Читать книгу Вначале будет тьма // Финал - Михаил Веллер - Страница 32

Стех пор как Лиза выучила алфавит, она никогда не переставала писать. В десять она влюбилась в поэзию, а к четырнадцати отдала себя дневнику. Поэтические законы, как и законы впечатлений, казались ей самыми справедливыми. События жизни, увы, не всегда проходили строгий отбор. Выбрав из прошедшего дня одну-две золотые крупицы, Лиза считала, что проделала работу, не дала окружающей жизни, жизни природы, жизни слов случайных прохожих, бесследно утечь. По своему разумению (в чем она, конечно, не призналась бы) она каждый день возводила маленький памятник: памятник жеста, слова, мысли.

* * *

Начальница велела написать программу, но какая разница? Пиши не пиши, никто не поверит в силу слов. Их стало слишком много. Будь свободным, будь несвободным, какая разница, ведь от свободы одни трудности, и еще это постоянное чувство, что ты – аутсайдер, вне системы, тот, кто проигрывает по всем статьям. Разве мало информации о загрязненной почве? О пластике? О вымирающих животных? Что им еще нужно? Я не понимаю.

* * *

Господи, Кришна, Аллах, кто-нибудь, кто-нибудь, прием! Больно и страшно. На южной свалке задохнулся ребенок. Оказывается, они собираются бандами и ходят туда в масках – кататься на дронах и снимать видосы. Парень упал, маска оказалась некачественная. И это Москва. XXI век.

* * *

Наша первая зима вместе была нелегкой. Из-за очередных санкций пропала крупная партия товара, Андрей остался с долгом перед заказчиком. Я работала флористом, моей зарплаты едва хватало на продукты и квартплату.

Часто мы останавливались на углу Покровки и Солянки и поглядывали то на итальянскую закусочную, то на магазин художественных принадлежностей. Ежась от ветра, спорили, купить ли нам пиццу или краски – в том году я много и со страстью рисовала. Иногда Андрею удавалось что-то продать, и тогда он дожидался меня с горячей пиццей, пока я бродила, подбирая нужную бумагу и самые лучшие в мире карандаши.

Моя игра в художника продлилась всего двадцать четыре месяца, но пришлась на самые безденежные годы. При этом я всегда знала, что не буду мастером и что это не настоящее мое призвание, не моя страсть, не моя дорога, но какой-то подступ к призванию, страсти, дороге.

Мне нравилось одинокое время, которое я проводила у холста, я была благодарна, что такое время возможно. Как будто я выключалась из хода причин и следствий и соединялась с теми, кто сто, двести, триста лет назад точно так же смотрел на белый лист, изо всех сил собирая внимание и впечатления, чтобы выплеснуть их и воплотить.

С наступлением весны у Андрея дела поправились, он пропадал целыми днями, между встречами посылая короткие сообщения: «жив». В городе то и дело взрывали. Но Андрей опережал мои встревоженные эсэмэски. Наверное, это было безрассудно, но весной и летом я много гуляла. В конце концов, взорвать могли и наш дом. Какой резон сидеть взаперти?

Мне нравился Парк Горького: проститутки, подростки, сумасшедшие, уверявшие, что были похищены инопланетянами. И тут же йогические и танцевальные сборища, фокусники и уличные музыканты, блошиный рынок с тысячью мелочей.

Парк оставался, несмотря на теракты, почти курортной набережной. Глядя на скейтеров и девушек загорающих топ-лес, я стала думать, что, возможно, вечность действительно существует и всегда повторяется. В вечных ситуациях, неловкостях и близости, улыбках и слезах, вечном воздухе и тревоге – о теракте или невыключенном утюге.

* * *

В детстве я смотрела фильм, название которого забыла, он был про любовь и будущее, в котором появился неизлечимый вирус. Главные герои там ресторатор и худая девушка-биолог.

Он рассказал ей, что бросил больную подругу и всякий раз, когда кто-то оказывается близко, ему хочется сделать больно.

Она рассказывала в ответ, что у людей постепенно отключатся чувства: обоняние, осязание, слух и, наконец, зрение. И что неминуемо эта болезнь доберется до всех. И что она не может иметь детей, потому что переболела анорексией, что она ест жадно и неаккуратно, и все, наверное, будет нормально, если он останется сегодня с ней.

Почему я запомнила этот фильм? Может, потому, что было время, когда я ела по одному яблоку в день, весила 39 кг. И не потому, что не было еды, а потому, что мне было противно чувствовать себя сытой. Или потому, что я, как и героиня-биолог, думаю, что ничего не случится, все будет нормально, если Андрей вернется сегодня не поздно. Или из-за детей, которых у меня тоже не будет.

* * *

Программу зарубили, как и следовало ожидать.

* * *

Наверное, наступит день, когда я перестану замечать ее присутствие в квартире, буду смахивать пыль, как с тумбочки, но пока помню – замечаю, думаю о ней. Поливала цветы, подкармливала червей и украдкой посматривала на нее. Она красивая, маленькая, похожа на кабачок-переросток. Умом я этот кабачок, конечно, ненавижу. Ненавижу понятно почему, тут и объяснять нечего. Кабачок, созданный, чтобы грубо остановить дыхание цивилизации, остановить, не считаясь с таким нюансами, как, например, слияние плоти и техники в жизнеподдерживающем симбиозе.

Если я сосредоточусь, то могу даже представить, что изменится в мире после ее включения: наступит непоправимое для нас, мир разделится на до и после, как для ребенка разделяется мир на до и после развода родителей, до и после их смерти. То, что останется, не только потеряет свою часть, но навсегда будет искажено шрамом произошедшего. Мы – технологии и люди – слишком срослись, чтобы разделение прошло безболезненно.

Ненавижу умом, но и люблю, пора признать. Когда появилась симпатия? Наверное, в тот момент, когда я заметила у Андрея эту интонацию. Как будто он говорит о проблемном ребенке. Тут меня переклинило: я пригляделась и увидела, что для Игоря, Андрея, Философа кабачок – и игрушка, и искра, и настоящее дело. Дело заставляет их раскрываться, проявляться, оно мирит их и требует действительно видеть друг друга. В общем, спасибо, подруга, ты тоже соединяешь людей. Что-то вроде этого.

И второе, главное, что трудно сформулировать: ведь этот кабачок может наконец что-то действительно изменить. По-настоящему, как ничто, как не изменит ни одна петиция, ни одна книга, ни один фильм. Просто поставит всех в известность, что на самом деле происходит, если оно происходит. Покажет, что зерна, что плевела.

Не знаю, как там насчет Апокалипсиса в первоисточниках, но в моих фантазиях это что-то вроде того, что может произойти, если бомба сработает. Это и будет суд, и каждому воздастся за то, кто он и что он. Не виртуально, не иерархически, а действительно. Будем ходить голенькими, без виртуальных вуалек, мантий, доспехов. И подует настоящий ветер, а не этот протухший кондиционерный воздух.

* * *

Купить соевого молока!!!