Читать книгу Их повели налево - Моника Хессе - Страница 7

Вечером Гося приходит с подарками. Одеяло. Две пары женского белья. Пачка стирального порошка и кусок мыла, белого и пахнущего антисептиком, не похожего на те мягкие коричневые бруски, которые мы раньше покупали в магазине.

– Сейчас система снабжения по карточкам работает лучше, – объясняет она. – Но на этой неделе везде не хватает мыла. Это я взяла в больнице.

– Спасибо. – Я благодарна ей за то, что она принесла, но по чрезмерному энтузиазму, с которым подруга сует узелок мне в руки, сразу понимаю, что это приношение призвано возместить мне дурную весть.

– Соломон не смог помочь.

Она потупляет глаза.

– Он не видел его. И вообще не помнит, чтобы видел его в лагере.

– Понятно.

Она пытается взять меня за руку, но поскольку я все еще держу узелок с подарками, она сжимает мои запястья. – Соломон хотел, чтобы я передала тебе, что он просит прощения. Он сказал, что приглядел бы за Абеком, – он хотел, чтобы ты это знала. Если бы он знал, что Абек тоже там, он бы попытался приглядеть за ним.

В словах Госи слышится чувство вины, которое передалось ей от Соломона. Но я его не виню. Ведь лагерь был велик – размером с небольшой город. То, что Соломон не может вспомнить Абека, еще ни о чем не говорит.

Это значит одно – мне нужно искать его более усердно. Нужно писать больше писем. Завтра я смогу поговорить с Соломоном сама.

Из столовой выходит Дима с широкой улыбкой на лице и в знак приветствия целует Госю в обе щеки – теперь я уже знаю, что таков русский обычай, и это считается просто выражением дружелюбия, а вовсе не панибратством. Она удивленно вздрагивает, но к тому времени, когда Дима заканчивает свое приветствие, успевает придать своему лицу спокойное выражение.

– Ты подруга Зофьи? Очень рад с тобой познакомиться.

– Гося, это Дима Соколов, о котором я тебе говорила. Он также пригласил на ужин своего командира. Так что, если ты не возражаешь, у нас получится небольшая вечеринка.

– Я пойду встречу его, – говорит Дима, обращаясь к Госе. – Зофья, у тебя есть все необходимое, чтобы приготовить ужин?

Я киваю, и, когда он уходит, Гося вскидывает брови.

– А он красивый.

– Он добр ко мне. – Я делаю ей знак пройти со мной на кухню, но она не двигается, а продолжает стоять, словно что-то скрывает. – Гося? – говорю я. – Есть что-то еще?

Она смотрит на дверь, которую только что закрыл за собой Дима.

– Да, Соломон сказал мне еще кое-что – не знаю, важно это или нет. По его словам, Красная армия освободила Биркенау в январе.

– Это я знаю, – отвечаю я. – Мне об этом говорил Дима.

– Послушай. Соломон рассказал, что незадолго до освобождения немцы начали вывозить узников в другие лагеря. Эсэсовцы знали, что скоро придут союзники, и старались эвакуировать лагерь, перевезти заключенных в Германию. Соломона среди них не было – его оставили в лазарете, и через несколько недель лагерь был освобожден.

Эвакуировать. В Нойштадте было то же самое. Всех подняли с нар, мы оставили ткацкую фабрику, и нас несколько дней гнали по морозу в Гросс-Розен, лагерь на границе Германии. Но долго мы там не задержались – через несколько месяцев Красная армия освободила и этот лагерь. Правда, если бы он находился в глубине рейха… до центральной части Германии союзники дошли только в апреле или в начале мая.

Теперь я понимаю, почему Гося начала не с этого. Эти сведения можно истолковать двояко: как плохо, так и хорошо. Либо Абек находился в Биркенау, когда лагерь был освобожден, и тогда он должен однажды вернуться домой, либо…

– Абека увезли в Германию, – говорю я.

– Нет – то есть я не знаю.

– Но ведь в лазарете Соломон его не видел, да?

– Нет, не видел, но…

– Гося, где еще он мог находиться, когда Биркенау был освобожден? – спрашиваю я. – Либо он остался в лазарете вместе с Соломоном, либо его увезли на поезде в другой лагерь, находящийся в Германии. Что еще остается?

На лице Госи написана неловкость.

– Возможно…

– Возможно что? – резко спрашиваю я.

– Зофья, я любила Абека, ты сама это знаешь. Но он был еще так мал. Он был ребенком, а работа оказалась такой тяжелой, и столько людей…

– Поэтому это счастье, что он был крепок, – перебиваю ее я. – К тому же я смогла для него кое-что устроить. Он был ценным работником. Я сделала так, что он стал полезен.

Она видит мое лицо. Она видит мое лицо и свои следующие слова выбирает осторожно.

– Если Соломон не ошибся, когда лагерь эвакуировали, он скорее всего мог остаться в лазарете либо оказаться в поезде.

– Мы уже знаем, что в лазарете его не было, – говорю я. – Значит, его увезли на поезде.

– Значит, его увезли на поезде, – медленно повторяет Гося. – Конечно же, так оно и было.

* * *

Командир Димы – его фамилия Кузнецов – высок, худ, у него впалые щеки и приветливые умные глаза. Он не владеет польским, но сносно знает немецкий, на котором мы с Госей говорим свободно, но который Дима не понимает совсем. Гося также более или менее знает русский, и во время подобия вечеринки мы четверо умудряемся кое-как объясняться, то и дело переходя с одного языка на другой.

Капитан Кузнецов прежде никогда не бывал в Польше – он говорит об этом, пока мы сидим на полу, поставив миски себе на колени. Кузнецов расстелил между нами скатерть и принес цветы, которые поставил на подоконник. А еще он раздобыл бутылку водки. В остальном квартира выглядит все такой же, разграбленной и заброшенной – командир Димы говорит, что поэтому он и напросился в гости. Ему хотелось узнать, как живет население в наших местах, как мы выживаем.

Я испекла холишкес[3], залив их сверху консервированными помидорами и использовав единственный имевшийся в мясной лавке фарш, сделанный из жесткой посеревшей баранины. При этом я старалась получать удовольствие от стряпни с использованием армейских котелков, которые принес Дима. Я старалась получать удовольствие от того, что снова нахожусь на нашей семейной кухне.

– Зофья? – мягко говорит Дима. – Мой командир задал тебе вопрос.

– Да, это традиционное блюдо, – отвечаю я, заставляя себя снова влиться в беседу.

«Если Абека отправили в Германию, будет ли он знать, как вернуться назад? И в какой части Германии он оказался – ведь это большая страна. Выдали ли ему такую же бумагу, как мне, чтобы он мог сесть на поезд?»

– Мы иногда едим его, когда отмечаем наш праздник урожая, – добавляет Гося, поскольку я молчу. – А еще у нас бывает яблочный пирог и картофельный кугель.[4]

«Мы едим его сейчас, потому что это любимое блюдо Абека», – добавляю я про себя. Мы едим его на дни рождения, и, покупая ингредиенты, я смутно надеялась, что приготовлю холишкес для него. И что Соломон знает, где он сейчас, и Гося приведет его домой.

– Вы давно знаете семью Зофьи? – спрашивает капитан Кузнецов, обращаясь к Госе, которая сегодня куда разговорчивее, чем я. – И кем вы работаете сейчас?

– Я медсестра в здешней больнице. И да, мы с тетушкой Зофьи вместе учились в начальной школе. Зофью я знаю с самого рождения, то есть… – Она толкает меня в плечо, пытаясь вовлечь в разговор.

Не так я хотела провести мой первый вечер дома. Совсем не так.

– Уже восемнадцать лет, верно, Зофья?

Дима смотрит на меня с беспокойством. Он тоже рассчитывал, что этот вечер пройдет не так.

– Прошу прощения, господин офицер, – тихо произношу я. – Просто я очень устала. Возможно, Дима говорил вам, что я разыскиваю младшего брата. Я надеялась, что он будет ждать меня здесь, но его здесь не оказалось.

Капитан кивает мне, но обращается он к Диме, быстро говоря что-то по-русски. Я вижу, что Гося пытается уразуметь, о чем они толкуют, и по отдельным словам в общих чертах понимаю, о чем речь. Командир спросил Диму, был ли мой брат в лагере, как и я, и Дима ответил, что да. Дальше я уже ничего не могу разобрать, пока Гося не переводит.

– Он говорит, что есть организации, оказывающие помощь.

– Я знаю. Я говорила с их сотрудниками и писала письма.

Мужчины продолжают обсуждение, и, когда Гося вклинивается в их разговор во второй раз, в ее голосе звучат напряженные нотки. – Он говорит, что Абек мог оказаться в окрестностях Мюнхена.

Дима и Кузнецов замолкают и смотрят на нее. Командир со смущенным видом говорит мне, перейдя на немецкий: – Прости, что мы оставили тебя за бортом нашего разговора.

– Почему вы считаете, что он мог попасть под Мюнхен? – спрашиваю я.

– Насколько нам известно, в конце войны из Биркенау узников в основном вывозили в два лагеря: Берген-Бельзен и Дахау, – объясняет Кузнецов. – А ближайший большой город к Дахау – это Мюнхен.

– Но почему Дахау, а не Берген-Бельзен? Или же этот лагерь также находится недалеко от Мюнхена?

Капитан явно растерян, но обращается он не ко мне, а к Диме, говоря что-то по-русски. Дима отвечает тихо, почти шепотом, и время от времени поглядывает на меня. В его жестах чувствуется нечто такое, что настораживает меня – как будто он хочет от чего-то защитить меня и что-то скрывает.

– Что ты ему говоришь? – спрашиваю я, повысив голос. – Гося, что они говорят?

Гося поджимает губы, похоже, ей не хочется переводить. – Капитан сказал… он сказал… что, по его сведениям, Абека отправили не в Берген-Бельзен.

Я недоуменно мотаю головой. – Почему он так считает?

Они трое опять переглядываются и ничего не говорят. Я беру мою кружку и стучу ею по полу, чтобы привлечь их внимание. – Кто ему это сказал?

Проходит целая вечность, Дима нехотя поворачивается ко мне. – Это сказал я. Я сказал ему, что в Берген-Бельзене Абека не было. Потому что, когда я написал в этот лагерь, его имени не оказалось в их списках.

– Когда ты написал в… – медленно повторяю я, пытаясь уразуметь смысл того, что он говорит. – Когда ты написал в лагерь?

– Мне ответили тамошние военные, – пытается объяснить он.

– Значит, ты знал, что он мог быть там, и уже писал им? Ничего не сказав мне?

Дима густо краснеет. – Его там не оказалось. Поэтому я и не хотел… не хотел волновать тебя, Зофья. Я стараюсь помочь. Тебе надо отдыхать. Я думал, что, если сумею разыскать его для тебя…

Гося и командир Димы Кузнецов уставились в свои миски, не участвуя в разговоре. Дима умоляюще смотрит на меня.

– А из Дахау тебе ответили тоже? – спрашиваю я. – И из Биркенау? Черт возьми, Дима, что ты от меня скрываешь?

– Не ругайся, Зофья. Ты не из тех девушек, которые ругаются.

– Хочу и ругаюсь. – Мои глаза наполняются слезами.

Он качает головой.

– Нет, – говорит он, – нет, из этих лагерей ответы не пришли.

Не предательство ли это? Не предательство, раз он пытался мне помочь? Пусть он сделал это втайне от меня, но ведь он старался отыскать моего брата, не так ли? Он хотел как лучше, говорю я себе. Он пытался помочь. И на самом деле помог. Ведь он узнал, где Абека нет.

Сидящая рядом Гося кладет свою ладонь на мою. – Командир упомянул Мюнхен, потому что после войны многие узники Дахау оказались в другом лагере неподалеку от Мюнхена. – Она обменивается несколькими словами с Кузнецовым и уточняет. – Это не такой лагерь, как те.

Теперь она говорит не по-русски, не по-немецки и даже не по-польски, а на идише. Это язык наших кухонь, наших частных семейных дел, означающий, что Дима и его начальник не являются частью того, что происходило с нами. – Это большой лагерь для перемещенных лиц, которым руководит Организация Объединенных Наций. Таких несколько. Они предназначены для тех бывших узников, которые не могут вернуться в свои дома или не смогли отыскать членов своих семей.

– И там может находиться Абек, если он был вывезен из Биркенау.

Она убирает руку.

– Да, так он и сказал. Этот лагерь называется… – Она опять переходит на немецкий. – Как называется этот лагерь?

– Фёренвальд, – отвечает Кузнецов, явно испытывая облегчение от того, что может сообщить мне что-то такое, что не расстроит меня. – Но, находясь здесь, невозможно узнать, содержится ли в этом лагере твой брат, Зофья. Персонал там немногочисленный, и у них слишком много работы. Мы слышали, что там несколько тысяч перемещенных лиц, одни поступают, другие уезжают.

– Это невозможно узнать, находясь здесь, – повторяю я. Я опять перешла на польский, но сидящий справа от меня Дима качает головой, едва я успеваю произнести несколько слов.

– Абек приедет сюда, – говорит он. – Ведь таков был ваш план.

План заключался в возвращении в Сосновец. План заключался в том, чтобы воссоединиться, в том, что я его найду.

Но что, если он забыл наш план? Ведь ему было всего девять лет. Что, если он забыл наш адрес? Что, если он в затруднении или ранен или находится в госпитале, как было и со мной?

– Ты знал про этот лагерь? – резко спрашиваю я, обращаясь к Диме. – Ты скрывал от меня и это?

– Нет, честное слово. Об этом лагере я не знал. Завтра мы сможем написать туда.

– Да, мы можем написать, – повторяю я, – но что, если тем временем он уедет?

– Если он уедет, то поедет сюда, – просто говорит Дима.

– Но что, если он не сможет добраться сюда? Или письмо не дойдет до него?

– Зофья, ты должна быть терпеливой и…

– Что, если я нужна ему? Что, если он сейчас один и я нужна ему прямо сейчас? Тетя Майя только что сказала…

– Кто? – перебивает меня Дима. Тон у него вежливый.

– Тетя Майя. Только что.

– Зофья.

– Тетя Майя. Мой голос становится громче с каждым слогом, пока я почти не срываюсь на крик. – Тетя Майя только что сказала, что из Биркенау узников перевезли в Германию. Разве вы ее не слышали?

В комнате воцаряется неловкое молчание, и я понимаю свою ошибку. И краснею.

– Я хочу сказать Гося. Разумеется, я знаю, что это Гося, а не тетя Майя.

Я быстро опускаю голову, уставляюсь на миску и отщипываю кусочек капустного листа. Но не могу положить его в рот. Я и правда хотела сказать то, что сказала. Я была в этой столовой, и рядом со мной сидела моя красивая тетя Майя, и я опять забылась, потеряла себя.

Гося смотрит на меня с жалостью и беспокойством, потом на мгновение переводит взгляд на Диму. Я уже видела, как они разговаривали, пока я заканчивала готовить ужин. Интересно, что он ей рассказал, какой они поставили мне диагноз.

Они думают, что я сошла с ума, так что мне нет смысла объяснять, что я запуталась только на минуту, поскольку оказалась в нашей квартире.

Бессмысленно также объяснять уверенность, которая вдруг начала крепнуть в моем сердце, когда капитан Кузнецов упомянул это место, Фёренвальд. Я знаю, что оберегала Абека, как могла. В лагере я все время чувствовала, что он жив. Без этого чувства я бы не смогла выжить. Но я выжила, а значит, он должен быть в Фёренвальде.

– Я знаю, что ты Гося, – понизив голос, говорю я. – Ладно, неважно.

* * *

Гося уходит через пару часов, когда за ней заходит ее зять. На прощание она обнимает меня и говорит, чтобы завтра я пришла в больницу – им очень нужны волонтеры. Дима молча кивает ей. Должно быть, они что-то задумали, это предлог, чтобы занять меня делом. – Завтра вечером я в любом случае загляну к тебе, – обещает она. – И постараюсь принести тебе еще одежду и второй фонарь.

Сейчас в квартире есть только один фонарь и еще огарки свечей. Все погружено в сумрак; Дима и капитан Кузнецов, разговаривающие стоя у двери, кажутся всего лишь парой неясных теней.

Дима подходит ко мне и берет меня за обе руки.

– Мой командир говорит, что ты можешь пойти с нами, у нас найдется для тебя место. Так тебе не придется оставаться одной.

– Со мной все будет хорошо. Гося принесла мне кое-какие вещи.

– Пол такой жесткий, – не унимается он. – Тебе будет неудобно. Тебе нужно… – Он не знает, как это по-польски и показывает жестами, делая вид, что раскатывает что-то на полу.

– Нужна скатка? Нет, я обойдусь. – В голову мне ударил алкоголь, и она кружится. Я все еще немного сержусь на Диму. Я столько раз спала в куда худших местах, чем деревянный пол, на котором расстелено чистое одеяло.

– Я могу принести тебе скатку. – Он смотрит в прихожую, где его командир поправляет фуражку, из вежливости оставив нас наедине. – Сейчас я провожу Кузнецова и вернусь.

– Не можешь же ты все время ходить туда-сюда. Ты и так уже приходил сегодня дважды.

Но он настаивает, и в конце концов я решаю, что проще согласиться. Позволить ему принести мне скатку и покудахтать надо мной, как кудахчет курица над яйцом.