Читать книгу Рожь во спасение - Миша Сланцев - Страница 16

Стояло солнечное Вербное воскресенье, Лена накануне срезала несколько веточек, которые теперь пушистились на столе в вазочке. В приоткрытое окно врывался воробьиный гомон, и эти незатейливые птички, казалось бы, серые, сегодня трубили, ликовали, шумели, словно единственный раз им позволили расслабиться, покричать, вволю наворобьиться, прервать свой предначертанный жизненный путь праздничным воплем, который, конечно, мало кто заметит, никто не оценит, но это неважно, неважно, потому что этот крик – самое главное из того, что останется от этих птах. А солнце? Оно впервые за год лизнуло своей атомной энергией землю, и там, под коркой ошпаренного снега, очнулась трава, взбодрилась почва и тоже впервые задумалась, какому растению дать ход, а какое придушить как бесполезный сорняк.

Домашних дел за неделю накопилась уйма: надо было начинать вскапывать огород, натопить баню, постирать бельё, приготовить с Аней уроки на завтра. Полина Ивановна, склонясь над швейной машинкой, пыталась прострочить шов, несмотря на дрожащие руки. Женька ползал по полу и, перевоплощая в своём воображении кусок деревяшки в машину, сосредоточенно двигал её по невидимой дороге и пускал слюни.

Лена вышла за водой до ближайшей колонки. Захлопнув калитку, она с удивлением приметила листок бумаги, выглядывающий из почтового ящика. «Это что же, почтальон здесь я, а тут какое-то послание – мне». Лена поставила вёдра на землю, с легким скрипом открыла рот металлического ящика и достала письмо. Её удивление росло стремительно: это был старый конверт аж времён «Почты СССР», 1980 года с портретом полководца Александра Суворова. На нём выцветшими чернилами были выведены индекс Грибовки и адрес Лены: «Заречная, 28», но никакого штампа, оттиска или печати, которые позволили бы определить почтовое отделение, не было. А в графе «Индекс предприятия связи и адрес отправителя» значилось: «В/ч 1941, Николай Парамонов, до востребования».

«Кто такой Николай Парамонов? Почему мне? Что за конверт, который лет 25 как не используется для почтовых сообщений?». Пальцы почувствовали, что внутри конверт не пустой. Лена посмотрела сквозь него на солнце, но толком ничего разглядеть не смогла. Охваченная любопытством и удивлением, она сходила за водой и, скрываясь от детей и матери, оторвала краешек конверта и извлекла оттуда листок бумаги, сложенный вчетверо, который на вид был ещё более древний, чем конверт. Он словно вырван из какой-то забытой тетради в линейку, с грязными разводами и пятнами. Ощущение, что это письмо из школьного музея. Почерк – рваный, поваленный вправо, словно старый деревянный забор. Стала читать:

«Здравствуй, Лена.

Меня зовут Николай. Мне так и видится твое лицо, видишься ты, не понимающая, что это за письмо. Очень прошу, не выбрасывай его сразу, дочитай до конца. Я долго, очень долго, боялся тебе написать, потому что всегда был нерешительным, но мне уже терять нечего. Там, где я нахожусь, очень скучно, да и родственников у меня нет, потому что я детдомовский, хотя родом, как и ты, из Грибовки. Просто мне бы очень хотелось, давно хотелось, чтобы кто-то знал, что я, скажем так, существую. Писал мне письма. Вспоминал обо мне. Иногда я представляю, почти вижу, как ты возишься с детьми, идёшь на работу со своей сумкой, нетребовательная, одинокая, беззащитная, мне хочется сделать для тебя что-то хорошее…».

Лена испуганно осмотрелась по сторонам, хотя ничего нового вокруг не произошло. В глазах помутилось, по спине побежали мурашки. Сердце билось, словно строчил пулемёт. Это просто какой-то бред. Она глубоко вдохнула и вновь впилась взглядом в покосившийся забор почерка…

«Я очень далеко. Вряд ли мы встретимся по-настоящему, ну, точно ещё долго не встретимся, поэтому ты можешь быть спокойна. Я вот чего осмелюсь тебя попросить, да, это странная просьба, да, я понимаю, что, скорее всего, ты мне откажешь. Но всё равно: я тебя прошу иногда писать мне. Немного, пусть несколько строчек, можно нечасто, хоть раз в год, но даже от этого мне будет радостнее. Письма опускай в свой почтовый ящик на калитке. Прости за то, что потревожил. Если нет, не обижусь, значит, так тому и быть. С поклоном и надеждой на ответ, рядовой Николай Парамонов».

Лена сложила листок в конверт и спрятала в карман. Занеся вёдра в дом, она спросила:

– Мам, не видала, к нашему почтовому ящику никто не подходил, никакие бумаги в него не кидал?

– Что ты, Леночка, – откликнулась Полина Ивановна, – кто ж в него чего положит? Ты ж у нас почту разносишь по ящикам, аль нет?

– Ну да, ну да, – растерянно бормотала Лена, глядя на Женьку, который, раздобыв какую-то палку, прицеливался и стрелял из неё, будто из винтовки: пш-пш!

Она села на диван, с минуту помолчала и снова спросила:

– Мам, а у нас в Грибовке Парамоновы никогда не жили?

– Парамоновы? Не знай, дочка, не было у нас никада таких… Вроде в Марьино жили раньше давно, щас-то нет… У нас точно не было. Да ты сама лучше меня все фамилии знаешь, списки там у вас на почте есть… А чёй-то ты какие вопросы задаёшь, за водой она сходила. Может, тебе там голову напекло?

– Да я так просто. Просто так, – забормотала Лена. – Спущусь в погреб за картошкой!.. Просто так.

Она спрятала странное письмо на дно своей сумки и спустилась в погреб. «Ничего не понимаю, – думала Лена. – Выглядит всё как розыгрыш, сейчас же можно всё подделать, бумагу обработать, типа под старину стилизовать. Но кому это надо, зачем? Первое апреля прошло. Кому-то романтики захотелось, слова такие…». Она выбралась в комнату с пакетом картошки и услышала голос матери:

– А вроде был перед войной, говорят, у нас какой-то Парамонов, сирота. Родителей то ли раскулачили, то ли умерли они. И вроде он пришёл после детского приюта в колхоз работать на трактор. А как война началась – так на фронт ушёл со всеми мужиками, молоденький совсем.

– И что? – спросила Лена и почувствовала, что у неё холодеют руки.

– И, говорят, сгинул там, пропал без вести.

– А звали его как?

– Ой, не помню, дочка, может, Михаил, а может, Николай, не помню. А чтой-то вдруг про него заговорила?

– Да так, интересно просто. Просто интересно.

С этого дня Лена выуживала со дна своей сумки конверт, перечитывала письмо по нескольку раз и в недоумении прятала обратно. И ни с кем она не решалась поделиться этой тайной, даже с близкой подругой Наташей, и письмо это словно жгло, оно как будто делало сумку тяжелее, словно и не лист бумаги это, а бандероль или посылка, которую и бросить нельзя, и отдать никому невозможно.

«Если это шутка, то не смешная и даже жестокая шутка», – думала она.

Почтальон Пушкин

– Та-а-а-к… Опять наше высочество не соизволило явиться на работу вовремя, – встретила Лену Вениаминовна интонациями, не предвещавшими ничего хорошего.

– Простите, Ольга Вениаминовна, автобус задержался…

– Значит, я, недостойная, на работу не опаздываю. А почту за тебя кто разносить будет, Пушкин, что ли? У тебя сегодня три бандероли, 17 извещений, 13 писем, и не только по Петровскому…

– Я всё сделаю, Ольга Вениаминовна.

– Смотри у меня, Касатонова. А что если проверка придёт, а тебя на месте нет? Мне что, прикажешь изворачиваться, врать, что ты корреспонденцию разносишь? Ты хочешь, чтобы я за тебя перед руководством краснела?

Лена представила пунцовую Вениаминовну, опустившую взор в пол, а перед ней самого Президента, сидящего за столом, постукивающего по нему пальцами. «Так-так, как вас там, Ольга Владимировна, если не ошибаюсь…». – «Вениаминовна». – «Значит, Вениаминовна. Я вот не пойму, почему вы, вполне себе ответственный работник «Почты России», заставляете своих подчинённых исполнять несвойственные им профессиональные обязанности? Почему вы как руководитель начального звена не организовали работу Петровского почтового отделения надлежащим образом?». «П-почему, я всё организовала, вот у меня в кабинете и портрет Ваш висит, и отчётность в порядке, и бухгалтерия, и журнал поступлений ведётся… Даже грамота у меня от Минсвязи имеется за плодотворный многолетний труд на поприще, то есть во благо и в связи с юбилеем…». «Это всё, конечно, хорошо, Ольга Владимировна». – «Я Вениаминовна…». – «Тем более. Поэтому как Президент России, который тоже вынужден пользоваться услугами «Почты России», хотел бы вам указать на ряд недостатков, а в отдельных случаях и существенных недоработок. Возьмём хотя бы вашу, с позволения сказать, кадровую политику. Почему у ваших подчинённых зарплаты маленькие, почему вы заставляете их писать кучу ненужных бумажек, почему вы принуждаете сотрудников продавать всякую ерунду типа стиральных порошков, моющих средств и зубной пасты, какое отношение это имеет к почте? Почему в соседние населённые пункты ваши сотрудники ходят пешком? Почему у вас люди стоят в очереди с извещением, чтобы получить письмо, и ещё неизвестно, получат они его или их просто обхамят? Почему у вас тут, в Петровском отделении, реклама всяких микрозаймов «до зарплаты» и для пенсионеров? Они и так все в долгах и кредитах, вся Россия парализована этими «легкоденьгами», а вы ещё и на почте это впариваете?! Так что, Ольга, как вас там по отчеству, я как Президент Российской Федерации объявляю вам строгий выговор с занесением». – «Мы исправимся, мы исполним все Ваши указы и поручения, мы станем образцовым отделением», – лопочет красная Вениаминовна. «Устал я от вас таких, – машет рукой глава государства. – Да что уж взять-то с вас, если тут до сих пор Пушкин корреспонденцию разносит…».