Читать книгу Лягушки - Мо Янь - Страница 12

Весной 1961 года с тетушки сняли обвинения по делу Ван Сяоти, и она вновь приступила к работе в гинекологическом отделении здравпункта коммуны. Но за эти два года в сорока с лишним деревнях коммуны не родилось ни одного ребенка. Причиной тому был, конечно, голод. Из-за голода у женщин прекратились месячные; из-за голода мужчины превратились в евнухов. В гинекологическом отделении здравпункта коммуны остались лишь тетушка и врачиха средних лет по фамилии Хуан. Эта Хуан закончила известный медицинский вуз, но происхождение у нее было неважное, да ее еще зачислили в «правые элементы»[30] и поэтому отправили в деревню. Всякий раз, когда речь заходила о ней, тетушку охватывал необъяснимый гнев. Ну и характерец, говорила тетушка. Сами посудите – то целый день ни словечка не вымолвит, а то злобно и ехидно болтает без остановки, перед плевательницей может долго изливать глубокомысленные рассуждения.

После смерти прабабушки тетушка заглядывала к нам редко. Но всякий раз, когда у нас появлялось что-то вкусное, матушка посылала к ней старшую сестру с гостинцем. Отец однажды наткнулся в поле на полтушки кролика, видно, ястреб не доел, бросил. Матушка накопала полкорзины корешков и сварила с крольчатиной. Положила целую миску мяса, завернула и велела сестре отнести, но та отказалась. И тут вызвался я.

– Иди, конечно, – сказала матушка, – только смотри, не ешь тайком по дороге, да под ноги смотри, чтобы миску не уронить.

От нашей деревни до здравпункта десять ли пути. Поначалу я шел быстрым шагом, чтобы доставить мясо еще не остывшим. Но через некоторое время ноги отяжелели, в животе забурлило, выступил холодный пот и закружилась голова. Мучил голод, даром, что утром съел пару чашек жидкой каши на корешках. А тут еще из-под упаковки вырвался ароматный дух крольчатины. Во мне спорили, боролись два «я». Один говорил: «Ну съешь кусочек, всего один». – «Нет, – восставал другой, – надо быть честным мальчиком, слушаться маму». Несколько раз рука так и порывалась открыть упаковку, но передо мной вдруг возникало выражение матушкиных глаз. По обеим сторонам дороги, что вела из деревни к здравпункту, был насажен тутовник. Листья давно оборваны голодными людьми, я сорвал прутик, пожевал: такой горький и терпкий, что проглотить невозможно. Но тут я заметил на стволе только что вылупившуюся цикаду, зеленовато-желтую, с еще не высохшими крыльями. Обрадованный, я отбросил прутик, схватил цикаду и, недолго думая, запихнул в рот. Цикада у нас считается деликатесом, первоклассным тонизирующим средством, но, прежде чем есть, ее нужно поджарить. Я слопал ее сырую, не было у меня ни огня, ни времени. На вкус живая цикада оказалась превосходной, к тому же я считал, что по питательности она выше, чем жареная. Так я и шагал, осматривая деревья по обочинам. Ни одной цикады больше не нашел, зато заметил цветную листовку с прекрасным качеством печати. На ней сияющий свежестью и здоровьем мужчина обнимал красивую, как небесная фея, женщину. Надпись внизу поясняла: «Летчик коммунистических бандитов Ван Сяоти оставил свои заблуждения и встал на праведный путь. Ему присвоено звание майора национальных вооруженных сил и вручено вознаграждение в размере пяти тысяч лянов золотом, а его красавицей-спутницей стала знаменитая певица Тао Лили». Я забыл про голод и в необъяснимом возбуждении чуть не издал громкий крик. В школе я слышал о том, что гоминьдановцы запускают в нашу сторону воздушные шары с реакционными листовками, но не ожидал, что сам обнаружу такую, не думал, что они такие красивые и что, признаться, женщина на фотографии действительно обворожительнее тетушки.

Когда я вбежал в гинекологическое отделение здравпункта, тетушка как раз бранилась с этой Хуан – очки в черной оправе, ястребиный нос крючком, тонкие губы, изо рта выпирают багровые десны. Потом тетушка не раз говорила нам, что лучше холостяком остаться, чем взять в жены женщину, у которой при разговоре выпирают десны. От мрачного взгляда Хуан по спине пробежал холодок.

– Ты кто такая, как ты смеешь указывать мне? – услышал я ее голос. – Я уже в мединституте училась, когда ты в детских штанишках бегала!

Тетушка без особых церемоний платила ей той же монетой:

– Ну да, я знаю, что ты, Хуан Цюя, дочка капиталиста, знаю и то, что ты была первой красавицей мединститута. Может, ты еще и флажком махала, приветствуя входящих в город японских дьяволов? Наверное, еще и к японским офицерам щечкой прижималась на танцах? Ты вот с японской солдатней танцы танцевала, я в это время в Пинду состязалась с японским командующим в уме и смелости!

– Это кто-нибудь видел? – холодно усмехнулась та. – Кто-нибудь видел, как ты состязалась с японским командующим в уме и смелости?

– Это осталось в истории, родина тому свидетель.

Мне ну никак не надо было появляться в этот момент и передавать эту красочно оформленную листовку в руки тетушки.

– Ты чего примчался? – раздраженно спросила она. – Это что такое?

– Реакционная листовка, гоминьдановская реакционная листовка! – выпалил я хриплым и дрожащим от волнения голосом.

Тетушка сначала глянула одним глазом, но я увидел, как она содрогнулась всем телом, словно пораженная током. Глаза у нее расширились, лицо побледнело. Она отбросила эту листовку как змею, нет, как лягушку.

Потом ее вдруг осенило, она хотела поднять листовку, но было уже поздно.

Листовку подняла Хуан Цюя, пробежала глазами и воззрилась на тетушку. Еще раз глянула на листовку, в спрятанных за толстыми стеклами очков глазах вдруг загорелся дьявольский огонек, и она издала презрительный смешок. Тетушка рванулась вперед, чтобы выхватить листовку, но Хуан Цюя крутнулась в сторону. Тетушка вцепилась ей в халат и крикнула:

– Отдай!

Хуан Цюя дернулась, и халат с треском порвался, обнажив белую, как у лягушки, кожу на спине.

– Отдай!

Хуан повернулась, держа руку с листовкой за спиной, задрожала всем телом и стала пятиться к дверям.

– Отдать тебе? – с мрачным удовлетворением хмыкнула она. – Тебе, подлой шпионке! Любовнице предателя! Дешевке, с предателем спутавшейся! Что страшно стало? Наверное, не будешь больше предлагать свое вонючее «сирота пламенного революционера»?

Тетушка бросилась к ней как безумная.

Хуан Цюя припустила бегом по коридору с пронзительными воплями:

– Шпионку поймали! Шпионку поймали!

Тетушка бросилась вдогонку и схватила ее за волосы. Вывернув шею назад и вверх, Хуан Цюя тянула руку с зажатой в ней листовкой вперед и издавала еще более пронзительные крики. В те времена в здравпункте было два ряда помещений: впереди – амбулаторный прием, позади – служебные помещения. Заслышав крики, оттуда высыпали люди. Тетушка уже сидела на Хуан Цюя верхом и изо всех сил пыталась вырвать листовку.

Прибежал главврач. Это был лысый мужчина средних лет с вытянутыми глазами-щелочками и мешками под ними и полным ртом чрезмерно белых искусственных зубов.

– Прекратите! – закричал он. – Что вы делаете?

Словно не слыша его окрика, тетушка стала еще яростнее выворачивать руку Хуан Цюя. У той уже вырывались не пронзительные вопли, а рыдания.

– Прекрати, Вань Синь! – И главврач, задыхаясь от ярости, обрушился на стоявших вокруг: – Вы что, ослепли? Быстро растащите их!

Выступившие вперед двое мужчин-врачей не без труда стащили тетушку с Хуан Цюя.

Пара женщин помогли Хуан Цюя встать с пола.

Очки у нее упали, из щелей между зубов текла кровь, из глубоких глазниц – грязные полоски слез. Но она по-прежнему крепко сжимала листовку.

– Главврач, вы должны вынести решение… – завывала она.

Одежда на тетушке была в беспорядке, лицо смертельно бледное, на щеках две кровавые царапины – ясное дело, Хуан Цюя своими ногтями постаралась.

– Вань Синь, что, в конце концов, произошло? – спросил главврач.

Тетушка измученно улыбнулась, из глаз у нее брызнули слезы, из руки на пол посыпались клочки листовки. Покачиваясь, она молча побрела в отделение гинекологии.

В это время Хуан Цюя, словно герой, совершивший подвиг, перенеся неимоверные страдания, передала главврачу скомканную листовку. Потом встала на колени и стала нащупывать свои очки.

Одна дужка у очков была сломана, она нацепила их на нос, поддерживая рукой. Увидев оброненные тетушкой обрывки листовки, она торопливо подползла к ним на коленях, схватила, будто бесценный клад нашла, и встала.

– Что это за штуковина? – спросил главврач, разглаживая листовку.

– Реакционная листовка, – сообщила Хуан Цюя, передавая ему обрывки, как нечто ценное. – Вот еще, это листовка, которую прислал Вань Синь сбежавший на Тайвань Ван Сяоти!

Врачи и медсестры разом охнули.

У главврача была дальнозоркость, и он отвел листовку подальше, чтобы лучше видеть. Врачи и медсестры сгрудились вокруг.

– Ну что уставились? Что тут интересного? Все по рабочим местам! – выговорил он всем, убрав листовку. И продолжил: – А тебя, доктор Хуан, прошу пройти со мной.

Хуан Цюя зашла вслед за ним в кабинет, а врачи с медсестрами по двое, по трое принялись негромко обсуждать случившееся.

В это время в гинекологическом отделении раздавались горькие рыдания тетушки. Понимая, что это несчастье произошло из-за меня, я, весь сжавшись, заставил себя войти. Тетушка сидела на стуле, положив голову на стол, рыдала и колотила об него кулаками.

– Тетушка, – позвал я, – мама прислала тебе крольчатины.

Не обращая на меня внимания, она продолжала плакать.

– Тетушка, – тоже захныкал я, – не плачьте, поешьте вот крольчатины…

Я положил пакет на стол, распаковал и подвинул миску к тетушкиной голове.

Тетушка смахнула ее на пол, и чашка разлетелась на куски.

– Прочь! Прочь! Прочь! – подняв голову, зарычала она. – Мерзавец этакий! Вон!