Читать книгу Иерусалим, Хайфа – и далее везде. Записки профессора психиатрии - Михаил Самуилович Рицнер - Страница 10

Лента новостей: 1992 год

7 января Югославская война

20 марта Создана армия Республики Беларусь

6 апреля Скончался Айзек Азимов, писатель, популяризатор науки

13 июля Ицхак Рабин стал премьер-министром Израиля

В «Тальбие» я был старшим врачом острого отделения (1990—1995), и.о. заведующего реабилитационным отделением (1995—1996), руководителем центра в Кирьят Йовель (1996—1998) и руководителем научной группы (1992—1998).

Острое отделение

Главный врач определил меня старшим врачом в отделение острых состояний. Острое, или закрытое, отделение предназначено для лечения психически больных, опасных для себя или окружающих вследствие психотических расстройств (бреда, галлюцинаций). Речь идет также о пациентах с маниакальными и тяжелыми депрессивными состояниями с агрессивным поведением или намерением покончить с собой (суицид). В таком отделении все наружные двери закрыты и пациент не может покинуть отделение по своему желанию. С точки зрения прав человека, часть таких пациентов госпитализируется вопреки их желанию на основании Закона о лечении лиц, страдающих психическими заболеваниями. В остром отделении находилось 24 больных. Отделение располагалось в приспособленном помещении монастыря капуцинов.

Заведовала отделением д-р Римона Дурст (Rimona Durst), специалист-психиатр с большим клиническим опытом. Римона казалась чрезмерно уверенной в себе женщиной среднего роста, она выглядела старше своих 46 лет, обладала красивым, выразительным лицом и полноватой фигурой. Кроме опыта, уверенность в себе ей придавал ореол мужа – профессора хирургии Арье Дурста (Arie Durst)34. Супруги Дурст принадлежали к медицинской элите Израиля. Другим старшим врачом отделения была уже известная читателю д-р Карни Рубин. Карни и Римона были подругами, правда строго соблюдающими субординацию.

Позиция «старший врач» – лучшая для клинициста на пути к заведованию отделением. Естественно, что не все старшие врачи становятся завотделениями, а только те, у которых есть своя программа и тема для научных исследований, а также протекция. Многие заведующие отделениями в Израиле являются международно известными учеными и профессорами университетов. Я не мог тогда и мечтать о таком.

Эмиграция понижает не только социальный статус, но часто самооценку (self-esteem) и чувство собственного достоинства (self-respect). Возможно, мне показалось, но «подруги» приняли меня несколько настороженно, хотя вполне доброжелательно. В проницательности им не откажешь – было почему насторожиться. Судите сами: по инициативе главного врача появляется новый доктор-репатриант, и уже израильский специалист-психиатр, с жутким ивритом, с российским клиническим опытом и длинным списком научных публикаций. Я упоминаю о списке моих публикаций только потому, что на него обратили внимание все, кто видел мои документы.

Справедливо возникали вопросы: «Что такой эрзац-специалист реально может делать в отделении? И чего от него ожидать?» Ответов на них не было не только у «подруг», но и у меня. Когда я вошел в отделение, мне предложили сесть за стол в кабинете заведующей и принять участие в «коллективном лечении» больных. Да, да – в коллективном обсуждении и лечении больных. Лучше расскажу об этом по порядку.

«Кибуц» врачей

Кабинет Римоны был маленьким и тесным. Порядок работы врачей отделения был для меня непривычным. Все крутилось вокруг заведующей отделением и происходило в ее кабинете, куда приходили утром все врачи (старшие и стажеры), старшая медсестра, социальный работник, психолог и трудотерапевт. Сюда же приводили новых больных. Карни читала вслух записи в истории болезни, а Римона интервьюировала пациента (пациентку). Мне нравилось, как она это делала, – профессионально и психологически щадящим образом. Однако даже такое интервью в комнатке, набитой людьми, не казалось мне оправданным. Присутствующие, естественно, задавали вопросы. Когда пациент уходил в отделение, давалась оценка его психического состояния и обсуждались диагноз, программа лечения и реабилитации. Каждый из присутствующих сообщал о своем участии в программе лечения. Карни либо врач-стажер записывали в истории болезни принятые решения (компьютерную историю болезни внедрили в больнице через несколько лет). Работа выглядела коллективной, а атмосфера – дружелюбной, но вряд ли это нравилось больным. Я не хотел бы быть на их месте. Через несколько недель я незаметно для себя включился в эту «игру». Ко мне возвращались уверенность в себе, желание привнести что-то полезное в работу отделения и в лечение конкретных больных. Когда заканчивались новые больные, переходили к пациентам с нестабильным состоянием и поведением. В таком стиле мы работали примерно с 8 до 12 часов дня, то есть до перерыва на обед.

Больница «Тальбие» славилась хорошей столовой, где вкусно кормили за небольшую плату. Сначала я сидел в столовой один за столом. Через пару месяцев, когда стали приезжать тысячи репатриантов из бывшего СССР, ко мне стали подсаживаться разные люди (врачи, медсестры, санитары) и рассказывать про свои русские корни, пытаться говорить по-русски, выражать всяческий ко мне интерес и предлагать любую помощь. Это было очень волнительно. Позднее, когда стало много «русских» стажеров, мы садились за общий стол и по-русски обсуждали свои проблемы.

После обеда старший врач обычно участвовал в групповой психотерапии, преподавал студентам университета или врачам-резидентам (митмахим, иврит). Странно, но больные не были закреплены за врачами, то есть «своих» больных у врачей отделения не было: «все лечили всех». Постепенно я привык к рутинной клинической работе, научился проводить интервью на иврите (сегодня я не смогу уже сделать это так же хорошо по-русски) и освоил все новые лекарственные препараты. Этому помогали представители фармакологических компаний: они снабжали нас образцами новых лекарств и информационными материалами. Мой иврит быстро улучшался и незаметно стал вполне рабочим языком.

В «Тальбие» было отделение трудотерапии с компьютерами и программами реабилитации. За компьютерами сидели больные из разных отделений. С ними работали инструкторы по трудотерапии и трудотерапевты с университетским образованием. Здесь проводилась диагностика трудовых интересов, реальных возможностей пациента и составлялась программа трудотерапии. Мне нравилось бывать в этом отделении и наблюдать, как все здесь работало.

Израильские социальные работники не были похожи на советских коллег. Во-первых, их было много, в каждом отделении по одному или более. В больнице был заведующий сектором социальных работников. Во-вторых, они участвовали в лечении и психотерапии наравне с врачами и психологами. В-третьих, они заботились о правах больных и их семьях, реально помогая им решать финансовые, личные и семейные проблемы. Мне повезло работать с одной из лучших социальных работников – с Пазит Кальян. Она была просто «родным» человеком для больных, отдавая им много личного времени и добиваясь любой помощи. Годы работы с Пазит стали для меня хорошей школой, я многое узнал о социальной помощи нашим пациентам. Постепенное освоение новых знаний и навыков в диагностике, терапии и реабилитации больных повышало мой профессиональный уровень и уверенность в себе.

Клинические психологи – это самостоятельная группа специалистов и резидентов, которыми руководит главный психолог больницы. Психологи работают в больнице только на 0,5 ставки за сравнительно небольшую зарплату, остальное время они проводят в своих частных клиниках, где зарабатывают на жизнь. В отделении они проводят разнообразные тесты и участвуют в индивидуальной, групповой и семейной психотерапии.

Вернусь в свое отделение. Освоившись в отделении, я начал выражать вслух свое неудовольствие отсутствием персональной ответственности врача за «своих» больных (эмиграция кардинально не меняет характер человека!). Кроме двух старших врачей в нашем отделении работали два-три врача-резидента. Когда я предложил обсудить модель «все лечат всех», Римона отреагировала с удивлением и сказала, как отрезала: «У нас так принято». Тогда я попросил выделить мне несколько больных для курации, что и было ею сделано исключительно из желания не начинать конфликт. Некоторое время прежняя технология работы в отделении поддерживалась без изменений, кроме одного: я докладывал о своих больных и сам делал им необходимые назначения, советуясь только тогда, когда находил нужным. И все было бы хорошо, если бы не произошел неизбежный инцидент.

Однажды в мое отсутствие в отделении Римона с Карни изменили лечение моему больному без моего участия (с этим у меня не было проблем), в чем не было никакой срочности. Назавтра, не найдя их аргументацию убедительной, я попросил впредь такое не делать без срочной надобности. Моя просьба, отвечающая принципу персональной ответственности врача за пациента, была воспринята как вызывающее требование. В тот момент я не брал в расчет персональную ответственность заведующей за всех пациентов отделения, с чем я столкнулся и осознал, когда сам стал заведующим отделением.

Пару недель в нашем отделении чувствовалось напряжение вследствие размолвки, что не осталось секретом в маленькой больнице с «семейной» атмосферой. Об этом доложили и директору, который не счел уместным пригласить меня на беседу (Гинат в таких случаях часто бросал: «Сами разбирайтесь»). К чести Римоны, она вскоре разделила всех больных между врачами отделения и поделилась с нами своей ответственностью за лечение больных. С тех пор у нас не стало «посиделок» с 8 до 12 часов, каждый врач представлял заведующей своих пациентов и внимал ее полезным рекомендациям. Раз в неделю был общий обход, когда все «смотрели» всех больных отделения. Когда я стал заведующим отделением, до меня дошла вся мера личной ответственности Римоны за решения врачей отделения, и я лучше стал понимать ее потребность контролировать лечебный процесс. Однако, и в этом я был уверен, его можно осуществлять без долгих посиделок в кабинете заведующего.

Руководство Каплана и Сэдока

Как читатель уже знает, я не проходил в Израиле полной специализации (итмахут) по психиатрии и не сдавал два обязательных экзамена. Однако это не освобождало меня от необходимости знать предмет на уровне признанного в стране врача-специалиста. Следовательно, я должен был самостоятельно проработать основное учебное пособие по психиатрии, без знания которого невозможно сдать успешно обязательные экзамены на диплом специалиста. Речь идет об американском учебнике по психиатрии Г. И. Каплана и Б. Дж. Сэдока35. С сожалением должен отметить, что руководство по психиатрии (1999) под редакцией А. С. Тиганова и более позднее издание (2018) под редакцией Ю. А. Александровского и Н. Г. Незнанова не идут ни в какое сравнение по всем параметрам с руководством Каплана и Сэдока.

Студенты-медики и врачи в Израиле учатся по лучшим учебникам на английском языке. Никто их здесь не переводит. Имеются, естественно, хорошие книги и на иврите. Вместе с тем знание предмета в объеме руководства, используемого в западных университетах, не только обеспечивает высокий научный уровень получаемых знаний, но и представляет международный стандарт и необходимую платформу для общения врачей разных стран. В книге Каплана и Сэдока четко и без ущерба для точности описаны клиника, диагностика и лечение, биологические и психологические основы всех психических расстройств; она также включает главы по методам обследования, экстренной и судебной психиатрии, этике и паллиативной помощи. В течение года я проработал это руководство, отличающееся доказательным характером материала, высоким научным уровнем и ясностью изложения. Это был полезный вклад в мои теоретические знания психиатрии и нейробиологии.

Иерусалимский синдром

Однажды в наше отделение поступил турист из Канады сорока пяти лет с неизвестным мне расстройством. Он вел себя неадекватно и представлял опасность для окружающих, поэтому неудивительно, что полиция доставила его в приемный покой. Опытный дежурный врач без больших колебаний распознал иерусалимский синдром, который впервые был описан в 1930-х годах израильским психиатром Хайнцем Германом. Это относительно редкое психическое расстройство, вид мании величия, при котором турист или паломник, проникнувшись святостью здешних мест, впадает в состояние сильной экзальтации, воображает и чувствует, что он владеет пророческими силами и как будто является воплощением определенного библейского героя, на которого возложена миссия по спасению мира. А вообще иерусалимский синдром в той или иной степени поражает всех, кто оказался в этом великом городе. Трепет, волнение и приток благодатных сил оттого, что библейские легенды начинают оживать, испытывает, пожалуй, каждый. Иерусалимский синдром является аналогом наблюдаемого во Флоренции синдрома Стендаля, которому подвержены там туристы.

Другой турист из Америки вообразил по приезде на Святую Землю, что он библейский Самсон – тот самый, который однажды разорвал пасть льву. Кто бывал в Петергофе, наверняка помнит знаменитый фонтан, отображающий это драматическое событие. Так вот, американский турист, возомнивший себя легендарным Самсоном, тоже был очень силен. Решив немного поразмяться, а заодно «навести порядок» у Стены Плача, он принялся упорно и методично двигать каменные блоки, которые «неправильно» стояли. Турист-Самсон был госпитализирован, излечен и отправлен на родину.

Одна польская супружеская пара срочно вернулась домой из Израиля, когда жена перестала спать, стала маниакально наводить вокруг порядок, лизать пол в гостинице и раздавать прохожим на улице воду, говоря, что она превратилась в вино. Женщина практически не выходила из церкви и одержимо молилась. Госпитализация продолжалась около месяца. Выписываясь из больницы, пациентка заявила, что больше никогда не поедет на Святую Землю. Лучшее лекарство от иерусалимского синдрома – это просто уехать из Иерусалима. Начиная работать в «Тальбие», я ничего такого не знал.

«Русские» митмахим

Среди сотен тысяч репатриантов из советской империи прибыли тысячи врачей, в том числе психиатры и те, кто хотел ими стать. В израильском обществе чувствовалась эйфория от долго ожидаемой алии, что подогревало желание помочь новым гражданам хорошо устроиться. К таким израильтянинам относился и профессор Игаль Гинат. Он часто приглашал меня к себе после обеда и просил рассказать о медицине и психиатрии в Советском Союзе. Я, в свою очередь, спрашивал о том же в Израиле. Со временем эти беседы переросли в нечто большее – в тесное сотрудничество и дружбу. Встречались мы и семьями.

Когда первые вновь прибывшие врачи закончили ульпан и получили временную лицензию на врачевание, они, как я когда-то, начинали активно искать себе место для стажировки и специализации. Все желающие врачи приглашались на собеседование с профессором Гинатом, который звал меня в этом участвовать. Его интересовало мое мнение о кандидате, иногда я помогал в качестве переводчика. Первым из большой когорты будущих митмахим «Тальбие» был Алекс Тейтельбаум, затем — Яна Умански, Ирена Финкельштейн, Татьяна Ойстачер, Игорь Кальман, Ольга (Яэль) Ратнер и другие. Это был золотой дождь в Израиле!

Алекс Тейтельбаум – симпатичный парень чуть старше 30 лет – до приезда в Израиль успел поработать заведующим отделением областной больницы, поступил в аспирантуру и работал наркологом где-то в Белоруссии. Не захотел ждать защиты кандидатской диссертации и уехал в Израиль. Мы познакомились в кабинете Гината.

– Я уже получил согласие на специализацию в другой психиатрической больнице Иерусалима и пришел к вам, так как слышал много хорошего о «Тальбие», – объяснил Алекс причину своего визита, держась нарочито самоуверенно для нового репатрианта.

Я тоже побывал в этом кабинете, уже имея ставку в «Эйтаниме».

– Хорошо, расскажите о себе и своем опыте, – попросил Гинат, пристально рассматривая кандидата.

– Ничего особенного: учился, работал, и вот я приехал, хочу стать психиатром в Израиле, и я им стану.

Это было очень характерно для Алекса. Его самооценка зашкаливала, как и моя когда-то, что в некоторых случаях решает все проблемы.

– А почему психиатром?

– Выбор сделан уже давно, – уклонился Алекс от ответа.

– Понятно. К сожалению, в больнице нет открытой врачебной ставки. Для решения этого вопроса понадобится время, затем надо будет пройти по конкурсу, – в директоре говорил медицинский бюрократ.

Гинат «нарисовал» принятую бюрократическую процедуру, из чего следовало, что специальных усилий в случае Алекса он предпринимать не намерен. Однако молодой доктор не был простачком.

– К сожалению, – заметил Алекс, – я через два дня должен начать работать в другой больнице. Я могу потерять ставку там и не получить ее здесь, – резонно пояснил Алекс стоящую перед ним дилемму.

Он перебросил мяч Гинату и предложил ему второй сет.

– Увы, но я ничего не могу поделать в таком случае, – буркнул Гинат и дал понять, что беседа закончена.

Я до сих пор молча наблюдал за происходящим, но был не готов играть эту роль и дальше.

– Доктор Тейтельбаум, будьте добры, подождите в приемной, – вмешался я неожиданно для самого себя.

– Что не так? – спросил Игаль, глядя удивленно на меня после того, как Алекс вышел. Он вернулся в реальный мир и был удивлен тому, что услышал.

– Все так, да не так, – ответил я. – Мне кажется, что такого парня нельзя упускать. Он производит впечатление человека с неожиданно сохранной самооценкой и, возможно, с большим потенциалом. Примешь его – за ним придут другие, лучшие из лучших. Ты ведь можешь взять его на какую-либо ставку временно и без конкурса, но сегодня?

Во мне заговорил бывший главный врач: «если нельзя, но очень хочется, то можно». Я рассказал Гинату, как, руководствуясь этой формулой, я, будучи главным врачом, нарушал бюрократические правила и получал желаемое в интересах больницы и коллектива, как, впрочем, получал и выговоры. Игаль обладал редким для израильтянина свойством – умел слушать других. Он молча меня выслушал, посмотрел на часы, снял трубку и куда-то позвонил. Беседа была короткой. Вторым звонком он попросил Илану вернуть д-ра Тейтельбаума в кабинет.

– Вы можете завтра начать у нас работать, – сказал Гинат как-то обыденно и даже скучно, когда Алекс вошел. – Зайдите утром в отдел кадров и заполните все бумаги. Желаю успехов.

Я был удивлен не меньше, чем претендент на итмахут.

– Спасибо, я так и сделаю, – в тон ему односложно ответил новый доктор «Тальбие», не очень-то понимая, что здесь решилась его судьба, не только врачебная, но и личная…

Алекс успешно закончил специализацию, стал грамотным психиатром, нашел среди врачей свою вторую половину и ныне работает заместителем главного врача психиатрической больницы «Кфар-Шауль» в Иерусалиме. Меня это почему-то не удивляет.

В дальнейшем Игаль Гинат стал практиковать следующую процедуру приема «русских» врачей на специализацию: он посылал их на собеседование ко мне, затем мы встречались у него в кабинете, и в большинстве случаев он доставал ставку и принимал врача в больницу. Профессор Гинат принял много «русских» врачей на специализацию в «Тальбие», чем помог как врачам, так и тысячам их будущих пациентов.

Однажды Гинату сообщили, что в больнице пару месяцев работает уборщиком новый репатриант – психиатр по специальности. Принимали его на работу в отделе кадров, минуя главного врача. Многие медсестры и врачи испытывали неудобства морального свойства, когда встречались с ним. Гинат был очень возмущен, что такое оказалось возможным в «Тальбие», и позвал его на беседу. Доктор-уборщик был старше меня, и я переводил его беседу с директором. Факты, как говорится, подтвердились. Гинат перевел его в санитары. Впоследствии он окончил курсы медсестер и работал медбратом.

Игаль Гинат был психиатром с психодинамической ориентацией, а я – с клинико-биологической. Мы просиживали вместе часами, обучая друг друга и работая над совместными научными статьями. Игаль также способствовал реализации «Психологического проекта» Сионистского форума, о чем речь впереди. Желая понять, «как работает эта больница», я попросил разрешение дежурить по больнице и приемному отделению, хотя как врач-специалист не был обязан это делать. Два года я делал дежурства, совершал всевозможные ошибки, зарабатывал дополнительный стресс и получил бесценный опыт.

Поликлиника

С целью улучшить связь между поликлиникой и стационарными отделениями всех заведующих и старших врачей больницы обязали пару дней в месяц принимать больных в поликлинике. Вначале я воспринимал это как наказание или принудительную нагрузку, но вскоре изменил отношение к приему там больных. На прием мне подбирали более сложных в смысле диагностики больных либо резистентных к лечению. Среди моих пациентов было много русскоговорящих, так как «русских» психиатров было еще мало. Из множества больных приведу один характерный случай.

Обратилась женщина лет тридцати со множеством жалоб на боли в руках и ногах, затрудненное дыхание, боли в сердце, тревогу, плохой сон, тошноту и похудание. Считает себя больной в течение года после выкидыша и ссоры с мужем. Она положила мне на стол пластиковый пакет с документами – результатами обследований и множеством лекарств. Чего там только не было! Я перечитал все бумаги – она была здоровее меня. Все анализы в норме. Ревматолог, гинеколог, невропатолог, семейный врач и эндокринолог находили ее здоровой женщиной. Надо было слышать, что она говорила мне о врачах! Другими словами, речь шла о несоответствии жалоб больной данным объективного обследования. Мне не надо было напрягаться – у больной была скрытая депрессия (ее еще называют маскированной), когда на первый план выступают соматические (телесные) симптомы, «маскирующие» собственно депрессию и тревогу. В ряде случаев при этом отсутствуют жалобы на сниженное настроение, а чаще выявляются возбудимость и тревожность. Маскированная депрессия не всегда заметна посторонним, но нередко проявляется в слезах или срывах больного. Для лечения скрытых депрессий используются антидепрессанты и психотерапия. Среди ее таблеток было что угодно, но только не то, что надо. Я выписал ей антидепрессант и пригласил на проверку через месяц. Она пришла через два месяца с цветами, и больше ее в поликлинике не видели. Было много других случаев, как правило с невротическими расстройствами. Через три года поликлинические приемы неожиданно отменили.

Доктор А. Понизовский

Как-то в 1991 году меня попросили срочно прийти к директору. Сбоку от Гината сидел малоприметный в больнице д-р Элиэзер Перл, заведующий отделением хронических больных. Он редко в чем-либо участвовал, не проявлял инициативу и говорил тихим боязливым голосом.

– Михаэль, ты знаком с доктором Понизовским? – спросил Игаль, кивком пригласив меня садиться.

– Нет, но видел нового стажера с кипой в столовой. Может быть, это он?

– Да. Я послал его на стажировку к доктору Перлу. Пришло время написать доктору Понизовскому рекомендацию для получения постоянной лицензии, а Элиэзер категорически отказывается.

– Я бы с удовольствием написал, но не знаю, что … – подал голос д-р Перл. – Он ничего не делал в отделении, иврита не знает, молчит, я его не понимаю, а он меня не понимает. При всем желании мне нечего написать о том, какой он психиатр.

Отказ Элиэзера сопровождался оживленной мимикой, которую редко кто видел на его округлом лице. Гинат вопросом остановил его праведный монолог.

– Ты Михаэля знаешь? – спросил Игаль, посмотрев в мою сторону, а затем как бы соединил нас взглядом. – Ты ему доверяешь?

– Доверяю… – протянул встревоженно Перл, не понимая, к чему клонит босс.

С д-ром Перлом мы пересекались редко, разве что на заседаниях заведующих отделениями, куда меня стали недавно приглашать по распоряжению директора. Элиэзер потихоньку занимался исследованиями и обрабатывал свои данные с помощью статистического пакета NCSS (США). Однажды он показал мне возможности этого пакета, и я заказал его новую версию для психологического проекта.

– Вот и хорошо. Давай попросим Михаэля поговорить по-русски с Понизовским, оценить его подготовку и написать рекомендацию, если ты согласен?

– Но я один ее подписать не могу, я ведь не знаю… – продолжал упираться д-р Перл, но Гинат не дал ему договорить:

– Подпишите рекомендацию оба, договорились? Спасибо вам обоим, – сказал директор и кивнул головой в знак того, что мы можем заниматься дальше своими делами. Он был рад избавиться от Перла и его проблем.

Мы познакомились через пару дней. Александр Михайлович Понизовский, кандидат медицинских наук (третья степень, PhD), ранее работал в Институте психиатрии Минздрава, что на улице Потешной в Москве. Будучи ровесниками, мы сразу перешли на «ты». Саша был выше среднего роста, с вязаной кипой на голове, плотного телосложения, с очень грустными глазами на печальном лице. Его растерянность и подавленность меня ничуть не удивили – я не так давно сам был таким. Объяснив ему свою миссию и выслушав его профессиональную историю, я не стал затягивать дело и сказал, что он получит положительную рекомендацию. На какое-то время Саша исчез из моего поля зрения. Я не знал, кто он и что он знает и умеет. Мне думалось, что любой приехавший в Израиль врач и ученый имеет право начать свою карьеру с хорошего уровня, даже если он и не соответствует ему. Далее – все будет в его руках. Так все и произошло.

Если мне память не изменяет, в 1992 году он обратился ко мне с просьбой. Дело в том, что после получения врачебной лицензии надо было пройти специализацию, на что, однако, он не решился. Как обладатель третьей степени он мог рассчитывать на так называемую стипендию Шапиро – денежную помощь от Министерства абсорбции сроком на три года. Но для ее получения какое-либо учреждение (больница, институт) должно было согласиться взять такого работника. Саша знал о «Психологическом проекте» и попросил взять его в свою команду. Решал не я, надо было убедить в этом профессора Гината. «А почему бы нет?» – подумал я и пообещал поговорить с директором.

– А он тебе нужен? – спросил Игаль.

– Попробуем – узнаем, – был мой ответ, который прозвучал как девиз.

– И что он будет делать?

– Анкетировать репатриантов, вводить данные в компьютер, ну и так далее.

– Он умеет это делать?

– Научится, у него третья степень.

– Хорошо, под твою ответственность. Пусть принесет документы для оформления стипендии.

– Мне понадобится комната для него и компьютер, – заметил я.

– Найди подходящую комнату в больнице и покажи мне ее, – был ответ.

Все оказалось не так сложно. Так было положено начало моей научной группе, а Саша стал ее штатным научным сотрудником. Он включался в работу с большим трудом и медленно, что характерно для него. Компьютер ему давался неохотно, особенно манипуляции с файлами данных, которые постоянно терялись, а потом как-то находились или набирались заново. Статистику он знал из рук вон плохо, как и большинство врачей. Дистресс мешал ему использовать те когнитивные ресурсы, коими он обладал. Саша не работал клиническим психиатром, а только исследователем. Через пару лет Саша стал вполне приличным помощником: собирал данные, вводил их в базу данных, читал статьи, я делал расчеты и анализ данных, мы их обсуждали, писали и публиковали статьи по моим проектам. Его вклад в публикации нашей научной группы был существенным. Саша прошел полный путь ученого-репатрианта, прибывшего в страну в составе большой алии: он последовательно получал стипендии Шапиро, Гилади и Камея, отчитываясь нашими совместными публикациями36. У меня же кроме научных проектов была клиническая ответственность в качестве старшего врача на полную ставку в закрытом, а потом в реабилитационном отделении и в центре «Кирьят Йовель».

Библия

Психиатр в Израиле должен знать не только клинику, фармакологию и биологические основы заболеваний, но и особенности их проявлений в культурном, в том числе в религиозном, аспекте. Пациенты нашего отделения принадлежали к трем религиям: иудаизму, христианству и исламу. Так как минимальное религиозное образование было просто необходимо, мне не избежать небольшого экскурса в историю еврейского народа, которая насчитывает 35 веков.

Родившись в советской империи, я не получил еврейского образования и воспитания, которые власти называли сионистскими. Другими словами, мне были неизвестны еврейские традиции, история моего народа и религия – иудаизм. Какую-то отрывочную информацию я смог почерпнуть из рассказов отца и чтения книг Лиона Фейхтвангера: «Испанская баллада», «Еврей Зюсс» и «Иудейская война». Кроме того, в медицинском колледже был курс атеизма и читал его писатель и педагог Гессель (Григорий) Рабинков, отец моего знакомого по мединституту Арика Рабинкова. Такого предмета, как основы религии, не существовало. Однако в курсе атеизма Григорий Рабинков, знаток в области религиозного образования и культуры, интересно рассказывал о сути иудаизма и христианства. Это были настоящие лекции, и они частично удовлетворили подростковое любопытство. Обсуждая услышанное с моим отцом, я с удовольствием обнаруживал познания, которых он не мог от меня ожидать, что побуждало его рассказывать мне много нового о Торе и об истории народа.

Так вот, иудаизм – это народо- и государствообразующий фактор. Если вывести иудаизм за скобки, то исчезнет национальный дом еврейского народа. Иудаизм придает особое значение связи еврейского народа, потомков библейских патриархов Авраама, Исаака и Иакова с Эрец-Исраэль. Юдофобство и антисемитизм вызвали к жизни сионизм – еврейское национальное движение, ставящее своей целью возрождение еврейского государства на его исторической родине – в Эрец-Исраэль37. Проблеме иудаизма и сионизма посвящена обширная литература, которой я касаться не буду. С еврейской Библией (Танахом) я смог познакомиться только в Израиле, причем относительно поверхностно. В ешивах ее изучают годами38. Без знания Танаха не понять ни еврейский народ, ни его государство, да и еврейским психиатром не станешь.

Танах

ТАНАХ – это сокращение, обозначающее: Тора (Пятикнижие, Хумаш), Нэвиим (Пророки), Ктувим (Писания). Ветхий Завет – это христианское наименование Танаха39. Танах – это целая библиотека, состоящая из 24 книг, подразделяемых на три группы:

1. Тора – центральный документ иудаизма, продиктована Моисею Богом вскоре после исхода из Египта;

2. Невиим, или Пророки – книги Иисуса Навина, Судей, Самуила и Царей; книги пророков Исаии, Иеремии и Иезекииля и «малых пророков»;

3. Ктувим, или Писания – произведения мудрецов Израиля, молитвенная поэзия, книги Песнь песней, Руфь, Плач Иеремии, Екклесиаст и Есфирь.

Так, наряду с историей праотцев Танах содержит 613 заповедей и основу еврейского права. Талмуд является основой еврейского Закона во всех областях жизни. Просто прочитать библиотеку этих книг недостаточно, нужны учитель-рав, комментарии и размышления. Религиозным человеком в Израиле я не стал и не соблюдаю все 613 заповедей, а только основные традиции по своему выбору.

Христианство зародилось в иудаизме как одна из многих еврейских сект. Христианам-антисемитам было бы неплохо знать, что все первые христиане считали себя евреями и были ими. Великий раскол между христианами и иудаизмом произошел не ранее 50 года нашей эры и совершен евреем, который и стал подлинным основателем христианской церкви. Этим человеком был Саул из города Тарса, которого христиане называют апостолом Павлом. Он был маленького роста, кривоног, слеп на один глаз, и тело его, по всей видимости, было искривлено. Павел был гражданином Рима и никогда не встречался с Иисусом. Всю свою жизнь он был одержим всепоглощающим чувством собственной греховности и вины. Живи Павел сегодня, он бы, пожалуй, кончил свои дни в психиатрической больнице – у него были галлюцинации и эпилептические припадки. На пути в Дамаск Павлу явилось его знаменитое видение Христа – очередная галлюцинация. Фактом является то, что в течение двух тысяч лет этот рассказ об обращении Павла играл решающую роль в христианской религии.

Павел облегчил язычникам вступление в христианскую секту, отбросив еврейские законы о разрешенной и запрещенной пище, а также обряд обрезания. Он поставил Христа на место Торы, что было самым главным его нововведением.

Оно привело к окончательному разрыву между религиями Отца и Сына. Иудаизм подчеркивает Единство Бога и отвергает христианскую концепцию Триединого Бога: Отец, Сын и Святой Дух. Иудаизм, в свою очередь, отвергает все утверждения о том, что христианский Новый Завет аннулирует Тору. Поэтому так же, как христианство не признает, что закон Моисея имеет религиозную власть над христианами, иудаизм не признает, что Новый Завет имеет какую-либо власть над евреями.

Евреи в массе своей не приняли христианство. На чужбине (в галуте) еврейские общины группировались вокруг синагог, раввинов и ученых; читались молитвы, и изучалась Библия на иврите. Тогда, как и сейчас, иудеи верили, что человек может познать Бога только через Его Слово, каким оно явлено в Торе. Доктрина Павла гласила, напротив, что человек может познать Бога только через Христа. Противоположность между иудаизмом и христианством стала абсолютной40. Не мне судить о верности утверждений такого рода. В историческом контексте иудеи никогда не преследовали христиан, зато христиане веками издевались на иудеями. Ислам стал противником иудаизма с 622 года, когда евреи в Медине не пожелали признать Магомета пророком. Кстати, арабы завоевали Палестину41 только в VII веке, а те арабы, которые сегодня живут в Палестине, на 75% состоят из пришельцев.

Участие психопатологических расстройств в появлении религиозных идей и систем всегда представлялось мне существенным. Основанием были наблюдения за моими многочисленными пациентами, уверенными и ощущавшими себя пророками и мессиями, что формировало их поведение, похожее на описанное в Библиях. Понятно, что мои наблюдения и ассоциации не могут быть доказательными.

Каковы основные даты и исторические события еврейского народа? Они делятся на четыре периода:

• библейский период (д.н.э. – до нашей эры);

• период Второго храма;

• эпоха чужеземного правления;

• государство Израиль.

Кроме Торы, я прочитал популярные книги: Макса И. Даймонта «Евреи, Бог и история» и Джона Лофтуса, Марка Ааронса «Тайная война против евреев». Но даже после этого я пользовался консультациями специалистов и раввинов, когда у меня появлялись пациенты с бредом религиозного содержания.

Тексты Нового Завета или христианской Библии я читал, знакомясь со святыми местами Иерусалима: Храмом Гроба Господня, Гефсиманским садом с Церковью Страстей Господних, Храмом Успения Богородицы, в котором погребена Богоматерь, Горницей Тайной Вечери – местом проведения Пасхальной вечери. Я прошел по Виа Долороза – пути Скорби, пяти последних остановок Христа до места его распятия, смерти и воскреcения.