Читать книгу Дикая весна - Монс Каллентофт - Страница 9

Мы играем в домике без стен, в темной и тесной комнате – найдем ли мы выход отсюда?

Но разве это мы плачем от огорчения?

Разве не другие дети?

Они еще живы. К ним приближается плохое.

Мы видим их, Малин. Эти маленькая девочка и мальчик еще меньше, они заперты в темноте, им страшно, они кричат.

Они и мы – одно. Каким образом, Малин? Как? Мы должны это узнать.

Снаружи злые люди. Или один злой человек. Дети плачут, они хотят спать. Им очень страшно.

А нам хорошо.

Мы гоняемся друг за другом в том белом мире, который теперь принадлежит нам, где цветы вишни расцветают один за другим, показывая свою красоту, свое желание жить.

Я гоняюсь за ней, она за мной, мы играем в пятнашки.

Мы как мягкие игрушки на кроватях в нашем доме.

Мы улетаем от детской площадки садика, от домика. От игр, в которых не можем участвовать.

Лампы горят под потолком, ослепляя нас, но веки мамы опущены, и мы не знаем, сможет ли она когда-нибудь посмотреть на нас, погладить по спинке своими теплыми руками, когда мы уже лежим в кроватках в нашей комнате и собираемся спать.

Мама.

Доктор режет тебя, но мы не хотим этого видеть. Зеленая простыня закрывает тебя в том месте, где он опускает свой скальпель, и мы закрываем глаза, так спокойнее.

Закрой нам глаза ладонью, мама.

Папа. Он должен бы быть здесь, не так ли, мама?

Но его здесь нет – по крайней мере, он не у нас.

Мама.

А ты?

Ты придешь сюда? Ты придешь к нам?

Капли, падающие с операционной лампы на твою щеку, – это наши слезы.

* * *

Я хочу быть с вами, дети мои.

Я вижу и слышу вас, но пока не могу прийти к вам. Сначала эти дяди и тети попытаются починить меня. Но я не хочу становиться прежней, мне не нужны та любовь и радость, которые обещает прекрасный май.

Я хочу быть с вами, с папой, я хочу, чтобы мы снова стали семьей, – и тогда я не смогу оставаться здесь.

Не плачьте. Не бойтесь. Я чувствую ваши слезы. Я сплю, и мне не больно, когда дядя режет меня. Он пытается мне помочь, потому что он добрый.

Возможно, я скоро приду к вам.

Но я ничего не могу обещать.

Мы не всегда все решаем сами. Но это вы уже знаете, не так ли?

Жизнь – эта не лампа, которую мы сами гасим, когда хотим.

* * *

«Фотовспышки любят меня, – думает Карим Акбар, – они любят меня, и от них у меня повышается адреналин, несется по жилам, и я чувствую, что живу!»

В большом, обшитом деревянными панелями зале суда, который пришлось выделить под пресс-конференцию, собралось не менее сотни журналистов.

Карим стоит за длинным столом светлого дерева. Поднимает руки, пытаясь угомонить толпу, когда вопросы сыплются градом. Потому что этой толпой должен управлять опытный режиссер.

Он опускает ладони, пытаясь успокоить собравшихся, заставить сесть на места – и это срабатывает.

Он думает, что чувствовал себя слабым и неуверенным, когда жена бросила его, но новая любовь сделала его сильнее, чем когда-либо, и теперь он знает – для него нет ничего невозможного.

Что такое краткий миг одиночества? Для такого человека, как я, всегда найдется новая любовь. Я могу позволить себе немного лихости, не так ли?

Вскоре все расселись и слушают его; слепящее сверкание вспышек прекратилось, и он рассказывает им то, что знает, – про бомбу, что имена погибших не разглашаются, пока не будут оповещены родственники. Но ничего более. Ни слова о версиях, о подозреваемых, и когда он заканчивает, вопросы сыплются снова.

– Вы подозреваете теракт?

– СЭПО подключена к делу?

– Было ли это покушением на банк?

– Есть ли риск новых покушений?

– Кто-нибудь взял на себя ответственность?

Карим уклончиво отвечает на все вопросы, что в настоящий момент они допускают разные версии, что ответственность за случившееся на себя пока никто не взял.

– Погибшие – кто они?

– Женщина выживет?

– Учитывая интересы родственников…

Еще десять-двадцать вопросов, прежде чем он поднимется, скажет: «В нынешней ситуации это все, что я могу вам сообщить!» – и выйдет из зала, словно триумфатор.

* * *

Даниэль Хёгфельдт выключает магнитофон, смотрит на белую дверь, за которой скрылся Карим Акбар. Коллеги вокруг него кажутся растерянными – похоже, задаются вопросом, как сделать из всего этого хоть какой-то материал. Он видит сомнение в их глазах. Неужели все это действительно случилось? Мощная бомба взорвалась в маленьком провинциальном шведском городке?! И за этим стоит тревога: если может случиться такое, то может случиться все что угодно. Никто и никогда не может чувствовать себя в безопасности.

Полиция скрытничает. Они всегда так делают, когда сами топчутся на месте.

«Карим Акбар ведет себя надменно, как высокопоставленный чиновник, – думает Даниэль. – И какая уверенность в себе – словно он открыл в себе новую жилу и теперь готов к большим свершениям…»

Малин Форс. Наверняка в самой гуще расследования. Неформальный лидер.

Давненько же они не виделись… Он встречался с ней только один раз после того, как она вернулась с реабилитации – и тогда была рассеянна, словно душа ее парила в других мирах, когда они занимались сексом в его квартире.

Похоже, он ее когда-то любил.

Это было до того, как Даниэль повстречал ту женщину, с которой он теперь. Малин пришла бы в ярость, если б узнала об этом.

«Хотя плевать мне на твое мнение, Малин Форс. У тебя был шанс».

Однако его волнует, как она себя чувствует. Произошло ли нечто новое в ее жизни? Он ничего не знает, ничего о ней в последнее время не слышал. Но ведь так обычно и бывает с любимыми, с которыми ничего не получилось?

И еще этот Карим Акбар… Какая шишка на ровном месте, черт подери! Какое-то время казалось, что он изменится. Но, похоже, никто не меняется.

* * *

– А женщинам вообще разрешается сюда входить?

Малин и Зак стоят в гаснущем вечернем свете перед заводским корпусом в Экхольмене, где располагается мечеть мусульманского прихода Линчёпинга. Здание расположено у подножия поросшего лесом холма, оно словно вдавлено в тишину и бессмысленную темноту. Краска на кирпичных стенах, когда-то выкрашенных в белый цвет, местами облупилась, ряды маленьких окошек под самой крышей, крытой ржавыми железными листами, и ворота из еще более ржавого железа.

«Здание, наводящее тоску», – думает Малин и смотрит на холм, весь покрытый подснежниками и первоцветами. Кажется, природа преисполнена похотью. В воздухе разливается сладковатый аромат, похожий на запах двух тел после любовного акта. Слегка пьянящий, словно самое лучшее уже произошло. Вокруг мечети – несколько совершенно неуместных каштанов; их остроконечные цветки кажутся Малин белыми эрегированными членами.

Этой весной ее снова охватила тоска по сексу. Отдаться целиком мощному, суровому акту, где не задается никаких вопросов – ни до, ни после.

Она знает, что ей необходимо снять стресс. Но с кем?

«Или мне нужно нечто другое? Любовь? Словно она может прийти ко мне…» Малин чувствует, как все в животе сжимается, как будто черные железные когти впиваются в сердце. Ее одиночество кроется не в том, что ниже пояса; ей нужны теплые объятия, в которых можно спрятаться, уши, готовые слушать то, что она хочет сказать, мозг и сердце, которые отвечают ей, хотят ей добра, любят ее за то, какая она есть.

«Мне не хватает того, кого можно любить. Но признаться в этом даже самой себе слишком страшно».

«Сосредоточиться», – думает Малин. Сосредоточиться на работе, на их визите в мечеть.

– Сегодня всем полицейским разрешено входить всюду, куда они захотят, – отвечает Зак. – Даже женщинам-полицейским.

– Думаешь, он здесь?

Мухаммед аль-Кабари.

Лицо, известное из газеты «Корреспондентен» и из программ местного телевидения. СМИ представляют его как демагога с бородой, отказывающегося выразить четкую позицию по поводу терактов одиннадцатого сентября в Нью-Йорке и взрывов в поездах в Мадриде.

Однако он четко высказался против всякого насилия, вспоминает вдруг Малин, и внезапно ей становится как-то не по себе. Зачем они пришли сюда – так сразу и без всяких доказательств?

Зак пытается открыть ворота, но они заперты. Под небольшим окошечком виднеется старообразный черно-белый звонок.

Малин нажимает на кнопку, никакого звука не слышно, но уже через две минуты им улыбается поросшее бородой лицо Мухаммеда аль-Кабари.

Ему около пятидесяти. Острый нос подчеркивает глубину умных карих глаз.

– Я ждал вас, – любезно произносит он на безупречном шведском. – Входите!

Малин вопросительно смотрит на него, и он догадывается, о чем она.

– Женщины всегда могут зайти сюда, – говорит он. – Как и мужчины. С покрытой головой или нет.

Мухаммед аль-Кабари плавно движется в своей длинной белой рубахе.

Мечеть состоит из единственного большого помещения с белыми стенами, после небольшого предбанника с вешалкой и маленькой дверцей, за которой, скорее всего, скрывается туалет и комната для омовения. На полу – восточные ковры, плотные и мягкие.

– Снимите обувь!

Аль-Кабари отдал им это указание отеческим голосом, не оставляющим места для возражений.

Помещение оказывается куда больше, чем кажется снаружи, потолок высокий, однако Малин чувствует себя взаперти. Аль-Кабари садится на ковер в уголке и скрещивает ноги по-турецки. Угол освещен падающим солнечным светом.

– Садитесь.

Малин и Зак тоже садятся на ковер, и аль-Кабари смотрит на них, выжидая, когда они возьмут слово.

– Мы пришли сюда в связи со взрывом на Большой площади, произошедшим сегодня утром, – произносит Малин. – Я исхожу из того, что вам известно о случившемся.

Аль-Кабари вздыхает, разводит руками.

– Это ужасно.

– Погибли две девочки, – говорит Зак.

– Я понимаю, почему вы пришли, – говорит аль-Кабари, и Малин вдруг слышит свой голос, бормочущий извинения, хотя она никогда не просит прощения в ходе следствия – ни по какому поводу.

– Наш начальник отправил нас побеседовать с вами. Вы же понимаете – бомбы и мусульмане. Для большинства в нашем обществе это взаимосвязано. Я прошу прощения, если вы чувствуете себя неоправданно задетым.

Аль-Кабари смотрит на них с сочувствием, расправляет на коленях полы длинной рубахи.

– Ваш начальник – крещеный курд? – спрашивает он.

– Да, это так, – кивает Зак.

Аль-Кабари качает головой.

– Как много противоречий! – произносит он. – Я тружусь ради понимания и толерантности. Чтобы наша община вошла в общество. Но это совсем не просто. Когда я осудил взрывы в Мадриде, даже в «Корреспондентен» об этом не написали. Похоже, такое мое поведение не вписывалось в их картину мира.

Малин озирается – у нее такое чувство, словно за ней следят.

Никаких мигающих красных точек под потолком. Никаких камер, записывающих их разговор.

«Само собой, тут нет никаких камер. Это моя паранойя».

– Разрешите мне говорить без обиняков, – произносит Зак. – Вы слышали или замечали что-нибудь в вашей общине, что могло бы иметь отношение к утреннему происшествию?

Аль-Кабари качает головой:

– Зачем вам вообще задавать мне этот вопрос?

Затем, сделав небольшую паузу, он продолжает:

– Я могу заявить, что в моей общине все тихо. Заверяю вас, что такого фанатизма у нас нет. Здесь нет сумасшедших, доведенных до отчаяния подростков или свихнувшихся талибов, скрывающихся в какой-нибудь крошечной квартирке. Могу вам это гарантировать. Здесь только множество людей, пытающихся создать себе мало-мальски приемлемую жизнь.

Малин чувствует искренность в словах имама. Скорбь по поводу положения дел.

– Сегодня вечером у нас будет собрание. Многие обеспокоены тем, что случилось. Я знаю, что вы должны поймать того, кто убил этих девочек. Я не знаю ничего такого, что могло бы вам помочь. Но призываю кару на головы виновных.

* * *

Телефон Малин начинает звонить, когда они идут обратно к машине между белыми кирпичными домами Экхольмена. «Папа или Туве, – думает она. – Я должна быть с ними!»

Малин вытаскивает из кармана телефон, видит на дисплее номер Свена. Останавливается, нажимает на кнопку ответа, а перед ней в сгущающихся сумерках отчетливо виднеется бритый череп Зака.

– Это Свен. Как у вас все прошло в мечети? Вы нашли его?

– Мы только что вышли оттуда. Честно говоря, я не думаю, что все это имеет отношение к мусульманам в Линчёпинге. Шансы равны нулю.

– Он ничего не знает?

– Нет, и у меня сложилось впечатление, что он говорит правду.

– Но вы, я надеюсь, беседовали с ним осторожно? Он рассердился, что вы пришли?

– Он не рассердился, Свен, а проявил полное понимание. Что-нибудь новое?

– Наши люди допросили всех свидетелей, находившихся на площади, пострадавших и всех, кто уцелел, но не пожелал остаться. Однако никто не заметил ничего особенного. Просто ничегошеньки. И еще старик, торговавший сосисками. Видимо, мы пропустили его среди всеобщей неразберихи. Он сказал, что знает Ханну Вигерё, что она иногда приходила на площадь с детьми в первой половине дня.

– Это что-то значит?

– Она работает в доме для взрослых умственно отсталых. У них скользящий график, и иногда она бывает свободна по утрам, так что во всем этом нет ничего странного. К тому же она некоторое время находилась на больничном, так что у нее была возможность приходить туда.

– А Вальдемар и Бёрье – они побывали в банке?

– Да, они запросили записи камер видеонаблюдения банка, материалы придут из Стокгольма завтра утром – судя по всему, все хранится в некоей центральной базе данных. Они переговорили и с последними неопрошенными сотрудниками. Никто не заметил ничего необычного или людей, ведших себя подозрительно. Кроме того, я связался с начальником охраны «SEB» в Стокгольме. По его словам, никаких угроз банку в последнее время не поступало. Само собой, он выразил сомнения, что теракт вообще был направлен против них, – он считает, что взрыв произошел именно в том месте по случайному стечению обстоятельств. Однако они закрыли все свои филиалы на неопределенное время.

– Они переговорили еще раз с начальником отделения банка?

– Да. И он тоже не заметил ничего необычного. Он подчеркнул это.

– А Юхан?

– Он вовсю занят изучением правых и левых экстремистов города. Пытается собрать все, что нам известно, воедино, найти ключевых лиц, которых мы могли бы допросить, но это сложно – они уже пару лет сидят тихо.

– Сюда могли переехать новые горячие головы, – отвечает Малин. – Из Умео, Лунда или Уппсалы.

Она слышит, как Свен на другом конце задумчиво произносит «угу».

– И еще мы знаем чуть больше о Ханне Вигерё, – продолжает он. – У нее были веские причины находиться на больничном. Ее муж, некий Понтус Вигерё, отец девочек, погиб в автокатастрофе полтора месяца назад. Типичная авария в гололед – ехал на работу, вылетел с трассы и врезался прямо в старый дуб. Сама знаешь, каково было в конце марта, когда дороги обледенели, как каток, а потом сверху присыпало снегом. Он работал в фирме «Тидлундс хиссар» в Чизе.

– Что-нибудь необычное в этом ДТП?

– Нет, следствие показало, что это просто несчастный случай.

– Бедная женщина, – проговорила Малин. – Сначала муж, теперь дети… Просто кошмар какой-то!

– Да уж, иначе не скажешь, – вздохнул Свен.

– А другие родственники?

– Никого не можем разыскать. Никаких бабушек и дедушек, все давно умерли.

– Что, и друзей нет?

– Нет. Похоже, это семейство варилось в собственном соку.

Стоя рядом с Малин, Зак нетерпеливо топчется в траве, глядя вверх на балконы, на которых, словно луны, белеют спутниковые антенны, направленные куда-то в бесконечный мир.

– А девочки – их личность формально установлена?

– Пока нет. Карин и другие из криминально-технической лаборатории работают вовсю, сравнивая ДНК девочек с ДНК Ханны Вигерё. От Карин пока ничего нового нет.

На мгновение в трубке повисает пауза, и Малин вдыхает в себя запахи квартала. Здесь пахнет жареным мясом с примесью тмина и корицы, и Малин, вдруг понимая, что проголодалась, мысленно проклинает людей, которым не хватает ума закрывать окно или балконную дверь, когда они готовят еду. Затем она ощущает в весеннем воздухе горьковатый запах травы и вспоминает, как в детстве носилась по газону на родительской вилле в Стюрефорсе, когда этот запах обещал вечное движение, свободу тела… Как она обожала это чувство, чувство безграничной свободы!

– Вы все еще в Экхольмене? – спрашивает Свен.

– Да.

– Тогда можете заглянуть в квартиру Вигерё, раз уж вы все равно там.

– Так они здесь живут?

– Я сказал об этом на совещании.

– Я пропустила. И Зак тоже.

– Сейчас так много всего происходит, – говорит Свен. – Трудно все сразу переварить.

«Мозг не справляется, – думает Малин, – слишком много всего, весь мой мир – сплошной взрыв!»

– Что мы будем делать в квартире? Допустимо вот так входить туда? Ведь они потерпевшие.

– Войдите внутрь, – говорит Свен. – Это важно. Вы должны почувствовать, кто они такие. Вернее, какими они были. Ты сама знаешь, Малин. Прислушаться к голосам следствия.

«Голоса, – думает Малин. – Я послушаю их».

Но будут ли они слышны в квартире?

– Экхольмсвеген, 32а. Отправляйтесь туда. Посмотрим, что там можно найти в их комнатах.

Малин слышит жужжащий звук.

– Я отключаюсь, – говорит Свен. – Ко мне посетители.