Читать книгу Никита и гильгуль - Митя Кокорин - Страница 4

Выбросив пустой стаканчик «Ноотрапа», он пропустил набитую под завязку беспилотную маршрутку и перешел на другую сторону шоссе. Пассажиры в цветастых робах проводили его угрюмыми взглядами – на фоне стройплощадки, напоминавшей раздавленного паука с дергающимися лапками кранов, Сергей выглядел слишком легко шагающим по жизни. Бизнес действительно шел в гору: подобных Штольц было у него теперь по несколько штук в неделю, а времена, когда для каждой из них он старался выдумать что-то оригинальное, остались в далеком прошлом. Смирившись с тем, что современный средний класс непритязателен настолько, что готов платить за то, чтобы быть копией какой-либо его старой креатуры, он просто подсовывал им прошлогодние концепции.

Миновав пункт аренды электроциклов, он свернул к стройке, решив развеяться перед неприятной встречей. Ему нравилось наблюдать за простыми людьми – так он подпитывался творческой энергией, запоминая отдельные их слова и движения, чтобы впоследствии наделять ими своих «элитных» персонажей, – а ещё он с детства любил железную дорогу: было в ней некое уверенное стремление вдаль и томная неопределённость этой дали. Все это в избытке ждало его за стройплощадкой, где блестящие пули электронов свистели мимо станции «Новорубежная».

– А я со своей по четыре раза стала выходить, – мимо Сергея в направлении станции прошуршали две горки одежд со старушками внутри. – Что поделаешь, живое существо – ему дано мало, а надо много.

Сергей закрыл приложение и покинул свой наблюдательный пункт под деревом. Миновав палатку с роботизированной рукой, шинкующей мясо в шаурму, он подумал, что Коля чем-то напоминает эту спрессованную плоть: всякий раз, нарезав и раздав себя по кусочкам, он уезжал надолго и навсегда, но на следующий день, когда приступ тоски и отчаяния спадал, он вновь как ни в чем не бывало появлялся целехоньким на вертеле бытия – и все эти метания оттого, что не мог Коля отрастить под мясом собственный хребет. Сам же Сергей нанизывал информационную плоть на стержни по несколько раз в день – отчего и держался на ногах вполне уверенно.

Сергей прислонил палец к турникету и прошел внутрь третьего радиуса. Сегодня куратор назначил встречу ближе к центру, чем обычно. Схема, по которой он каждый раз выбирал место, была какой-то головоломкой, которую Сергей мог бы решить, имея больший набор данных, но, благо, встречи эти были столь же редки, сколь неприятны. На них он чувствовал себя ничего не значащей шестеренкой в громадном механизме, всех внутренних взаимосвязей которого мозг просто не способен охватить. Теряясь в этом исполине, Сергей представлял, что никакого механизма нет вовсе, а куратор и он просто иногда исполняют роли заказчика с тайным знанием о мироустройстве и покорного исполнителя.

– Зай, мы кота не хотим? Вон какой, Япония. Будет с нами пинаколаду пить…

Подтвердив биометрию, Анжелика в два прыжка пересекла зал ожидания и оказалась в ухе мужа:

– «Заю» забыл быстро! – прошипела она. – Только что денег перевела, все, я уже тебе не просто так! В жопу «заю» и вообще все, просто молчи, молю тебя, зая. Народу вон сколько.

Пассажиры ходили по duty free с постными лицами, не обращая на них внимания.

– Все, ты теперь – официально?.. – прошептал в ответ муж, выпучив и без того лягушачьи глаза, и произвел пухлыми руками жест, будто пытался обнять фюзеляж самолета за окном.

Анжелика многозначительно кивнула и, оглядев мужа с ног до головы, отошла подальше. Муж еще немного постоял у витрины, с обратной стороны которой пушистый рыжий кот скреб стекло. «Демонстрационный паттерн поведения» – значилось под ценником. – «Полная программа формируется вами в приложении».

– Сорян, скотинка бездушная, у нас теперь другой питомец, – извинился муж перед программируемым существом и поспешил догнать свою преуспевающую половину.

Сергей шел и писал концепцию нового персонажа. Анжелика выходила обыкновенной заготовкой, но как всегда со своими заусенцами. Такие заусенцы Сергей особенно смаковал и собирал, не думая, прямо на ходу: вот по противоположной стороне вальяжно шагает патрульный казак, положив правую руку на рукоять нагайки: так цифровая душа Анжелики Штольц могла бы дефилировать по подиуму – для начала. Рука на бедре с ярко выраженной торчащей косточкой – это сразу отдать визуальщикам – там ей будет лет девятнадцать, и подиум будет где-нибудь в Поволжье – здесь она напишет «смотрю на себя ту – и не верю»… или нет, «не верю, и верю одновременно – если есть цель, если есть намерение – можно стать кем угодно» – и дальше опубликует фото себя современной – отдать визуальщикам – рядом с кем-нибудь из уже раскрученных креатур. Так она получалась непосредственной и немного ранимой, Сергею казалось, ей это понравится.

Навстречу прошла девушка в очках, чему-то в себе улыбаясь, – а таким мог бы быть внутренний мир Анжелики, ее манера письма: со всеми вместе и погруженная в одинокие раздумья одновременно, тонкая грань – тут Сергей напоролся на отмель в творческом потоке, поймав себя на мысли о том, кто вообще мог научить эту прошедшую мимо девушку так улыбаться, не является ли ее поведение чьим-то сценарием?

– Привет, просто идем и болтаем, – притормозил раскочегарившийся креативный состав куратор, поравнявшись с Сергеем. – Погода шепчет, жить здорово, как дела – нормально, да?

Сергей неосознанно подстроился под темп его ходьбы. В третьем радиусе перемещались не так быстро, как во втором – однажды их встреча проходила там, и Сергей еле смог отдышаться после. Скорость деловой жизни третьего радиуса казалась ему оптимальной – а заодно он понимал, что основной круг его клиентов скорее всего жил именно в этой зоне, ведь скорость мыслей клиента должна кореллировать со скоростью исполнителя. В таком случае, вероятно, в первых радиусах существовали более профессиональные скрипторы – Сергей думал о том, чтобы когда-нибудь познакомиться с ними через Леонида ради профессионального роста.

– Ну, значит, включайся, – будничным тоном заговорил куратор, глядя в сторону. – Время жать.

– На что? – поддерживая секретность, Сергей смотрел под ноги.

– Не на что, а кого. Ты поля информационные засеял своими фигурками? Ну, пора пожать яровые-то, месяц кончается, у нас усиление. Обстановка сейчас знаешь, какая? Не знаешь. Правильно. Короче, надобно массу сплотить, искусственно всколыхнуть и плавно осадить. С тебя пара тысяч душ для начала. Тысяча должна писать на тему «ах, как нам тяжело, все, что есть, отнимают, да ну его к черту, давайте соберемся и выскажем недовольство». Другая тысяча будет их крыть типа: «что вы ноете, все, что было, пережили, и теперь живы будем, и еще крепче от испытаний станем», ну и так далее. И еще соточку-другую аккаунтов отложи нашим коллегам из Африки на поддержание курса. Всосал?

– Пара тысяч?! – Сергей старался держать темп, смотреть в сторону и не проявлять эмоции. – Слушайте, я соул-дизайнер, а не конвейер…

– Какой ты? – сквозь беспристрастность куратора прорезалось легкое пренебрежение, он увеличил темп. – Ты на каком со мной говоришь? Они от нас отказались, а ты от их языка не можешь? Нормально давай разговаривай.

– И как «соул-дизайнер» по-нормальному? – догонял Сергей.

– Душеприказчик, например. Короче. Я так по диагонали посмотрел, они у тебя вроде живенькие получаются. Давай чтоб сегодня к ночи они уже по нашей теме начали высказываться. Дополнительными аккаунтами обеспечу, следи за новостями. Объединишь их всех в ферму и пусть себе верную картину мира майнят.

Сергей хотел обратить внимание на ненормальное «майнят», но вместо этого выразил негодование в тяжелом дыхании, пытаясь не отставать от куратора.

– Ну, ясно-понятнышко все? – куратор резко остановился, будто засмотревшись на колокольню церкви на противоположной стороне улицы. – Ступай тогда с Богом и не забывай, что уклонение в твоем случае – это экстремизм.

Сергей запутался в ногах, но удержал равновесие и поспешил прочь.

– И хрень свою мозговую пить заканчивай, – напутствовал вслед куратор, не отрываясь от блеска куполов. – Выглядишь нездорово.

– Она когда другую собачку понюхает, ну, там, где у них положено – так сразу веселье, хвост торчком, понимаешь? – старушки в вагоне чуть расчехлились из коконов одежд и теперь можно было видеть их неестественно гладкие от химического вмешательства лица. – А как у нее это торчком, само что ли? Вот ведь.

– По молодости таких вещей не замечаешь, – подтвердила подруга.

Николай блаженно улыбнулся и перевел взгляд за окно – стройки редели и появлялась трава, и чем дальше уносил его поезд, тем выше трава заслоняла человеческое. Николай представил, какой высоты она будет, когда он сойдет на станции. Стоял конец августа, и в полях за городом травы томились сочной тяжестью. Он видел, как падает в них, и как они смыкаются вверху, и от этого становилось еще благостнее, хотя мгновение назад казалось, что благостнее некуда. Чудна даль человеческая – сколь не ширь ее, как не глубь – а все место про запас имеется.

Пневмодвери с шипением разомкнулись, и в вагон вошел продавец кроссвордов. Николай подался вперед – он готов был разгадать их все.

– Сидишь, тычешь в свою фигню, – недобро обронил продавец, проходя мимо парня с электронной книгой. – Вам бы лишь бы жать. Людям жить не дают, а вам бы только кнопочки свои тыркать. Правильно говорю? – обратился он за поддержкой к омоложенным старушкам. – Все поотнимали, ничего не оставили.

– Да больно много нам и не надо, – отвечали дамы. – Без того прожили, и без этого живы будем.

Николай блаженно улыбался и не понимал, о чем речь. Ему показалось, что «жать» означает некую выжимку, мякоть – травяная жать, например, ждала его в полях, а сам он был жатью человеческой, солью земли, до краев налитым стеблем древа жизни. Он с улыбкой глядел на спорящих пассажиров и не слышал их более.

Все наложилось одно на другое: их с мужем рассадили потому что какой-то ветеран не пойми чего имел право на место у иллюминатора, курица из бортового пайка брыкалась в ее желудке, будто убивали ее там, а не заблаговременно, а теперь еще и новая, официальная она была ей недоступна по каким-то надуманным причинам. Больше всего ее беспокоил уже перечисленный аванс. Его хватило бы еще на неделю отдыха.

– Вот черти! – прокашлял рядом ветеран не пойми чего, выключив коммуникатор. – Опять осада! Когда ж жить дадут?

Анжелика недобро покосилась на него.

– Вас тоже заблокировали?

– А то ж! Но это ничего. Мне, дочка, душу свою на благое дело не жалко положить – и ты не жалей. Перетерпим. Мы сейчас выше всего этого. Вон они там воюют, – он указал в доставшийся ему по праву иллюминатор. – А мы с тобой благолепствуем.

– Откуда у вас деньги на профиль в нейросети-то? – нагло поинтересовалась Анжелика.

– Так мне государством положено. А я против не имею.

Анжелика хотела что-то возразить, но вдруг увидела в иллюминаторе то, что никак не вязалось с ее картиной мира – и это было последнее, что она увидела.

Сергей тем временем жал и жал клавиши, копировал и вставлял все, что казалось ему хоть сколько-то осмысленным. Когда во всплывающем окне возникла новость о том, что очередной самолет с соотечественниками на борту был сбит над вражеской территорией, он наконец расслабился и понял, что имел в виду Леонид. Урожай собран, дальше система отработает сама. Три сотни дополнительно высвобожденных аккаунтов под управлением нейросети займутся возвратом долга родине, а он сможет наконец уснуть.

Он отбросил клавиатуру, поднялся из-за стола и вышел на балкон. Прожекторы кранов сверлили ночь в Новорубежном, освещая почти готовый парк. Электромаршрутка с дневной сменой рабочих отчаливала от стройплощадки к станции. Сергей вдохнул мрак и ощутил себя жалким тумблером, до которого никому нет дела. Он даже почувствовал отвращение из-за того, что может дышать сам по себе, без чьего-то нажатия.

В небе что-то полыхнуло. Сергей на мгновение представил, как разламывается самолет, как плотью и кровью налитые люди выпадают из него, превращаясь на лету в цифровую жать, которую здесь, внизу, он наполняет содержанием в соответствии с госзаказом – но то был лишь салют по неизвестному поводу.

Сергей зажмурился и увидел, как добрый своенравный друг Коля полощется в высокой траве, как ничто не держит Колю, кроме земли, да и та – лишь временно, как Коля хохочет и переворачивается со спины на живот, и называет живот пузом, и от того хохочет пуще прежнего, и все-то благоволит беспокойному его духу, покуда не наступит утро.

– Коля в поле! А Сережа! Не может! – отчаянно гаркнул Сергей в тьму, но салют заглушил и это.

Накрывшись пледом с головой, он видел себя каруселью, на которой вертелась одна мысль: он достаточно талантлив, чтобы написать кого угодно, но Коля может переписывать себя каждый день. Но ведь когда-то именно он, Сергей, взял и написал себе этого Колю, потому что должен быть друг, обязательно должен быть друг, с которым можно поспорить в переписке, или просто подышать ночью, или кататься пузом по полю – информационному, да не совсем – и накрываться травами, и молчать. Должен быть друг в социальной нейросети, чтобы молчать в мире, где самому приходится работать рупором всех остальных.

Карусель вертела его все быстрее, как будто готовила в космонавты, и вот напротив возник Леонид, а он возьми да спроси его: «каково тебе, сильный мира сего, среди цифровых тебя почитателей? Не одиноко ли тебе, человече?» А Леонид глядит в черное небо и все так же безучастно ответствует: «Одни лишь тернии, тернии, когда же, блять, звезды?» И круговерть сбрасывает Сергея со своей налаженной траектории, и по касательной с центробежною силою несет его чернота, а где-то в ней бессмертные души под защитой его авторского права в очередной раз бомбят информационное поле, а он бежит по рельсам прочь из города, пытаясь догнать единственного своего друга, любимое свое первотворение, которое неподвластно ни трендам, ни госрегулированию, ведь написан он был исключительно для личного пользования. Он спит не дыша и видит, как они вдвоем молчат, погруженные в траву, которая выше любой новостройки, а утро больше не наступает.