Читать книгу Чему улыбаются дети - Мирослава Садовина - Страница 3

Этой ночью Гаше снились странные сны. То снилась тишина, и речь не про пустоту – сон точно был, и снилась тишина и приятное спокойствие. Потом беспокойствие. Снился паук с длинной шеей, снилась ручная большая ярко-зелёная лягушка, которая в конце убежала, и Гаша искал её. Пока он искал её под кроватью, к нему пришли какие-то люди. Стояли возле него и что-то про него говорили. Осуждали его словно. А рядом с ними, но как бы отдельно стоял ещё один человек, только светлее остальных. Он пришёл не с ними, а вроде был в комнате изначально, хотя его не было до прихода этих людей. Он одобрял происходящее, кивал головой троим пришедшим. Те потянулись руками к Гаше, стали что-то делать. Тело Гаши почти не могло сопротивляться, как когда во сне пытаешься шевелись настоящим телом. Гости схватили его руки и больно заломили за спину. В момент, когда Гаша открыл глаза, щёлкнули наручниками.

Гаша не мог подняться с постели или хоть как-то сопротивляться. На него хорошенько давили две пары сильных рук. Давили так, что в один момент Гаша стал чувствовать, что задыхается, хотел вывернуть голову из подушки, но и на голову опустили руку. Он не мог ничего сказать, сделать, не мог дышать. Он только три раза услышал: «Вы арестованы»…

***

– Я не понимаю только за что? Что я сделал такого, чтобы ко мне вот так ночью приходили? Они ничего не объяснили, – разговаривал Гаша со следователем.

– Объясняю. Вы задержаны за кражу, совершённую в особо крупном размере. Семьсот двадцать тысяч рублей, между прочим, Алексей Павлович. За это вам полагается семь лет тюрьмы.

Гаша сначала от абсурда заулыбался, затем глаза словно загорелись и начали слезиться, Гаша тут же сменился в лице и сделался вдруг очень серьёзным и внимательным. Говорил тихо и спокойно, всматриваясь в глаза следователя.

– Не было такого. Я не крал. Я дома был, меня уволили..

– Я знаю. И мы предполагаем, что это стало одним из триггеров, побудивших вас к ограблению.

– Ничего не понимаю. Объясните, кого я ограбил?

– Начальника своего, Алексея Владимировича Солженицына. Знаете такого? Не будете же отрицать, что знаете?

– Да нет, его я знаю. А-а! Всё, я понял. Смотрите, он вчера только подумал, что я его ограбил. Он утром вызвал меня к себе, я пришёл, в кабинете его не было, но я ждал там, поэтому меня одного он там и застал. Это во время обеда было. Я думал, что Владимир Алексеич меня повысить хочет, ведь я так упорно работал всю неделю, хотя оказалось, казус какой-то вышел, и я всю неделю не то, что надо делал. Он уволил, и мы немного поругались, после чего он захотел обыскать меня, так как думал, что я мог что-то взять из его кабинета. Охрану вызвал, а я… сейчас понимаю, что не надо было убегать… Я в шутку убегал, честное слово. Я ведь не брал ничего и, вдобавок, был оскорблён, не хотелось, чтобы у меня ко всему карманы выворачивали. И я думал, что они потом посмотрят камеры и увидят, что я ничего не делал, просто сидел на стуле. Спасибо, что слушаете меня, а не как в фильмах показывают..

– Да, пожалуйста. Вы, конечно, версию свою запишите потом, но сейчас я расскажу вам, как всё выглядит на самом деле, для всех моих коллег – хотя сам я дело не расследую, я из другого.. да не важно, – для Владимира Алексеевича, тьфу.. запутали меня…, для Алексея Владимировича и для камер.

– Камер?..

– Да. Вы всю неделю работали специально плохо, но качественно притворяясь, что случайно выполняете работу не так. Делали это, чтобы вас скорей уволили. (Гаше очень хотелось возразить, причём громко, но он молчал и слушал, потому что следователь до этого тоже молчал и слушал его). Для этого вас вызвали в кабинет, и вы пошли туда именно в то время, когда у начальника был обед. В тот момент вы действительно ничего не крали, просто сидели на стуле, записи с камер это подтверждают. Настоящей вашей целью было заранее изучить помещение, чтобы лучше продумать план. Это было вроде пробы.

– Ну вот. Я ушёл и больше там не появлялся.

– Появлялись, – иногда следователь неприятно улыбался, лицом показывая, что знает «правду» и его не провести. Это выбивалось из его положительного и умного образа. Человек он был явно хороший, и Гаше хотелось бы с ним быть на одной нейтральной стороне. К сожалению, для следователя Гаша выглядел как наглый вор, кому не хватает смелости и стыда признать своё поражение. – Вы возвращались домой через парк. Там получили каким-то образом фингал – это мы узнали от продавца, который вам квас продал. Дома вас встретили хозяйка и соседи. Вечером соседи уехали на вечеринку, хозяйка в гости к подруге, а вы вернулись в офис, опустошили сейф в кабинете начальника и ушли. Следов не оставили, сделали всё чисто. Искусно отворачивались от камер, значит, точно знали, где они и куда смотрят, что наталкивает на мысль о том, что вор точно работал в этом месте. Лишь на одной камере вы засветились. Лицо видно в общих чертах, с вами, впрочем, во всём совпадает, но самое-то главное – ваш фингал под глазом. Додумались бы замазать.

– Не улыбайтесь так. Я бы додумался замазать. Это кто-то додумался нарисовать и меня подставить. И этот кто-то тоже из офиса, раз вы сказали, что так камеры хорошо знает. Почему вы не проверите других?

– А смысл? Камеры на вас прямо указывают, ваша работа за последние недели.. Да и проверили ещё нескольких недовольных работой, да только алиби у всех.

– Так у меня тоже алиби!

– Не-е-т. Простите опять за улыбку, просто я уже говорил – студенты, соседи ваши, уехали, Алёна Павловна тоже уехала к подруге. Вы оставались одни. К тому же знаете, какую интересную вашу фразу нам Алёна Павловна передала?

– Откуда же мне знать?

– Верно. Она сказала, что, когда вы объявили о своём увольнении, и она спросила вас, как вы теперь платить-то будете, вы ответили ей, что есть у вас какая-то идея.

– Да, но речь не об этом была! Идея бизнеса. Я над бизнесом своим думал. Да и зачем мне красть? У меня есть деньги.

– Вот вы сами сейчас и ответили на свой вопрос. Для того, чтобы открыть бизнес действительно нужны деньги.

– Да нет же!

– Да да же!

– Нет, в смысле… вы же про бизнес только вот сейчас услышали от меня. Я нигде не распространялся про идею. У вас же какая-то должна быть причина в своём… в своей версии? Но быть её не может, потому что деньги у меня есть.

– Вы умный человек. У меня правда не было чётких мыслей, зачем вам эти деньги. Были мысли только, что съехать хотите.

– Я итак могу. Но не хочу. Мне нравятся мои соседи и та квартира с хозяйкой…

– Да, там вроде уютно. Понять можно. Но согласитесь, что человек может только в мыслях своих держать, зачем ему деньги и нигде не рассказывать. А кто-то и точно не знает зачем, кому-то просто надо, потому что.. потому что это деньги.

– Я так не мыслю.

– Это видно. Вы можете исправить ситуацию, если напишите чистосердечное признание, мы поможем его составить. Вернёте те украденные деньги и выплатите моральную компенсацию. Тогда срок заключения очень сильно сократится.

– Но.. но нет! Неправильно ведь это предлагать мне, если я не делал этого!..

– Если не делали – неправильно. Но вы-то ведь делали, а? Не надо дураком притворяться, вы ведь умный человек.

– Это правда бред. Меня правда подставили. Вы же не можете так просто обвинить! Просто представьте, если это не я!

– Вам легче станет, если я скажу, что верю вам?

– Да.

– На шестьдесят процентов я верю вам.

– Так чего же говорите тогда, что я дураком притворяюсь?

– Провоцировать пытаюсь, извините. Ну что? Пишем чистосердечное?

– Нет…

– Тогда наша встреча заканчивается. Вас сейчас отведут в другую комнату, там пишите свою версию происходящего и после ожидаете суда.

Гашу увели, он написал всё как было, а после этого он несколько дней ждал своего приговора. Это было в крайней степени несправедливо, и обычно, в несправедливых ситуациях, Гаша выходил из себя очень быстро. А тут он был в растерянном спокойствии, которое иногда мешалось со страхом.

Он чувствовал себя очень одиноким эти несколько дней. Когда ему сообщили, что его родителям обо всём доложили, и они едут сюда, смогут увидеться, Гаша почему-то представлял, как мать доведёт его до слёз, и он на коленях будет просить у них прощения за «содеянное». Ему будет стыдно, что так опустился перед родителями. И именно это представлялось ему яснее, чем то, что он скажет им, что ничего не делал. А мать ведь поверит, и отец поверит. Вот только, Гаше не нравилось представлять встречу с ними с заявлением, что его подставили. Он давно к ним не ездил, они давно не виделись, а по телефону говорили несколько недель назад. Да и честно говоря, Гаша не думал, что они всё-таки успеют приехать до суда. Возможно, они приложат к этому все силы: возьмут у соседей машину (потому что своя сломается десять раз, пока будут из деревни выбираться), все деньги истратят, чтоб до поезда добраться, с пересадкой доедут и, как раз к выходу Гаши из тюрьмы, будут на месте.

День суда пришёл. С родителями Гаша так и не повидался. «Как же они теперь узнают, что я ничего не делал?» – думал тихо Гаша. Он всё ещё надеялся, предполагал, что суд может прислушаться к нему и вдруг, по чудесам каким-то, признать его невиновным. «Такое возможно?» Такое не интересно.

Суд должен был начаться совсем скоро. Гаша сидел в рыжем, тёмно-оранжевом коридоре, с противным кривым линолеумом.

«Скоро всё начнётся. Вот за этими дверями, за этой самой стеной меня ждёт резкое изменение в жизни. А может произойти что-то, чтобы это отменило? Боюсь только метеорит или что-то ещё страшнее… Так что лучше не надо. Почему я смирён? Нервничаю, ладошки холодные, но в принципе спокоен…»

– А вы весьма спокойны для человека, которого, как вы говорите, хотят не за что посадить, – заметил следователь, сидевший рядом.

– А как обычно ведут себя на моём месте?

– Хм, вы правы, я не знаю. Я вообще редко сижу в ожидании суда с подсудимыми, просто представлялось поведение более изящным.

– Думали, буду кричать «Не я это! Не я! Ошибка! Вы ошиблись!»?

– Да, «это не справедливо!» и всё в таком духе. Надо же, я даже заставил вас улыбнуться?

– Я вспомнил, как делал в детстве, когда по телевизору шёл суд.

Следователь показал, что готов послушать.

– Когда судья говорил: «Всем встать, суд идёт», – я, назло ему, садился. А когда он говорил: «Всем сесть», – я, так же назло ему, вставал и стоял так до конца передачи.

– Ха-ха, значит, вы с самого детства со злом к судам и власти относились, а?

– Да не-е-т..

– Ладно. Только так на суде не делайте.

– А на апелляцию подать дело можно? – голос Гаши стал вдруг тихим и мрачным, хотя в этом мраке больше читалась грусть или безнадёжность.

– Можно, – голос следователя тоже сделался серьёзным, – но не думаю, что это вам как-то поможет. На снимке с камеры точно ваше лицо, я вам показывал.

– Помню я, но это не я!

– Вот и начинается то, о чём мы с вами говорили. Вы не нервничайте. Я раздражать вас не хочу такими фразами, конечно. И я бы даже предложил в качестве успокоительного маленькую шоколадку, вот только дело в том, что я её съел, а вторая для дочери.

– Что, вам дочка важнее меня?

– Ха-ха, ну да, есть такое. Улыбайтесь-улыбайтесь, это правильно. Оп, а вот нас уже и зовут. Извините, мне надо идти прямо сейчас и отдельно, так что я с вами прощаюсь, – он поднялся уходить.

– Следователь?

– Да?

– А как вас зовут хоть?

– А, вот я голова… – бейджик вечно в столе оставляю. Павел Шельфатцов Сергеевич.

Гашу взяли за руки за спиной и повели в зал. «Ну почему они все как-то так представляются… Так он Сергеевич или Павел…»

Привели и посадили за решётку. Объявили суд начатым, объявили преступление (и вот теперь Гашу слегка дёрнуло) и обозначили Гашины права. Следом же перешли к обозначению прав потерпевшего… и только теперь Гаша заметил его. Его бывший начальник сидел в другом конце зала, но прямо напротив него. Находились они в зале небольшом, просто Гаша до этого момента не рассматривал никого, почему-то думал, что знакомых лиц не увидит. А вот Алексей Владимирович, кажется, смотрел на него всё время, как Гашу привели. Его выпученные глаза, поднятые брови, искривлённый рот. Он с такой злобой и с таким отвращением смотрел на Гашу, а потом встал, перевёл взгляд на судью, сказал, что все его права ему понятны. Сел обратно, но на Гашу уже не смотрел. Какие-то странные ощущения протрогали всё в Гашином теле. Ему вдруг стало так противно с этого человека.

А потом Гаша заметил сидевшего неподалёку от начальника Михаила. Ещё более странные ощущения пронеслись в Гаше. Ему хотелось было сказать: «Дурак! Почему ты сидишь на их стороне?! Ко мне иди пересядь. Я прав!»

Михаил сидел грустный, опустив взгляд. Ему не хотелось смотреть на своего бывшего коллегу, почти приятеля, которого теперь он может увидеть только за решёткой. И не хотелось ему верить в то, что это правда, что Алексей действительно украл деньги у начальника. Но в суде вновь показали видео с камеры наблюдения, показали Гашино лицо.

– Это не я.

– Подсудимый, вы можете говорить, только когда к вам обратятся.

– Ваша честь, вы говорили, что у меня есть право возражать, я возражаю.

– Давайте для начала выслушаем нашего потерпевшего. Потерпевший, встаньте.

Потерпевший Алексей Владимирович встал:

– Вот этот вот… гад! украл мои деньги.

– Вот этот вот гад врёт!

– Подсудимый, молчите! Говорит потерпевший.

– Спасибо, Ваша честь. Аганорёв всегда был вот таким вот наглым работником. Он ещё когда устраиваться к нам только приходил, я сразу увидел, что будет с ним много проблем.

– О-о не-е-т! – чуть не истерично смеялся Гаша, сдержаться не получалось. – Вы, когда я к вам пришёл, ликовали и радовались моему образованию, пожимали мне с жаром руку! Я помню это точно!

– Подсудимый! Ещё раз повторяем, вы можете говорить только тогда, когда к вам обратятся. Вам тоже будет дано право рассказать ситуацию с вашей стороны, а сейчас говорит потерпевший, извольте молчать.

Гаша нахмурился, замолчал. Как будто это природное качество, данное человеку, давалось ему с трудом. Говорить – делать что-то, молчать – ничего не делать. Но уметь говорить так же сложно, как уметь молчать. Для Гаши молчание было сейчас как пение – нужно, чтобы рот был открыт и из него шёл красивый непрерывающийся звук, несмотря на то, что кто-то рядом щипает за руку (воспоминания со школьного хора проснулись в Гаше), только тут рот обязательно должен быть закрыт и хранить постоянное молчание, не смотря на то, что кто-то рядом щипает за… за жизнь, за самолюбие, за чувство собственного достоинства… За всё вместе.

– В то утро он специально пришёл ко мне в кабинет, когда меня там не было, чтобы продумать план. Да он и устроился ко мне только за тем, чтобы украсть! Он не работал! Он безобразничал! Работу портил не только себе, но и всем! Михаил Рубенской вон, тоже мой работник, пострадал от этого… от этой скотины.

– Попросим не выражаться…..

«Миха? Как? Разве сделал я ему что-то? Если сделал, то это ужасно… – Гаша быстро покачивался и смотрел в пол. – Ну нет, ну не мог же я… Что ты чувствуешь, Михаил? Главное знать веришь ли ты мне или действительно… зол?»

Гаша поднял глаза на Михаила. К тому обратились.

– Да? – Михаил встал.

– Можете подробнее рассказать, что для вас сделал Алексей Павлович?

– Да, могу, – Михаил наконец посмотрел на Гашу. Голос его был тихим, неловким, это так отличалось от его обычного жизнерадостного, уверенного голоса. – Алексей всегда делал свою работу быстро и предлагал, или даже просил коллег поделиться с ним их работой. Мы знали, что образование у него хорошее, сам он культурный, умный и выглядел очень ответственным. Вот мы и давали часть своей работы ему.

– Михаил, ну, продолжай. Скажи, как он вашу и свою работу выполнял, а?

– Не могу, Алексей Владимирович. С моих глаз всё выглядело так, что он действительно хорошо и ответственно подходил к выполнению работы.

– Рубенской, – обратился к Михаилу прокурор, – а вы видели итог его работ? Неужели никто из ваших коллег не замечал, что работу он не выполняет правильно.

– Нет, я этого не замечал. Если бы кто-то замечал, то об этом говорили бы хоть раз у кофемашины, и после этого бы никто не стал ему свою работу доверять. А так, мы не проверяли потом папки, они просто все сносились в кладовую.

– Миша, – обратился к Михаилу начальник, – ты что, защищаешь его?

– Я его не защищаю, – ответил Михаил, но обращался он не начальнику, а к судье. – На записи ведь чётко видно лицо Алексея.

– Спасибо, Михаил Сергеевич, садитесь. Потерпевший, продолжайте.

– Спасибо, Ваша честь. В общем, я его уволил. Но заподозрил, что он уже мог что-то красть. Вежливо попросил достать всё из карманов, а тот быстро бросился бежать!

– Вежливо!? Это, по-вашему, было вежливо!? Вы хотели мне карманы вывернуть, людей для этого позвали!

– Аганорёв..

Аганорёв не обращал уже внимания на замечание судьи, а теперь даже обращался к судье: – Видели же камеры! Павел Тимофеевич говорил, что камеры видели, что ничего я не брал тогда!

– Камеры действительно подтверждают, что вы тогда ничего не брали. Зачем тогда вам надо было убегать?

– Я не думал, что это так обернётся. Думал не серьёзно. Я ведь даже не…

– Довольно! Я ещё не договорил, – прервал начальник. – Он убежал. А ночью вернулся и украл мои деньги.

– Да!? А где же они тогда, а!? – Гаша кричал с улыбкой. – Где деньги ваши, Алексей Владимирович?!

– Да кто знает, что ты с ними сделал!? Может, сожрал ты их, скотина!

Гаша закричал что-то ещё. Что-то закричал Михаилу. Но среди всего поднявшегося шума хорошо можно было различить лишь молоток судьи и крик «судебное прение окончено».

Был объявлен перерыв для совещания и принятия решения. В это время в зале суда была тишина, скрипели только чьи-то стулья. Гаше было плохо. Он качался, трясся, вздрагивал. Голова его кружилась, а тишина давила так, что он не мог понять – тишина это или звук уходит куда-то от него в другое пространство, а он сам падает в обморок.

Он действительно был в обмороке. Он начал всё осознавать, когда рядом сидели люди в синем камуфляже, придерживали его и совали ему воду. В этот же момент Гаша увидел, как судья возвращается на своё место. Гаша отодвинул чью-то руку со стаканом воды и старался смотреть на судью. Он слышал, но не понимал, что судья говорит. Через несколько секунд после удара молотка, Гаша прокручивал в голове последние слова судьи и пытался разобрать их значение – «Аганорёв Алексей Павлович признан виновным…. …приговорён к лишению свободы на срок в семь лет».

Кажется, судья также обращалась конкретно к Гаше, но он ничего не понял. Даже не мог встать с пола. Понимал только, что его куда-то поволокли те два человека в камуфляже, аккуратно и с силой придерживая. Он был рад, что его наконец уводят из этого места и даже улыбнулся, когда кто-то сказал ему (наверное один из охранников): – Уже почти всё кончилось, не переживай.