так же беспечно вращая свой зонтик, она двигалась среди непристойной обстановки настолько точно и естественно, что в другое время меня восxитило бы ее поведение как нечто среднее между вызывающе стильным эпатажем эмансипированной ученицы стоиков и обреченной покорностью сторонницы самого мрачного иудейского декаданса в духе Экклезиаста. Но в этот июльский зной, посреди источавшего почти что осязаемый жар узкого каменного лабиринта, все мои мысли были сосредоточены исключительно на собственном аккуратном проxождении сей испытательной трассы. Чему здорово мешала больная левая нога.

Именно она меня и подвела – как всегда, в самый неподxодящий момент. Ощутив знакомую тупую боль в щиколотке, я был вынужден резко присесть, очень надеясь, что моя спутница сочтет это движение естественным следствием мелкой проблемы с обувью. Конечно, непосредственная и любознательная девушка с самого начала обратила свое внимание на двойную подошву одной из моиx сандалий, однако у меня не было ни малейшего желания лишний раз приковывать ее взгляд к своей укороченной от рождения и вдобавок изуродованной военной жизнью конечности.

Пока я незаметно усиленно ее массировал, Грациэлла скрылась за поворотом. И через секунду там неожиданно громыxнул тройной мужской xоxот вперемежку с чуть более членораздельными гортанными словоизлияниями. Тоненького, протестующего восклицания: «Руки… Немедленно уберите ваши руки!» почти не было слышно.

Сказать, что Кербос меня слегка опередил – означало польстить мужскому самолюбию, но в корне погрешить против истины. Я еще и выпрямляться не начал, как он в два прыжка очутился на месте происшествия.

То, что я услыхал вслед за этим, не поддавалось никакому реальному описанию, а если обратиться к ирреальности… Примерно, таким можно было бы представить звуковое оформление битвы Геракла с Лернейской Гидрой, некстати разбавленное разобиженным визгом легкомысленных соратников Одиссея после близкого знакомства с чародейкой Цирцеей.

Ах, как бы мне хотелось с воинственным кличем одним стремительным броском очутиться в самой гуще неприятных событий, словно какой-нибудь легендарный эллинский герой! Или хотя бы подобно Кербосу… Но все, что я смог, – это ценой неимоверного усилия выпрямиться и, стараясь не хромать, объявиться среди рычащих, визжащих и непристойно выражающихся живых существ с истинно зверским оскалом на доброй протокольной морде.

Увиденное зрелище, вполне достойное самых злачных мест Рима, меня не разочаровало: подвергнувшаяся наглым приставаниям, девица верещит и бестолково размахивает зонтиком, а неосторожные пылкие кавалеры терпят ощутимый урон от ее храброго четвероногого защитника. Крови, правда, не было, но одежда одного из поверженных ухажеров густо зеленела от соприкосновения со свежим коровьим навозом, а дорогой хитон второго оказался разодранным сверху донизу. Что же касается третьего, то он сумел-таки сохранить вертикальное положение вместе с боевым духом, ибо отчаянно лягал теснившего его Кербоса то левой, то правой ногой, попадая, естественно, только по воздуху. Это были здоровенные, сытые, наглые уроженцы Колхиды, как обычно, небритые и вонявшие каким-то нечеловеческим животным потом. Что не мешало им успешно прибирать к рукам практически всю торговлю в большинстве ромейских городов. И в Столице тоже.

Должно быть, мой устрашающий вид испугал доблестного бойца с собакой, так как в его глупую голову пришла не менее глупая мысль немедленно завершить бой в свою пользу, после чего без помех расправиться со мной. В толстой волосатой руке заблестел кривой колхидский ханжал, ношение которого, кстати, было под запретом. Этот придурок не предполагал, что у меня может чисто автоматически сработать реакция бывшего спецназовца.

Она, разумеется, и сработала в виде короткого возгласа:

– А-ха, а-фас!

Но я тоже хорош. Ведь лохматый полукровка мог и не знать фракийских команд!

Однако он откуда-то их знал. И в молниеносном прыжке врезался своей огромной головой точно в объемистый живот противника.

Именно так с помощью этих овчарок брали после погони в горах повстанцев, которые намеревались драться насмерть, но требовались нашему командованию непременно живыми.

С утробным, хрюкающим звуком сраженная туша рухнула в уже порядком расплющенную коровью лепешку, где и осталась лежать, мучительно перебирая скрюченными ногами. Ханжал откатился в сторону замолчавшей Грациэллы, и она на него немедленно наступила.

– А-хо, а-нодз!

Я не был уверен, что разгоряченный Кербос послушается. Но он четко выполнил и эту команду: вернулся и встал возле моего бедра – оскаленной пастью по направлению к оставшимся в тылу врагам.

Весь пьяный кайф с них уже сошел, но вместо ожидаемого испуга я увидел на двух искаженных физиономиях совсем иное, неприятное выражение. Это была не бессильная злоба обычных торгашей, случайно вспомнивших о своей гордости бывших имперских горцев, а тупая, тяжелая ненависть новых хозяев жизни ко всей остальной Вселенной, не желавшей укладываться в специфические рамки их убогого мышления – от разборок и до оттяжек.

Всё встало на свои места, когда ближайший из мордоворотов неторопливо снял разорванный хитон, на несколько секунд повернувшись ко мне обнаженной спиной. До трех считается легко – и ровно столько вытатуированных куполов храма Дианы Эфесской разместилось на смуглой коже по диагонали от шеи до поясницы. А на левом мускулистом предплечье синей размазанной грязью отпечаталась многоконечная звезда – зловещая символика «ночного авторитета».

Какая честь для захолустья! Три ходки в «зону» – а на вид этому хаму никак не больше тридцати.

У меня тоже имелось, что ему показать. Когда господин авторитет завершил плавный поворот вокруг своей оси, его глазам предстало мое оголенное правое плечо. С татуировкой двуглавого орла, распластавшего свои крылья над извилистой голубой линией Тибра.

Изображение и значение этой птицы он оценил сразу, что было заметно по тому, как резко поджались его губы под пышными черными усами. Еще секунда – и колх полностью овладел собой. Не отрывая своего бесстрастного взгляда от такого же моего, он почти без акцента медленно произнес:

– Собак положено выгуливать в намордниках, уважаемый…

Я понимал, что от манеры моего ответа напрямую зависит, сколь основательно утвердится это самое «уважение», и постарался кавказца не разочаровать:

– А пёс бродячий. Однажды прикормили – вот он и выказал нам свою благодарность.

Полное отсутствие иронической интонации лишь усилило насмешливый характер объяснения, к чему я и стремился.

Как-то нехорошо поглядели на меня после этих слов. Будто сквозь прицел портативной баллисты. Провели языком под верхней губой, отчего усы свирепо шевельнулись, и все так же медленно довели до моего сведения:

– Я запомнил тебя… колченогий. Очень хорошо запомнил! В самое ближайшее время мы снова встретимся. И раз и навсегда решим твою собачью проблему.

– Как сильно сказано! – усмехнулся я. – С тонким двойным намеком! Однако круг проблем придется чуток расширить и непременно обсудить вопрос и о том, что бывает, когда не совсем трезвые обезьяноподобные личности начинают хватать чужих девчонок. Ты хоть знаешь, что за это тут могут выдернуть ноги вместе с гениталиями не хуже, чем в твоей родной Колхиде?

– На моей родине ты давно бы уже мертвым был. Ну, а здесь живи… пока.

– Спасибо за разрешение, тронут… Грациэлла! – громко обратился я к девушке, которая незаметными движениями сандалий уже успела зарыть ханжал в песок. – У тебя имеются претензии к этой компании?

Претензии у нее были, и звонким, тоненьким стрекотанием она незамедлительно их и озвучила. Если бы не слабенькие голосовые данные, то вышло бы не хуже, чем у самой разухабистой базарной торговки.

– Ах, какие нехорошие дяди нам попались! – укоризненно покачал я головой. – Значит, хватали за недозволенное и трогали неположенное? Моей даме нанесен циничный моральный ущерб, который куда весомее вашего материального!

– Материально я тоже пострадала! Вот… застежку-полумесяц погнули и кайму голубую испачкали!

– Тем более. Придется навести о плохих дядях справки и сделать определенные выводы. А для начала я не рекомендовал бы им в ближайшие дни появляться в этой местности – вечерами ее начнут патрулировать мои парни. Понятненько?

Насчет «своих парней» я, конечно, загнул – здесь бойцам из знаменитого десантного легиона «Тибр» просто нечего было делать. Хотя не исключено, что именно пока.

А вот к здешним эдилам придется обратиться. Точнее, к одному из них – Сексту Манилию Флакку. Тоже из боевого братства, и помочь не откажется.

На мое последнее заявление «законник» попросту не отреагировал. Сам же он всё сказал. Действительно, крутой тип.

Сплоченной, компактной группкой мы неспешно двинулись дальше, причем Кербос по собственной инициативе переместился в авангард. Очевидно, в моей надежности как замыкающего он убедился.

– На работу здесь временно не ходи, – предупредил я Грациэллу, когда гаражная ловушка осталась позади. – Вряд ли эти любвеобильные кобели начнут тут пастись стаей, но береженую и Юпитер бережет.

– Честное слово, такое произошло впервые, – оправдывающимся тоном поведала девушка. – Ходить затемно, конечно, бывало немножко страшновато, но вполне безопасно. Да и многие привыкли этой тропкой путь сокращать!

– По собственному опыту знаю, что настоящая гадость сваливается на голову всегда неожиданно, – заметил я. – А тот, с татуировками, и в самом деле опасен.

Да, особенно, если он «смотрящий» у римской братвы по этому региону. Хотя покойный Парис считал, что выходцев с берегов Эвксинского Понта сюда руководить не направляют.

Ничего, выясним.