Читать книгу Дикая весна - Монс Каллентофт - Страница 7

Два серо-белых голубя поклевывают комочек чего-то, напоминающего мясо. Малин думает, что это человеческое мясо – или как? Кусочек разорванного на клочки тела – словно острые зубы дракона разорвали его на части.

Мостовая на Большой площади покрыта пятнами пыли и мусора. Грязная табличка со словами «Распродажа», написанными от руки оранжевым фломастером, пролетает мимо нее на ветру вместе с сотнями лепестков тюльпана.

Вправду ли там, впереди, человеческое мясо?

Малин движется в сторону предмета, лежащего на земле в десяти метрах перед входом в аптеку. Поднимает руки, отгоняя голубей, чтобы те перестали клевать.

Похоже на то.

Только бы это была ошибка…

Нет, нет, нет…

Подол ее черного платья развевается на ветру, когда она медленно приближается к тому, чего не хочет видеть.

Они с Янне припарковали машину возле «Гамлета», и со стороны улицы Стургатан никаких разрушений не было видно, людей тоже. Была лишь всеобъемлющая тишина, когда они распахнули дверцы машины и побежали в сторону площади и ожидающей их картины.

Может быть, звонок Свена ей все же приснился? И никакого взрыва не было? А может быть, это вовсе не бомба, а взрыв газа? Хотя в Линчёпинге давно уже перестали использовать газ…

Они приблизились к площади. Сбросили темп, словно пытаясь успокоить пульс, собраться, подготовиться, включить профессиональные стороны своей личности.

Вся земля перед обувным магазином и киоском «Пресс-бюро» была усыпана осколками выбитых стекол. Запах горелого мяса и шерсти стал ощутимее, но Малин не слышала криков.

Они завернули за угол галереи и увидели площадь.

От этого зрелища у Малин чуть было не подкосились ноги. Она вынуждена была остановиться, перевести дух, в то время как Янне кинулся вперед к машинам «Скорой помощи» и пожарным, въехавшим на площадь со стороны «Мёрнерс инн» и Центрального отеля.

Пожарные и врачи «Скорой помощи» кружились вокруг лежащих людей, накрытых блестящими одеялами, с небрежно перевязанными окровавленными головами. Некоторые из раненых разговаривали по телефону.

«Наверняка звонят родственникам», – подумала Малин и сама ощутила острое желание позвонить Туве, хотя они расстались всего несколько минут назад.

Везде – осколки, пыль и мусор. Прилавочек цветочника перевернут, тюльпаны разбросаны по площади. Обезумевшая белая собачонка с окровавленными лапами носится туда-сюда, а бело-серые голуби кружат над всей этой сценой, пролетая над площадью и отражаясь в массе осколков. Все окна отеля – наверняка штук пятьдесят – выбиты, стекло обрушилось вниз миллионом мелких осколков. Ресторан и бар отеля в нижнем этаже стоят пустынные, открытые всем ветрам, словно Бог спустился с небес и рассказал людям, что настал Судный день.

Малин крепко зажмурилась.

Снова ощутила запах горелого мяса и ткани.

Увидела полицейских в форме, оцеплявших место происшествия полосатой лентой.

Постаралась привыкнуть, понять, что она видит, заставить глаза приспособиться к острому, как нож, весеннему свету, от которого все бледные после долгой зимы люди на площади казались почти покойниками – на фоне их белых, как полотно, лиц кровь на булыжниках мостовой казалась еще краснее.

Продавец хот-догов.

Навес над его прилавком превратился в пустую стальную раму. Контейнеры для сосисок разбросаны по мостовой, а брезентовый навес над верандой кафе снесен, словно гигантские губы протянулись с небес и всосали в себя весь воздух, чтобы потом выплюнуть гору битого стекла на головы тем жителям Линчёпинга, которые решили посидеть на солнышке на Большой площади именно в этот день.

В стороне, у бывшего здания суда, – две полицейские машины. Черная зияющая дыра там, где раньше находился банкомат «SEB». Но на площади не валяются деньги – видимо, все купюры превратились в пыль, оказавшись в эпицентре взрыва.

Может быть, это была попытка взорвать банкомат, чтобы извлечь деньги?

Нет.

За последние несколько лет в стране не зарегистрировано ни одной попытки взорвать банкомат. Тот, кто хочет украсть деньги, делает это при помощи скимминга[1] – или пытается тайно завладеть чужой картой и пин-кодом.

«И бомба была слишком мощной, – думает Малин. – Может быть, это ограбление, вышедшее из-под контроля?»

Как ни удивительно, камеры видеонаблюдения над банкоматом не пострадали. Окна выбиты, металлические рамы, державшие стекла, местами расплавились.

Перевернутые велосипеды. Рваные шины.

Свен? Зак? Бёрье? Юхан? Вальдемар?

Малин протерла глаза, но так и не увидела никого из коллег; однако она понимала, что они где-то поблизости.

Внутри банка тихо и безлюдно, стайка зевак столпилась на углу возле кафе и художественной галереи «Пассаж». В доме рядом еще один банкомат, принадлежащий торговому банку, – он в целости и сохранности.

Почему? Потому что на них, в отличие от «SEB», нельзя взвалить вину за финансовый кризис? Потому что они вели себя примерно? Малин подумала об Аннике Фалькенгрен, генеральном директоре «SEB», заработавшей двадцать миллионов в тот год, когда разразился кризис. И к тому же та намеревалась повысить себе самой зарплату. О том, как ее стиль руководства толкнул многих людей в пропасть, в то время как она безудержно хапала деньги.

Хорошо наштукатуренный вампир, попивающий шампанское в своем дворце в Юрхольме.

Вполне возможно, что кто-то захотел взорвать ее – и то, что она собой воплощает.

Несколько раз за последние годы Малин буквально тошнило от алчности директоров банка. Наверняка не ее одну. Директоров надо отправлять на улицу просить милостыню – как теперь приходится делать многим другим.

Так что любопытные должны были бы стоять здесь, поближе к банку.

А вдруг это террористический акт? А вдруг раздастся второй взрыв?

Перевернутая коляска.

«Что нужно, чтобы задеть меня за живое?» – думает Малин, видя, как голуби клюют мясо, о происхождении которого ей даже не хочется думать.

Несколько пожарных, которых она не знает в лицо, накрывают желтым полиэтиленовым покрывалом другие куски мяса – куски людей. Нога. Маленькая нога, глаз, кусочек лица – что здесь произошло, черт подери? Два разорванных на куски лица. Нет.

Белая собака лает. Трясет своими пораненными о стекло лапами, так что кровь брызжет на осколки и булыжники площади, и тут Малин замечает тучную фигуру Бёрье Сверда – как он берет пса за поводок, опускается на колени и притягивает его к себе, осторожно гладит, пытаясь успокоить.

Тошнота.

Жажда.

Интересно, «Гамлет» открыт? Как хочется сейчас кружку пива и рюмку текилы, и чтобы эти голуби не клевали… Опять они, проклятые!

В машину «Скорой помощи», стоящую у входа в отель, вносят носилки. Возле носилок – подставка с капельницей; тут же стоит врач, которого Малин знает. Его голубой халат забрызган кровью.

Голуби.

Она снова приближается к ним. «Держи голову в холоде, Малин, не теряй самообладания».

И тут она видит Янне, который, надев желтую форменную куртку поверх выходного костюма, спокойно и методично заботится о двух раненых студентах, на которых до этого момента никто не обращал внимания. Он бинтует их раны, разговаривает с ними; Малин видит, как шевелятся его губы, и, хотя она не слышит слов, чувствует, какой он высокопрофессиональный, уверенный и человечный, как общение с ним помогает людям справиться с шоком. Ей снова хочется пойти в «Гамлет».

Но это не выход.

Голуби.

Они клюют мясо, кожу, волосы – детские волосики. Малин кидается к ним, вскинув руки, словно отпугивая хищников.

Неприлично.

«Кыш!» – кричит она, и голуби улетают в небо, смешиваясь с низко парящими ласточками.

Малин останавливается рядом с тем, что клевали голуби.

Опускается на колени.

Расправляет черную ткань платья.

Чувствует, как все внутри сжимается, однако ей удается сдержать позыв рвоты.

Обгорелая щека. Нежная детская щека, словно оторванная от головы, от скулы невидимой, неудержимой силой.

И глаз, все еще на месте, там, где ему и положено быть – прямо над щекой, словно он все еще может видеть.

Маленький открытый карий глаз, который смотрит на Малин, словно желая что-то сказать ей, о чем-то попросить.

Она отводит взгляд и кричит, обращаясь к пожарным с желтыми покрывалами:

– Вот здесь еще! Здесь еще накройте.

* * *

Кого ты видишь, Малин, меня или мою сестру?

Не знаю, не хочу смотреть, видеть останки того, что было мною, моей сестрой и мною.

Нам было по шесть лет, Малин.

Шесть лет.

Разве может жизнь быть такой короткой?

Мы хотим еще.

Может быть, ты можешь продлить нам жизнь, Малин? А папа – где он? Почему он не здесь, он должен быть здесь, и мы хотим, чтобы он был здесь, потому что маму увезли на «Скорой», она почти с нами, правда?

Тут темно и одиноко, а этот белый песик, который танцует на месте, такой жуткий… Убери его, Малин! Убери песика!

Ты уходишь прочь по площади, не в силах смотреть на щеку и глаз. Осколки стекла хрустят под твоими черными выходными туфлями, и ты думаешь, сколько человек погибли. Двое детей? Две девочки? Кто-то еще?

Теперь мы все знаем, Малин, знаем все твои мысли, хотя нам всего по шесть лет. Внезапно мы все знаем и владеем языком, и с этими знаниями приходит понимание, что мы ничего не знаем, – и это пугает нас, так пугает, что ты слышишь наш страх, свистящий в воздухе, как звук собачьего свистка, – он вроде есть, и его вроде бы нету.

Свен Шёман и Зак стоят возле черной машины перед «Мёрнерс инн». Ты приближаешься к ним, Малин.

Ты тоже боишься, не так ли? Боишься того, куда может увести тебя этот взрыв. Боишься той страсти, той тяги к ясности, которую наша страшная и внезапная смерть может вызвать в тебе.

И тогда все самые злые силы снова пойдут плясать в тебе.

Нам было по шесть лет, Малин.

Всего шесть.

Потом нас уничтожили. И ты знаешь, что мы можем уничтожить тебя.

Поэтому ты любишь нас, не так ли? Потому что мы можем дать тебе успокоение. Такое же успокоение, которое можешь подарить нам ты.

* * *

Свен Шёман наклоняется к машине; на фоне ее черного лакированного бока его профиль и глубокие морщины на лбу кажутся еще отчетливее, придавая его лицу выражение суровой, непоколебимой решительности.

Несмотря на внешнее спокойствие, все они перевозбуждены.

Зак только что поздоровался. Кивнул ей особым образом, который означает: «Привет, напарница, начинаем работать». Она посмотрела на него и подумала: «Что бы я делала без тебя, Зак? Случись с тобой что-нибудь – справилась бы я с этой работой?»

Похоже, Зак вдыхает в себя запахи площади, его суровые зеленые глаза видят дальше, чем позволяет зрение.

– Двое погибших, не меньше, – произносит Малин. – Двое маленьких детей.

Зак кивает, закрывает глаза.

– Одна женщина получила тяжелые ранения, – говорит Свен.

– А сколько всего раненых? – спрашивает Малин.

– Более тридцати, – отвечает Свен. – В основном легкие ранения. Порезы. У большинства все не так страшно, как кажется на первый взгляд.

– Да, плохо дело, – говорит Зак. – Двое детей, стало быть? Какого возраста?

– Этого мы пока не знаем, – отвечает Малин. – Но того, что я видела там, достаточно, чтобы предположить: как минимум двое детей. Карин и ее группа только что приехали, они займутся этим.

Уголком глаза Малин видит, как красавица Карин Юханнисон, судмедэскперт, направляется в сторону желтых пластиковых покрывал на земле, под которыми лежат детские щеки.

– Существует ли риск второго взрыва? – спрашивает Малин. – Когда речь идет о теракте, часто так и бывает – сначала один взрыв, потом второй, когда люди кидаются в панике в одну сторону.

– Именно так было в Куте на Бали, – кивает Зак.

– Надо убрать отсюда любопытных, – говорит Свен. – Поставить более мощное оцепление, охранять место происшествия собаками, отправить раненых. Допросить всех, кто что-либо видел.

– Мне кажется, второй бомбы все же нет, – произносит Малин. – В противном случае она взорвалась бы сейчас.

– А мы точно знаем, что это была бомба? – спрашивает Зак. – Может быть, это было что-то другое?

– Что именно, черт подери? – спрашивает Свен, и Малин думает, что лет десять не слышала, как он ругается, если вообще когда-нибудь слышала, и видит в его глазах первые признаки паники. Он проработал в полиции почти тридцать пять лет, видел и слышал все, и вот теперь такое: мощный взрыв, бомба среди бела дня, прямо на центральной площади города… Непонятно, с какого конца взяться за дело. Как защитить жителей города? Как защитить себя, своих коллег, пока они выполняют свою работу? А вдруг эта задача окажется им не по плечу?

– Утечка газа, – спокойно отвечает Зак.

– Газом в Линчёпинге не пользуются уже десять лет.

– А может быть, это была неудачная попытка ограбления? – спрашивает Зак. – Кто-то пытался взорвать банкомат?

– Уж больно мощная тут была бомба, – говорит Свен. – Но, конечно же, неуклюжих грабителей пруд пруди. Я только что заходил в банк – никакой попытки ограбления перед взрывом не было. Но они все в шоке, и нам придется допросить сотрудников банка как можно скорее.

– Тут нечто другое, – задумчиво произнесла Малин. – И мы все трое это знаем.

– Кто-нибудь звонил, угрожал?

– Нам никаких звонков не поступало, – отвечает Свен.

Черный «Мерседес» пробрался через заграждение, полицейские в форме пропустили его – и теперь он останавливается у кинотеатра на Огатан. Из него вылезает Карим Акбар, начальник линчёпингской полиции, одетый в черный с белой полосой костюм и отутюженную розовую рубашку.

Малин снова оглядывает площадь и замечает нечто, на что не обратила внимания раньше, – как Даниэль Хёгфельдт из газеты «Корреспондентен» и еще несколько журналистов ходят среди легкораненых, все еще находящихся за заграждением.

Неужели никто не может увезти их?

Она слышит вопросы журналистов, как фоновый шум, слышит щелканье фотоаппаратов, видит, как мигают красные лампочки записи на видеокамерах, и слышит голос Карима:

– Сегодняшнее происшествие станет крупнейшим событием в нашей жизни. Натиск СМИ уже начался.

И ей хочется дать ему по морде, крикнуть ему: «Сегодня погибли дети! Их разорвало на мелкие куски! А у тебя одни СМИ на уме!»

– Карим, – спокойно произносит Свен. – С большой вероятностью можно утверждать, что на площади сегодня взорвалась бомба. По всей видимости, погибли двое маленьких детей и одна женщина получила тяжелые раны. И еще много раненых. Наверное, это и есть сейчас наша главная проблема, не так ли? А не СМИ.

Карим хмурит брови.

– Я не то имел в виду. Существует ли риск новых взрывов? Это может оказаться терактом международного масштаба.

– В таких ситуациях риск всегда существует, – отвечает Малин.

– Уберите народ с площади, – говорит Карим. – Немедленно.

С этими словами он покидает их, направляясь к группе полицейских, стоящих рядом с только что прибывшим взводом подкрепления.

– Послушайте меня! – кричит он им.

– Так что тут все же произошло? – негромко произносит Свен, втягивая живот. – Малин, что ты думаешь?

Она качает головой.

– Понятия не имею.

– Зак?

– Это не обычное ограбление. И не хулиганство. В этом можно быть уверенным. А если б кто-то хотел взорвать банкомат, то сделал бы это ночью, а не среди бела дня, когда вокруг масса народу… Нет, тут что-то другое.

Они стоят молча. Потом Зак произносит:

– Мне не хочется даже думать об этом, но вдруг Карим прав, когда говорит, что это теракт с международными связями? А что, если это исламские террористы? Но тогда каким ветром их, черт подери, занесло в Линчёпинг?

Еще некоторое время все стоят молча, в задумчивости.

«Да, – думает Малин. – Зачем террористам взрывать бомбу именно в Линчёпинге – других мест не нашлось? Но с другой стороны – почему бы и нет? Квартира в Шеггеторпе, или Рюде, или Берге вполне могла стать штаб-квартирой террористов с таким же успехом, как квартира в Русенгорде, Мадриде или Париже».

Полицейские в форме, которым только что отдал приказ Карим, прогоняют с площади журналистов, фотографов и любопытных – и Малин видит, как молодой начальник полиции города берет под контроль ситуацию, которую не найти ни в одном сборнике инструкций. В состоянии ли он, крещеный курд, представить себе, что за терактом могут стоять исламисты? Само собой. А какой религии придерживаются большинство курдов? Кто они – шииты? Или сунниты?

Сотрудники «Скорой помощи»» и пожарные увозят с площади раненых, в то время как Бёрье Сверд уводит белого песика в сторону Госпитальной площади.

Вскоре все подходы к площади перегорожены бело-голубыми лентами.

– Что же это могло быть? – снова произносит Свен.

Все трое ощущают, как пассивность растекается по телу, словно парализующий яд, но ни один из них не в состоянии из нее вырваться, словно все они ожидали от этого дня чего угодно – но только не того, что случилось. Словно те силы, которые вырвались наружу в этом городе, кажутся им чуждыми и почти сверхъестественными, а ответственность, возложенная на их плечи, стала непосильной еще до того, как они приняли ее на себя.

Затем они переглядываются, словно все трое хотят спросить друг друга: «С какого же конца нам взяться за это дело?»

– Как прошли похороны? – спрашивает наконец Свен.

– Да, как все прошло? – вторит Шёману Зак.

Малин стоит, уставившись на коллег, переводит взгляд с одного на другого, отказываясь отвечать на этот идиотский вопрос. Как им в голову могло прийти, что у нее есть время думать о похоронах?

– Нам придется вызвать всех прямо сейчас, – произносит Свен. – Всех, кто сегодня выходной: Юхана, Вальдемара… Всех до одного. Начнем с этого. Не так ли?

Он указывает рукой в сторону площади, выбитых окон отеля. «Вид у него усталый, – думает Малин. – Я впервые заметила, как он постарел».

– Мы останемся здесь, допросим как можно больше народу, – продолжает Свен. – Затем я поручу Аранссону, чтобы всех, кто был на площади или вблизи нее, допросили. Как уже было сказано, перед взрывом никаких попыток ограбления банка не предпринималось. Сотрудники банка сидят в конференц-зале. Когда я только что заходил туда, они были спокойны – похоже, никто не пострадал, взрывная волна была направлена вовне. Я переговорил с директором отделения банка. Он не заметил ничего необычного. Сказал, что ни с того ни с сего вдруг как рванет – как гром среди ясного неба…

В ушах у Малин раздается звонок. Слабый, но настойчивый сигнал, и она задумывается, что бы это могло быть.

– Слышите этот звук? – спрашивает Малин. – Может это быть очередная бомба?

Слова вылетают сами, остальные встревоженно смотрят на нее. Все прислушиваются.

– Я ничего не слышу, – говорит Зак.

Свен качает головой.

Звук исчезает, словно его втягивают пустые помещения Центрального отеля.

Голуби вернулись. Они тянут клювами пластиковые покрывала, которыми накрыты останки тел двух девочек; солнце проглядывает между домами, осколки стекла начинают сверкать в его лучах, и Малин думает: «Какой джинн вырвался из бутылки, что за черный цветок расцвел?»

Само зло, исполненное силой, пустившее корни в глубину всего живого?

И тут слышится иной звук.

Громкий, однотонный свист, доносящийся из черной сумки, которую взрывом отбросило на веранду отеля, на которой все еще толпятся любопытные.

Страх в глазах Зака и Свена.

– Проклятье! – кричит Зак. – Проклятье!

И он кидается к сумке – а Малин видит, как с другой стороны площади туда же устремляется Янне.