Читать книгу Инстинкт мести. Романтический детектив - Надежда Черкасова - Страница 4

На следующий день, хорошо выспавшись, Ася сходила в церковь, поставила свечки за упокой и за здравие и, вернувшись домой, принялась разглядывать старые фотографии. Там, где она маленькая с отцом, матерью, Следопытом. Сколько воспоминаний о бесконечно счастливых годах.

А вот целый пакет с фотографиями, которые она сделала в шестнадцать лет. Возраст, когда заканчивается детство. Снимков так много, что она собиралась поместить их в другом альбоме, но что-то помешало. Они так и остались в конверте ждать своего счастливого часа. Ася вынула любительские фотографии.

Следопыт подарил ей тогда на день рождения цифровой зеркальный фотоаппарат со сменными объективами, заявив, что берёт её к себе в газету внештатным фотокорреспондентом. И Ася от радости снимала всё подряд, надеясь, что хоть пара-другая снимков ему понравится.

Не получилось тогда из неё не только фотокорреспондента, но даже более-менее приличного фотографа. Оказалось, что объять необъятное невозможно даже с самым новым фотоаппаратом, который отказывался фиксировать изображение окружающего мира таким, каким его видела Ася.

Большой перепад яркостей на фотографируемой сцене – и детали в свете и тенях терялись: вместо голубого неба с пышными облаками на снимке отражалось лишь белесое пятно, а люди в тени превращались в невнятные тёмные силуэты, сливающиеся с окружающей обстановкой. Заниматься же кропотливой работой по подбору индивидуальных надстроек для каждого снимка она считала лишней тратой времени и нервов, а потому объявила Следопыту, что увольняется по собственному желанию.

Так как работы Аси за исключением нескольких фотографий не представляли никакой художественной ценности, она охладела к этому – ну явно, не её – виду деятельности и снова окунулась в прекрасный волшебный мир книжных героев. Там у них всё было как-то ярко, красиво, захватывающе и понятно. Снимки так и остались лежать в плотном бумажном конверте. Вот и сейчас пусть туда отправляются. Ещё на одиннадцать лет.

Она снова полюбовалась на удавшуюся фотографию отца и закрыла альбом, так как навернувшиеся слёзы всё равно размывали изображение, искажая и делая его неузнаваемыми.

– Асенька, пойдём, покушаем, – заглянула в комнату мать. – У нас с тобой с утра даже росинки маковой во рту не было. Хоть и нет аппетита, а есть надо. Чтобы сил хватало. Не только на терпение, без которого не выжить, но и дальнейшее существование.

– Почему существование, а не жизнь?

– Я тебя на кухне жду.

Они сидели напротив, две женщины, у которых насильно отобрали близкого человека, вынудив относиться теперь к жизни, как к воровке, позарившейся на чужое. Без него пусто в огромной квартире и пусто в душе.

Кажется, что им даже поговорить не о чем. А ведь это не так. Но только слова не идут на ум, потому что обеим тяжко одинаково. И поделиться горем нет никакой возможности, так как горе общее и неделимое. Во всяком случае, между ними. Это всё равно, что себе своего горя добавить.

– Асенька, почему ты не ешь?

– Я пытаюсь, но плохо получается.

Когда Асе в детстве есть не хотелось, заставить её было невозможно. И тогда, если дома не было отца, – с которым Ася и без уговоров могла съесть что угодно, даже ненавистную гречку, которую теперь обожала, – матушка приглашала с улицы кого-нибудь из детей и сажала за стол. Видя, с каким удовольствием уминает подружка или дружок невкусную на её взгляд еду, Ася неожиданно для себя начинала облизывать губки, и у неё прорезывался такой аппетит, что матушка только диву давалась.

А может, и сейчас кого-нибудь пригласить в гости? Нет, не поможет. Никого не хочется ни видеть, ни слышать.

– Я потом поем. Когда захочу, – Ася отодвинула тарелку с тушёным мясом и овощами.

– А если не захочешь, будешь голодная ходить весь день? Может, хочешь чего-нибудь конкретного? Так скажи, я приготовлю.

– Хочу. Чтобы меня оставили в покое.

Ася вышла из-за стола и отправилась к себе. Вот зачем она обидела мать? Ей также тяжело. Нагрубила просто так, походя, даже не задумываясь. А если не просто так? Что она имеет в виду? Что матери не так горько, как Асе?

Хотя бы и это. Как бы женщина ни любила своего мужа, у неё может, если она захочет, появиться и второй, и третий, и даже десятый. А вот отца второго, третьего и десятого уже не будет никогда. Он один единственный на всём белом свете и другого ей уже никто не предоставит. Да ей никакой другой и не нужен.

Ну почему так тошно на душе? Что за дурные предчувствия не дают ей расслабиться? Ася набрала номер.

– Привет, Пчёлка! Оса на проводе.

– Асенька, привет! Ты как, пришла в себя после вчерашнего?

– Вполне.

– Не передумала идти к нам?

– Ещё думаю. Вся ночь впереди. Уля, а ты знаешь, что за работа мне предстоит? Вчера была такая запарка, что Зацепин мне ничего толком не успел объяснить.

– Тебе, подруга, повезло. Работа корреспондента «Отдела происшествий» вполне блатная. Сидишь себе и ждёшь каких-нибудь происшествий. Как только что где случилось, мчишься на всех четырёх туда, фиксируешь и возвращаешься в редакцию. Пишешь заметку, сдаёшь, и ты свободна как… овечка: вроде на поле, а забор мешает. Зато никакой тебе политики, высказывания собственных мнений, которые могут не совпасть с мнением начальства. Не работа – мечта. Беготни, конечно, много, зато интересно, постоянно среди людей, новые лица, занятные истории. В общем, скучать не придётся.

– А если никаких происшествий не будет?

– Значит, из интернета у кого-нибудь передерёшь. Все так делают. И никто не обижается. Так как сегодня ты у кого-то займёшь информацию, а завтра кто-то воспользуется твоей. Своего рода взаимовыручка.

– А если в интернете мне ничего не понравится?

– Придумаешь сама. Знаешь, какие истории выдумывала Мария Ивановна, вместо которой ты теперь будешь работать? Зачитаешься! Ехать ей, например, куда-то далеко не хочется, она возьмёт и сочинит что-то совершенно потрясающее.

– По какой причине она уволилась?

– По пенсионной. Возраст подошёл, вот больше и не захотела работать.

«Не могла эта старая бабка вести никакие журналистские расследования, – подумала Ася. – Значит, был кто-то ещё».

– Если честно, то не такой я себе представляла работу журналиста. Да и по происшествиям ездить, наверное, не так уж и здорово. А вдруг это авария какая-нибудь. Значит – жертвы, трупы, кровь. Я ужасно боюсь крови… А ещё кто-нибудь увольнялся из редакции? Может, его место не такое страшное?

– Ещё Стас уволился, журналист. Но, как мне кажется, не сам. Лодырь был ещё тот. Всё время где-то пропадал. А когда появлялся в редакции, информацию приносил – кот наплакал. Работа у нас, сама понимаешь, коллективная, и никому не понравится, что на его горбу в рай кто-то пытается въехать. Вот ему и пришлось уйти.

– И где он сейчас?

– Не знаю. Болтается, наверное, без работы. Журналисту теперь нелегко работу найти, потому как кризис, будь он неладен. Я вообще не помню, чтобы мы когда-нибудь жили без кризиса. Прав Антоша: то мы в него входим, то из него выходим и никак выйти не можем, а там глядишь – и новый уже на носу.

– Спасибо, Пчёлка, что поболтала со мной. Уже не так страшно будет завтра на новую работу выходить.

– Заходи на огонёк, Оса, если минутка найдётся.

– Обязательно найду. – Ася положила трубку.

«Остаётся только узнать фамилию Стаса, – Уле лучше больше не задавать о нём вопросов, чтобы не заподозрила чего, – разыскать его и убедиться хотя бы в том, что он жив, здоров и с ним всё в порядке. А то, что он работу потерял, – такая ерунда по сравнению с тем, если бы он лишился жизни. И если выяснится, что со Стасом всё ладушки, можно будет из головы дурные мысли выкинуть».

Ася побродила по комнатам, словно что-то разыскивая, но вспомнить то, что засело в ней, как заноза, и не давало покоя, не смогла. Ну почему так неспокойно на душе? Ведь с утра она чувствовала себя вполне сносно. Даже на сердце потеплело, когда в церкви перед крестом с распятым Христом прочитала заупокойную молитву, понимая, что хоть чем-то помогает душе отца.

Почему же всё так резко изменилось? Что случилось после? Какая ускользающая от неё теперь мысль вторглась мимолётом в сознание и разрушила это благостное состояние после церкви?

Ах да, она рассматривала фотографии в альбоме. Ну и что? Ася видела их миллион раз, и ничего нового в них просто не могло быть. А если на что-то она, хоть и мельком, взглянула по-иному? Фотографии не изменились, но имеет огромное значение, когда те, кто на снимках, были ещё живы, и уже совсем иное дело, когда нас покинули.

Неужели её расстроила одна из фотографий отца? Нет, не то. Значит, чья-то другая? И чего она мучается? Взять альбом и ещё раз пролистать.

Ася села с альбомом за стол и уже более внимательно принялась разглядывать его содержимое. Останавливалась на каждой фотографии, всматривалась в родные и знакомые лица. Нет, она ошиблась. Дело совсем не в снимках. Добралась до самой последней странички и снова наткнулась на пакет с неудавшимися пробами фотообъектива.

Хотела сунуть пакет в альбом и забыть об этом странном предчувствии чего-то неуловимого и опасного для себя, но испугалась, что депрессия утянет её в омуты беспросветной безысходности, и вывалила все снимки из пакета на стол. Разложив в несколько рядов, стала всматриваться, вспоминая далёкий и суматошный день.

Гостей тогда родители пригласили видимо-невидимо. Всё-таки шестнадцать лет – возраст, когда окончательно прощаешься с детством и стоишь на пороге пугающей взрослости, а потому его следует отметить с размахом. Ася носилась с фотоаппаратом среди гостей, которые ей с удовольствием позировали. Да, поснимала она тогда, конечно, кучу народа. Наобещала, что всем вышлет снимки по почте, а как впоследствии глянула, что у неё получилось, решила поскорее забыть о своих намерениях, чтобы не позориться перед людьми.

Незнакомые лица лучше отложить в сторону, чтобы не мешались, всё равно же она их прежде никогда не видела, да и потом тоже. Остались только свои: близкие и родственники. Из умерших – отец, бабушки и дедушки с обеих сторон. Из ныне здравствующих – мать и Следопыт. Жаль, что Ася себя пропустила. И никому даже в голову не пришло, что фотографировать в первую очередь нужно было саму именинницу. Ну да ладно, что уж теперь-то сожалеть.

А это что такое? Ася даже лупу взяла, чтобы лучше разглядеть. Какая странная фотография. На других все гости смотрят в объектив, а на этой… взгляд Следопыта направлен куда-то за спину фотографа. Его здесь трудно узнать. Спокойное и, как обычно, довольно равнодушное лицо преобразилось настолько, что можно даже читать по нему целую бурю эмоций: огонь в мимолётном пылком взгляде, вырвавшаяся на мгновение бушующая страсть, обожание и нежность, а также горечь и обида. Что за чудо чудное явилось ему? Что или, скорее всего, кого он увидел?

Вот напридумывала-то! Ася отложила на время фотографию и закрыла глаза. Ну и что, даже если она не ошиблась? Ну, влюбился мужик в какую-то молоденькую красавицу, и что в этом странного? Он ещё тот ловелас. Вон уже два раза был женат. Тогда почему она на снимках не увидела ни одной молоденькой красавицы? Значит, они просто тогда ничем не заинтересовали Асю, потому и не попали в объектив.

Вот сейчас она откроет глаза и увидит совсем другую картинку: Следопыт застывшим и равнодушным, словно у удава, взглядом наблюдает суету сует, в которую превратили тогда её день рождения дорогие родители. Ася открыла глаза и снова вгляделась в снимок. Прежние впечатления не только утвердились, но появилась ещё одна, ранее незамеченная, эмоция – безумная всепоглощающая любовь. Уж её-то нельзя спутать ни с какой другой.

Так-так! Значит, Следопыт на её дне рождения в кого-то так влюбился, что даже скрыть своих эмоций не сумел, когда смотрел на предмет своей страсти? Ася взяла снимок и направилась в комнату матери.

Та лежала, укутавшись в шарф, словно ей холодно. Но ведь лето в самом разгаре, и солнце палит нещадно, вынуждая открывать окна и устраивать сквозняки. Отвернувшись к стене, она как-то странно подёргивала плечами, но когда услышала шаги Аси, замерла.

«Плачет, – подумала та и села на край кровати. – Надо ей дать возможность успокоиться». Она помолчала немного, но утешать мать не торопилась. Той нужно выплакаться. Как и Асе. А плакать при свидетелях совсем не хочется. Иначе придётся говорить об отце. Чтобы поскорее выговориться и уже окончательно прийти в себя? Нет, она ни с кем не хочет делиться воспоминаниями, даже с матерью. Иначе ей самой ничего не останется.

– Мам, помнишь, на моё шестнадцатилетие вы с отцом столько гостей наприглашали, что у нас в квартире творилось столпотворение?

– Конечно, помню. И что?

– А была среди гостей молодая красавица, которой бы мог тогда заинтересоваться Следопыт?

– Была. И не одна.

– Тогда почему я никого из них не сфотографировала?

– Понятия не имею. Почему ты об этом вспомнила сейчас?

Мать поднялась, пряча от дочери покрасневшие глаза, подошла к окну и принялась поливать из маленькой лейки цветы в горшках.

– Ты ела что-нибудь?

– Сейчас пойду на кухню и поем. Скажи, а ты можешь сказать, на кого он смотрит?

Она подошла к матери и сунула ей в руки снимок.

– Ася, мне-то, откуда знать, на кого одиннадцать лет назад смотрел твой крёстный, когда ты его фотографировала? Снимок делала ты, вот и вспомни, кто тогда стоял за твоей спиной… Извини, мне что-то нехорошо. Я полежу немного, может, усну. Сегодня за ночь глаз не сомкнула. – И она снова легла на кровать, отвернувшись к стене.

Выходя из комнаты, Ася почувствовала, что у неё появился аппетит. С чего бы это? Надо же как-то стимулировать мозг, чтобы он вспомнил о давно минувшем. Но почему это представляется ей таким важным?

Ася съела большой кусок торта, выпила чашку чаю и готова снова искать ответ на заинтересовавший её вопрос. Она вернулась к столу и разложила все фотографии по датам и времени съёмки.

Трудность заключалась в том, что снимала она не по кругу, то есть, поворачиваясь в одном направлении, а старалась ухватить нравящиеся ей картинки и слева, и справа, и оглядываясь назад. И всё же ей удалось хоть как-то систематизировать изображения, угадывая по фрагментам мебели. А так как свою квартиру Ася знала слишком хорошо, чтобы ошибиться в определении конкретного места съёмки, она вычислила того, кто в момент фотографирования стоял за её спиной.

Ася почувствовала, как внутри у неё словно что-то оборвалось. Не может быть! Этого просто не может быть! Она перепроверила ещё раз и оставила на столе только две фотографии – Следопыта и матери. Это на неё он смотрел, как на чудо, влюблёнными глазами с не смеющими открыто выразить разрывающими его на части чувствами.

Значит, Следопыт ещё одиннадцать лет назад любил её мать?! А если гораздо раньше? Если он любил её всегда? А если он любит её и сейчас?! И мать знает о его любви! И всегда знала.

Ася внимательно рассматривала фотографию матери, пытаясь прочесть по лицу её эмоции: грусть в глазах – и это в день рождения дочери! – натянутая, словно застывшая на губах, улыбка. Да полно, не кажется ли это Асе? Может, из-за усталости? Нет: мать знала всегда, что Следопыт её любит!

Однако не нужно торопиться с выводами. Следует сначала поговорить с ней самой. Ася кинулась в комнату матери.

– Посмотри, я нашла и твой снимок. – Она протянула фотографию.

– Ну и что? – Мать даже не взглянула на снимок.

– А то, что Следопыт смотрел не на какую-то несуществующую красавицу, которой и в помине не было. Он смотрел на тебя!

– Ну и что?! – мать уже теряла терпение. Она села на кровати и взглянула на дочь: – Да, он смотрел на меня. Что дальше?

– Но он не имел права так на тебя смотреть! Ты должна была запретить ему так на тебя смотреть!

– Ася, я понимаю: тебе сейчас очень плохо. А когда человеку плохо, он пытается обвинить в этом кого-то. Ты, почему-то, выбрала для обвинений Следопыта.

– Ошибаешься! Он ведёт себя так, как ему позволяешь ты. Это ты виновата в том, как он на тебя смотрит.

– Зачем ты так? Я всегда любила только твоего отца.

– А Следопыт всегда любил только тебя? Так, что ли? И никто ни в чём не виноват? Вот только вы оба живы, а отца больше нет. Почему умер он, а не Следопыт, не ты?

– Асенька! Что ты такое говоришь, опомнись!

– То, что слышишь! Почему убили именно его? Почему не убили Следопыта? Или тебя, например?

– Другими словами… – Ася увидела, как мать приложила ладони к горлу, словно ей трудно стало дышать, и побледнела как полотно – …тебе было бы легче, если бы умерла я, чем твой отец?!

Глаза её уставились в пустоту. Мать словно окаменела.

– Да, ты, наверное, права. Лучше умереть, чем так мучиться. От беспросветной тоски по человеку, которого любила больше жизни. От душевной боли, которую уже ничем не унять. Как жаль, что ничего нельзя вернуть. Так, как было прежде, уже не будет никогда! А по-другому мне не нужно. – Она снова легла и отвернулась к стенке.

Случилось то, чего больше всего боялась Ася. Мать поделилась с ней своим горем, а так как их горе было общим, оно удвоилось для Аси и не принесло облегчения матери. Потому что нельзя обращаться за помощью к слабому, который сам еле держится на ногах.

Ася со слезами на глазах бросилась в свою комнату и, закрывшись на ключ, повалилась без сил на кровать. Она рыдала в голос, понимая, что слёзы не приносят облегчения. Наоборот, душу словно тисками сжало – ни вздохнуть, ни выдохнуть – и помощи ждать неоткуда.

Они обе загнали себя в угол, по собственной воле и не оставив себе ни единого шанса ни на понимание, ни на прощение, ни на будущее. Ася с трудом заставила себя подняться и набрала номер.

– Следопыт, если ты немедленно не приедешь, случится что-то страшное и непоправимое.

Через полчаса она услышала звонок в дверь, затем стук. Почему мать не открывает, неужели так трудно? Ася поплелась к выходу. Зацепин влетел в квартиру, озираясь:

– Что случилось?

– Горе у нас случилось, разве не знаешь?

– Где она?

– У себя.

Он подскочил к спальне матери и толкнул дверь, но та оказалась запертой.

– Рита, с тобой всё в порядке? Открой! Это я, Зацепин. Что произошло? – обратился он к Асе.

– Отношения выясняли.

– Нашли время! Рита, открой немедленно! – принялся стучать в дверь Зацепин. – Ася у себя в комнате заперлась и не открывает.

«Не поверит, – подумала Ася. – Кто тогда тебя в квартиру пустил? Ну разве что дверь оказалась незапертой. Это у нас в последнее время часто бывает».

– Идёт, – прошептал Зацепин, приложив ухо к двери. – Бегом к себе, чтобы она тебя не увидела.

Дверь открылась и на пороге появилась взволнованная Маргарита. Она еле держалась на нога, опираясь плечом о косяк. У Зацепина даже дух захватило от хлынувшей на него жалости. Не было того, чего он для неё сейчас не сделал бы. Только бы она пришла в себя, снова ожила и была счастлива!

– Что с Асей?

– С ней всё в порядке, не волнуйся. Вот ты совсем сдала.

– Да, кажется.

Она сделала шаг назад в комнату, и если бы Зацепин не подхватил её, рухнула на пол. Он помог добраться до кровати. Маргарита легла, снова укутавшись в шарф.

– Я вызову врача.

– Нет, мне уже лучше. Лишь бы с Асей ничего не случилось.

– А может, тебе в больнице полежать, сил поднабраться? Тебя подлечат, на ноги поставят. Да и людей там много, и каждый со своей болячкой, так что скучать не придётся. Как увидишь, что и другим в жизни достаётся не меньше, чем тебе, легче будет смириться и со своим горем. Ни одна семья на свете без потерь не живёт.

– Я не оставлю Асю одну.

– Она не одна. Особенно теперь, когда я её взял к себе на работу. У нас там такая кутерьма, что ей некогда будет задумываться. Сейчас вам обоим лучше среди людей находиться. Сами не заметите, как окружающие по чуть-чуть, по ниточке разберут ваше горе, вот вам меньше и останется. И вы поймёте: нужно жить дальше, что бы ни произошло. Не вы первые, с кем такое случилось, не вы последние. Все когда-нибудь через смерть близких проходят, и не один раз. Дети вынуждены хоронить родителей, жёны мужей.

«Бывает даже и так, – подумал Зацепин, – что родители хоронят детей, а это гораздо хуже. И всё равно жизнь продолжается».

– Пойди к ней, посмотри, как она там?

– Хорошо, посмотрю. А ты вставай потихоньку и выбирайся на кухню. Мы с Асей сейчас что-нибудь поесть приготовим. Если вы сами решили голодать, то гостю-то не дадите с голоду умереть?

Зацепин зашёл за Асей, и они отправились в кухню.

– Ты готовить-то умеешь?

– Умею, но не люблю.

– Не завидую я твоему мужу.

– Я найду такого, который сам любит готовить.

– Ты лучше разыщи такого, который будет тебя любить.

– Это уж, само собой разумеется.

– Ну, не скажи, Оса, в жизни бывает всякое.

– Что ты собрался готовить? – Ася устроилась в кресле с ногами и приготовилась наблюдать.

– Ты хотела сказать: что будем готовить мы? – Зацепин заглянул в холодильник, вытащил кастрюлю и открыл крышку. – Как вкусно пахнет. Для начала разогреем мясо с овощами. А пока оно греется, сделаем салат из помидоров и огурцов. Со сметаной… которой на донышке, поэтому добавим растительное масло… которого всего-то осталось со столовую ложку. Но нам хватит. Ты не забыла, что тебе завтра на работу? А раз ты будешь весь день занята, то к вечеру явишься домой разбитая и усталая. Поэтому за продуктами мы с тобой сходим сегодня. Забьём до отказа холодильник всякими вкусностями, и жизнь уже не будет казаться такой серой и беспросветной… Чего сидишь? Режь огурцы, помидоры, пока я с зеленью вожусь. Петрушку и укроп я сначала ненадолго замачиваю в холодной воде. Добавляю в воду побольше соли, которая вытянет все нитраты. Затем промываю в проточной воде, и она уже пригодна к употреблению.

Салат на столе, мясо в порционных тарелках, остатки тортика порезаны на кусочки. Маргарита вошла в кухню и села за стол.

– Ты как, не будешь против, если я после ужина ненадолго заберу Осу с собой прошвырнуться по продуктовым магазинам?

Как же они обе устали без уверенного и бодрящего мужского голоса, умеющего расшевелить, увлечь, избавить от упаднических мыслей, вселить надежду, что не всё ещё потеряно и стоит хотя бы попытаться вырваться из цепких лап безысходности. Ведь никакие они не особенные, а сделаны из того же теста, что и другие. А потому так же, как и все, найдут в себе силы и выберутся, наконец, на свет из непроглядного мрака обрушившейся на них беды и поймут, что жить дальше нужно. Так как если бы было по-другому, человечество давно вымерло, не оставив о себе даже воспоминаний.

Они ели молча, и каждый думал о своём. Но общая на всех мысль одинаково приходила в их головы. Поэтому никакие слова и не были нужны: всё и так ясно, яснее просто некуда.