Читать книгу Лисье время - Надежда Гарнык - Страница 2

Лису гонят лайки зимой по нарыскам, то есть по следам, редко зимой по горячему, когда мелькает ярким пятном лисий хвост. Гоняться за зверем – прерогатива гончих, не лаек. Лиса норится, часто охотники просто сторожат норы, устраивают всё больше засады, а не облавы. Лису не особенно получается привадить, это не кабан.

Все лисы в Пушнорядье теперь дикие, всех можно бить, устраивать гоны, выслеживать. Нет давно в зверосовхозе клеточных лис, которых для ленивых охотников выпускали егеря. Понятно, бракованных выпускали на гон. Шла выбраковка по различным признакам, для безопасности охотничьего хозяйства, выявлялись и больные или агрессивные, которых собратья покусали и шкуру попортили…

Клеточных лис решили ликвидировать в тяжёлые времена, когда зверосовхозу не хватало корма. Товарные лисицы[8] пошли на пушнину, все до одной из шестисот голов. Без ветосмотра и бонитёра[9]. Обычно-то всех подряд не били. Но тут стало нечем кормить, а впроголодь зверя держать нельзя – мех сразу испортится. Три дня недокорма, день голода – и шкурка на стадии отделки начнёт лезть, мех будет не таким блестящим, каким привыкли видеть пушнорядский мех, да и лисы – не норки, они слабеют, злятся, могут начать кусать самих себя, тоже на брак тогда пушнина, а то и сразу на художественные кисти.

В тот тяжёлый год и так непозволительно отложили убой, до декабря[10].

Но хуже всего дело обстояло не с товарным зверохозяйством, а с племенным. Хуже смерти – только ожидание смерти, сказал великий классик. Именно это ждало лучшие экземпляры лис.

В племенном хозяйстве Танечка начинала работать в конце 60-х годов. Первоначально она изучала свойства и причины изменений потускневшего и утончённого остевого волоса шкурки – именно это требовалось от Танечки в первые три года – обязательной отработки по специальности после университета. В лаборатории фабрики сами понимали, что дело в питании. Питание – это ценность и секрет любого пушного хозяйства, стратегическая информация. Клеточных лис в Пушнорядье кормили по разработкам института, но первосортные когда-то шкуры опустились до уровня второго сорта, некоторые приходилось красить. Как говорится, нет худа без добра. Меховой фабрике пришлось выстроить красильни – доводить до ума низкосортный мех. А Танечке, пока мех усиленно красили, отчего он терял половину в стоимости и двадцать процентов износостойкости, предстояло выяснить причину ухудшения качества не только остевого, но и кроющего волоса[11] и подпуши[12]. Танечка буквально поселилась в зверохозяйстве вместе со звероводами. Она вспоминала, что после Москвы и удушливой обстановки в семье мужа, где ей постоянно напоминали, что её взяли в отдельную квартиру из коммуналки, что она – рядовая аспирантка, пусть даже и кандидат наук, а муж – перспективный учёный, сотрудничающий с «космосом», это были самые счастливые времена. Дом, в котором молодому специалисту выделили двухкомнатную квартиру, просторную, светлую, ещё строился. Можно было жить в общежитии при фабрике, но Танечка решила иначе. Она, горожанка до мозга костей, оказалась совсем не требовательной к условиям внешней жизни. Ведь внутри этой молодой миниатюрной женщины-учёного, шла внутренняя жизнь, богатая, насыщенная творчеством, с сомнениями, пробами на ощупь, нервотрёпкой, переживаниями. Обязательно и в кратчайшие сроки найти причину, добавить в рацион лис недостающий элемент! Для этого всегда лучше пожить не то чтобы жизнью подопечных исследуемых животных, но рядом с ними. Руководитель зверосовхоза не прогадал и ни разу не пожалел лет, потраченных на выбор сотрудника для фабрики и совхоза. Звероводы, долго занимающиеся селекцией, применяют свои знания и в анализе качеств людей. Пушной король города видел: Танечка, как многие химики, была дисциплинированна, исполнительна, щепетильна, придирчива, требовательна, трудолюбива и очень умна. Она нашла ошибку в рационе лисиц. Всё сложное лежит на поверхности. Бастардам, то есть скрещенным лисицам (а только такие могли жить в неволе), не хватало элементарной речной рыбы. Не морской кильки и не комбикорма с рыбьей мукой, а живой рыбы! Речной рыбы! Считается, что рыба для лисиц не так питательна, как мясо. Но лисицы были взяты из местной фауны, и надо было делать поправку на местность. Лисицы испокон веков любили полакомиться рыбой в Рябушке. А что творилось в нерест! Река буквально кишела лисами! Натолкнула на догадку Танечку картина в краеведческом музее. На картине – расцвет весны, жёлтые пятна-искры одуванчиков, светло-зелёная дымка только что проклюнувшихся листочков, две лисицы у реки ловят рыбу, а мальчики притаились за кустами и замерли: где-то совсем рядом с лисами капкан, его не видно зрителю, он спрятан в одуванчиках. Картина так и называется – «Лисий капкан»… Конечно, Танечка просто пробовала различные рационы и анализировала потом волос: под микроскопом, капала на них разными составами. Выводы были сделаны спустя год, когда мех наконец приобрёл былой блеск. Теперь Танечка могла гордо написать мужу: она тоже молодой перспективный учёный, ей сразу предложили стать старшим научным сотрудником и заместителем заведующего лабораторией – обработка меха на фабрике, как ни старались учёные фабрики, была неидеальна, а по технологиям, по сравнению с Америкой, отставала лет на двадцать. Но Танечка не рискнула писать о своих успехах (а то вдруг у мужа нет успехов, а у неё есть), а на предложение работать в лаборатории фабрики ответила, что она просто химик-органик, а заниматься выделкой пушнины – это не её компетенция, очень ответственно, и ей надо многому учиться: основное в первосортной шкурке – верно подобранные пропитки на всех стадиях. Тогда Танечку отправили снова в Москву, договорились с кафедрой звероводства в одном институте и с кафедрой натурального меха в другом. Танечка ходила в оба вуза на лекции по выбору, посещала все лабораторные занятия, и даже индивидуально с ней занимались профессора – государство было крайне заинтересовано в уникальных специалистах по пушнине. Так бабушка Ляли получила ещё два образования (которые не афишировались) и стала биохимиком (но деятельность её имела гриф «секретно»). Дома с ней обращались повежливее – как-никак лисьи шапки привезла, да какие! Шикарные шапки и всем по размеру подошли: и свекрови, и золовке, и мужу. Но общались родственнички чересчур уж льстиво, ненатурально ласково, что называется, «лисили» – из кожи вон лезли, подлизы, но всё равно время от времени проскакивало высокомерие, не упускали случая кольнуть исподтишка. Но только исподтишка – ведь в будущем обещаны лисьи шубы и норковые манто! Вернулась Танечка в Пушноряд глубоко беременной, вздохнула спокойно, что не надо общаться больше с семьёй мужа (только меховые манто не забывать высылать с оказией) и не надо каждое утро наблюдать в окно затхлый серый маленький дворик с чахлыми клёнами. Зажила Танечка в ставшем второй родиной приветливом для неё суровом городе, с такими пейзажами, окрестностями, пространствами, смотрящими в вечность, что не снились ни одному москвичу. Танечка обустроила новую квартиру по своему спартанскому вкусу, без излишеств, безделушек и даже без телевизора.

Дочка (мама Ляли) родилась в феврале, назвали девочку Зоей в честь звенигородской обсерватории (ЗО), где работал Танечкин муж. Он так всё ещё и ходил в молодых и перспективных, но, вместо того чтобы навестить жену и маленькую дочку, начал выпивать после работы с мажорными друзьями, стал любителем ипподрома, поэтов и запрещённой музыки. А потом он оказался в тюрьме за драку. Три года отсидел совсем недалеко от Пушнорядского района, но жена ни разу к нему не съездила, посылки передавала, но ехать было просто некогда: маленький ребёнок с двух месяцев в яслях и напряжённая работа. В итоге Лялин дедушка так ни разу не побывал в Пушнорядье и после отсидки – невесёлые воспоминания омрачили бы приезд.

– Есть пьеса такая, «Утиная охота», – рассказывала Ляле бабушка. – Так это про нашего деда Витю.

– А мультфильм такой есть? – спрашивала Ляля. Ведь лучше мультиков нет ничего в жизни.

– Фильм есть. «Отпуск в сентябре» называется.

– Это тоже про дедушку Витю?

– Про него, когда он молодой был…

Летом Зо уезжала из Пушноряда. Она частично проводила каникулы в лагере от фабрики, август, как правило, на подмосковной даче – свекровь и золовка Татьяны Михайловны как раз укатывали на юга. Для Зо же Подмосковье было настоящим югом. На даче отец и общался с Зо, да и то не каждый год. Он давно уже не работал по специальности, стал вести полностью маргинальный образ жизни.

Пятнадцать лет, с момента рождения дочери и до времени, когда в стране начались большие перемены, были самыми счастливыми в жизни Танечки, а потом Татьяны Михайловны. Её приглашали на международные конференции, она судила и оценивала шкуры на пушных аукционах[13], её уважали и в городе, а уж друзья-приятели из Москвы просто боготворили Таню и называли её «наша пушная фея». Ещё бы! Они теперь за выговариваемые деньги могли и сами выглядеть как эльфы, и «подсобить с шубкой нужным людям». «У нас, – говорили они, – есть связи в пушнине. Нет, соболя нет, и песца нет. Но есть лисица и норка. Да. Чёрная лисица. Серебристо-чёрная. Нет. Чернобурок в стране нет. Чернобурки в Канаде. Их просто все путают с серебристо-чёрными. Серебристые красивее в сто раз. Всё законно и с чеком, даже с товарным, если захотите. У нас в Пушноряде живёт наша пушная фея Таня… Горностаи ещё есть. Но это стоит безумных денег…»

Никому из московских знакомых за пятнадцать лет Татьяна Михайловна никогда не рассказывала о главном деле, о тех научных задачах, которые она пыталась решить на племенной ферме по заданию «партии и правительства».

Во всех зверохозяйствах есть племенные животные. Это лучшие особи, которые продолжают «династию». В пушнорядском зверосовхозе существовало не одно племенное хозяйство, а несколько: одно для норок, другое для лис, а третье – особое, тоже для лис, но экспериментальное. В документах оно проходило как «селекционное хозяйство по получению бастард[14] новых окрасов», на самом деле это хозяйство занималось прежде всего другим: задача была – получить лисицу бо́льших размеров. Чем крупнее шкура, тем она ценнее, ведь больших пластин требуется на изделие меньше, чем малых и средних, и, значит, меховое манто можно продать дороже, и сносу ему не будет. Вот этим занималась Татьяна Михайловна пятнадцать счастливых лет и два последних мученических года.

Клеточные лисы совершенно не приспособлены к жизни на воле, а живут в неволе относительно долго; каждая особь экспериментального племенного хозяйства была помечена номером-татуировкой на ухе. Каждая особь, включая щенят, была на вес золота, выбраковка шла жесточайшая: оставляли только самых крупных особей с идеальным окрасом, остальных пересаживали в вольеры на обычной племенной станции. Стоит ли говорить, что самцов искали в Канаде и в странах Северной Европы – в Америке лисы были относительно небольшими. Иностранные экземпляры стоили очень и очень, но деньги выделялись, работы велись. Всему пушному миру к тому времени было известно, что в России, а потом и в мире норки клеточного разведения стали в полтора раза крупнее своих диких сородичей. От лис таких чудес не ждали даже при идеальном отборе, но прибавка по шкурке в два-четыре квадратных дециметра ожидалась в ближайшем будущем. Кто сорвёт главный куш? Тот, кто выведет крупную, с идеальным окрасом лису быстрее…

Лисы в экспериментальном хозяйстве были как тридцать три богатыря – все на подбор. Уже строили поблизости новую ферму – для элитных крупных лис, фабрика ожидала элитные шкурки с нетерпением, но по независящим от совхоза причинам кончилось всё тем, что лис стало нечем кормить. Забили товарных. Забили племенных. А вот экспериментальных забивать никто не решился. Не потому что чего-то боялись, нет! Но лисам давали препараты, кололи уколы, да и шкурки были с выжженными номерами – это сразу второй сорт, а то и третий. Ещё неизвестно, как поведёт себя волос при крашении – ведь лисам для усиленного роста подсыпали в пищу какие-то химические порошки, а при крашении такой «химический» волос может вылезти весь или изменить цвет.

Уже ровно сутки корма лисам не давали, его не было. Руководитель племенных хозяйств, тот, что выбрал Татьяну Михайловну ещё в Москве, слёг в больницу с инфарктом – он давно был на пенсии, но по-прежнему жил жизнью зверосовхоза и фабрик. Татьяна Михайловна пошла вместе с шестнадцатилетней дочкой Зоей навестить пушного короля в больницу и там долго с ним говорила, успокоила его плачущего, как маленькому ребёнку подтёрла слёзы и сопли, уверила, что корм для экспериментальных лис уже найден, что беспокоиться не о чем, что это временное явление и по телевизору уверяют, что всё наладится. И пушной король с лёгким, но больным сердцем уехал в Москву на серьёзную операцию. Поговаривали, что он, одутловатый, с синими губами, постоянно хватающийся за левое подреберье, договорился с руководством города (горкомом), скупил по госцене на фабрике контейнер шуб и прочих изделий (в том числе из горностая) и вывез его в Москву. По всей видимости, операция прошла успешно. И на сердце, и по реализации дефицитных шуб. Больше в городе пушной король не появлялся, бросив взращённую им пушную фею и дело её жизни на произвол судьбы.

– Если бы он умер тогда, я бы знала, сообщили, были бы похороны. Но никто ничего не говорил. Значит, слава богу, жив, – рассказывала бабушка Ляле и добавляла после паузы: – Или похоронен в Москве.

Ляля видела в краеведческом музее огромный портрет бабушкиного пушного отца (или пушного короля), да и в бабушкином альбоме были фото с конференций. Крупный, судя по лицу, очень весёлый мужчина, добродушный, похожий на толстого брата Гавс из мультиков про дядюшку Скруджа. На экскурсии в музее, останавливаясь перед портретом и стендом о работе зверосовхоза, экскурсоводы замечали, что под руководством этого зверовода зверосовхоз принёс советскому государству экспортных рублей, сопоставимых с алмазной промышленностью.

Но пушной король уехал, прихватив куш, а пушная фея понятия не имела, откуда брать хоть какой-нибудь корм. В считаные месяцы из любимой и уважаемой феи для сотрудников меховой пушнорядской индустрии Татьяна Михайловна превратилась в тщедушную седую мегеру, настойчивую и скандальную, которой непонятно что надо – ведь план по меховым изделиям выполняется и перевыполняется!

Татьяна Михайловна пошла в зверохозяйство, но начальства не было на месте – все на совещании. «Да сколько можно совещаться-то! – прохрипела Татьяна Михайловна секретарю. – Каждый день летучки, планёрки, съезды, лишь бы делом не заниматься!» «Все озверели, Татьяна Михайловна. Вот и вы… уже тявкаете, как настоящая лиса», – всхлипнула от испуга секретарь, такой разъярённой она пушную фею ещё не видела. Татьяна Михайловна еле дошла домой, рассказала дочери:

– Пятнадцать лет жила как в раю и не понимала. Последние два года дались мне потом и кровью. Я всё выбивала: корм, препараты, даже бумагу для осциллографа, даже спирт медицинский и жидкий азот! Два года, а двадцати лет мне стоили! Проблемы на пустом месте. Эксперимент почти завершён. Ещё бы годик, и были бы прекрасные шкуры! А теперь? Всё.

– Мама! Но строят тебе звероферму! – Зо пыталась хоть как-то успокоить мать.

– Строили! Да что теперь строить. Вон после лисьего забоя огромные площади простаивают, клетки ржавеют, замки без использования на морозе выйдут из строя до конца марта. Замки не нужны. Лисы не нужны. Норки нужны. Туповатые, наиглупейшие водоплавающие зверьки!

– Да ладно тебе, мам, попроси – охотники нанесут тебе лисят, ты их скрестишь со своими экспериментальными, наладится. Главное, чтоб их оставили в живых.

– Да уж, оставили. Без корма. И как я скрещу племенного, купленного за валюту канадца с непонятно чем, с обыкновенной красной, мелкой? У неё и чумка может быть, и лишай, и просто подпалины, и гены не изучены, пусть даже и самую крупную особь мне отловят.

На это Зо не знала, что ответить. Без корма лисам нельзя. То есть лесным-то, диким, можно, но клеточным – нет. Экспериментальные лисы настоящие гиганты, они на выстрел не подойдут к диким, обыкновенным красным, они сразу погибнут в настоящей природе.

Чтобы хоть как-то поддержать, Зо вместе с матерью поплелась на станцию к зоотехникам и ветеринарам. Снег в этом году пока не буйствовал, лежало за городом от силы сантиметров десять. Зо с мамой прошли обжитые тёплые норковые клетки. Замаячили впереди чёрными страшными окнами зимние лисьи вольеры, раньше всегда освещённые.

– Зоечка! Смотри! – Татьяна Михайловна указала на столб дыма, поднимающийся за лесом. – Что это?

– Не знаю, мам. Может, костёр кто развёл?

– Жалко, ветер не к нам, запах не чувствую. Ты чувствуешь?

– Нет, мам, – испуганно отозвалась Зо. Она явно почувствовала запах жжёного рога.

– Мне кажется, на костре кто-то кабанью тушу решил приготовить, – повела носом и Татьяна Михайловна. И тут же успокоилась: время голодное, вот и начали готовить на кострах…

На экспериментальной станции выли воем уже привыкшие к мукам голода экспериментальные лисы, тявкали и скулили, маялись в огромных неотапливаемых вольерах, смотрели на Зо и Татьяну Михайловну глазами, полными боли, страданий, но и надежды на корм. Лисы очень преданные, они же из псовых. Лисы любили Зо и её одноклассников, заглядывающих по знакомству на ферму (так-то вход был воспрещён, но объект уже год не охранялся вообще), обожали свою пушную фею. Подпускали и зоотехника Вадима Витальевича Зинова, дежурившего у клеток сутки через трое и ведущего дневник лисьего самочувствия и антропологических изменений. Всегда учуивали и любили лисы доброго домашнего ветеринара Карповскую, инъекции она вкалывала виртуозно, небольно и незаметно, специальными уникальными иглами. Лисы, когда Карповская опаздывала и забывала надевать головной убор, тыкались мордами в её шикарные чёрные кудри. Поговаривали, что Карповская сама принимает препараты, предназначенные лисам, но это ветеринарши-завистницы с фермы глупых норок болтали, чего только люди не придумают. И Зо, и Татьяна Михайловна знали, что кудри у Карповской свои, это на уровне генов, на уровне деления ядер.

Сейчас ни Зинов, ни Карповская не обращали на лис внимания. Заглушал лисий вой старый громкоговоритель, привязанный к столбу. Этому громкоговорителю было лет сто. Он ещё о начале войны объявлял, правда, война до пушнорядских мест не докатилась, а то плохо бы пришлось фашистам, сожрали бы их голодные волки, растоптали бы кабаны, тогда ещё в их местах и медведи попадались. Сейчас-то всех перебили…

По громкоговорителю транслировали выступление очередного депутата с очередного съезда. Работники стояли и курили, смеялись над интонациями выступающего, говорили о подорожании и дефиците и о том, как похорошела «девочка-обсерватория». Всем было наплевать на необычных лис, на которых потрачена уйма времени, научного творчества, сил, а денег – огромные государственные валютные запасы. Все думали о том, где бы достать дефицитную одежду и сигареты, а ещё сахар-песок.

– Да что вы так убиваетесь, Татьяна Михайловна. Наши доблестные пушнорядские фабрики работают с перевыполнением плана, – грустно улыбнулся пропахший хлорамином зоотехник Вадим.

Этот Вадим странно стал вести себя в последнее время. Работал с Татьяной Михайловной с самого почти начала, был её правой рукой и вдруг так изменился в последний год. Его реакция, его успокоительные уговаривания выводили из себя пушную фею.

– Как нож в спину, Вадим, твои уговоры. Ты что, не понимаешь? Столько лет псу под хвост. И задание страны не выполнили. Не верю, что не понимаешь. Ведь это вредительство в государственном масштабе, настоящее вредительство.

– Да ладно, – поддержали зоотехника Вадима другие работники экспериментального питомника. – Зато пятилетку сделаем за год. Весь Союз оденем в лису.

– Пятилетки, пятилетки, забыли про них все! – рыдала Татьяна Михайловна.

– Ну что вы плачете? Зарплата у вас хорошая…

– Две зарплаты: у нас в хозяйстве и на фабрике, – завистливо и обиженно поджала губы ветеринар Карповская. – Вы как сыр в масле, а всё только жалуетесь.

– Вот. Тем более. Две зарплаты, – взял за руку Татьяну Михайловну Вадим. Его массивные очки в чёрной оправе, густые нестриженые («Под стать подчинённым лисам, чтоб за своего держали», – нередко шутил Вадим) волосы придавали зоотехнику надёжный, успокаивающий, какой-то магнетический вид; тембр голоса приятный и усыпляющий («Выработанный для общения с подчинёнными псовыми», – шутил Вадим). – Тем паче льготы у вас: заказы продуктовые в горкоме выделяют как орденоносцу. – Под конец Вадим стал несколько раздражаться. – Всё у вас прекрасно, почёт и уважение, Татьяна Михайловна.

– А лисы, а дело всей моей жизни?! – всхлипывала Татьяна Михайловна. – Какой почёт и уважение к лисам? Лис забили племенных! Скопом забили! Теперь глаз на наших положили! На уникальных, на не до конца изученных! И это в самом конце эксперимента!

– Да каждый год забивали. А скопом в этом сезоне, чтобы энергию сэкономить. Инфляция же, вот на этот раз так, – уверял Вадим.

Зо казалось, что Вадим Витальевич издевается над её мамой, да и над ней. Он очень поменялся, Зо не узнавала отца своего одноклассника Виталика. Они жили в одном подъезде. Но Зо с интересом наблюдала за отцом Виталика и не верила в искренность его слов. Чем больше он нёс пургу, тем настойчивее у Зо складывалось впечатление, что он хочет насолить маме, чтобы она расстроилась, чтобы унижалась и причитала, как бабка на погосте. Зо и сама любила поизводить так учителя, например. Так нагленько, в пику, обидно ему отвечать. Назло… А свой своего видит издалека.

– Товарных забивали, но не племенных. Что вы меня за дурочку держите?! А сами всё втихую, тихонько, втихаря и по-тихому, чтобы шито-крыто и никто не узнал, это не по-коммунистически и не по-человечески! – Сказав самое главное, Татьяна Михайловна обречённо выдохнула. Этот выдох мог означать: хватит реветь, слезами горю не поможешь, вот такой вот пошёл мелочный завистливый народ, которому доверяла, с которым проработала бок о бок столько лет, только о шмотках и своём пропитании сослуживцы думают, и, значит, настала пора самой дело делать. – Да и товарных-то всех подряд – никогда такого не было, элитных, пропущенных при отборе, мы с вами, Вадим, всегда оставляли, да и круглосуточно никогда не усыпляли, с перерывами всегда, крематорий-то сразу не справится! – крикнула Татьяна Михайловна напоследок.

– Да я ж вам говорю – энергии недостаток, вот и порешили их быстро. А вы не слушаете, что ли, меня?

– А что тебя слушать-то? Предатель ты. Вражий шпион! – Татьяна Михайловна прошипела эти слова, как змея. – Пошли, Зоечка, от этого врага народа!

Смертельными электродами нависла тишина. Сотрудники лисьего хозяйства знали, что обе печи еле справились с норками, да и то с большими перерывами… Печей крематория, где сжигали тушки животных, больше нет – износились, а новые, заказанные для лис, как и корм, ещё в прошлом году, так и не приехали – плановая экономика дала незапланированный сбой. Поэтому на этот раз тушки лис не сжигали в печах. Об этом знал младший состав звероферм, но не знали работники приходящие, а Татьяна Михайловна числилась как раз приходящим консультантом и руководителем эксперимента по теоретической части.

– Вы совсем уже, Татьяна Михайловна. А ещё доктор наук и орден имеете, – испуганно затараторил Вадим в спину удаляющимся пушной фее и её дочери. – Вы думайте головой, в чём меня обвиняете!

– Тебе не хочется задумываться о будущем. Но где ты будешь искать работу, если не будет наших лис? – Татьяна Михайловна остановилась, повернулась, резким быстрым шагом подошла к Вадиму, заглянула в его холодные хитрые глаза.

– Но ваших-то оставили, живы они, просто не кормлены. – Ветеринар Карповская решила сгладить конфликт. – А куда теперь мне? Куда теперь остальным? Часть из нас возьмут к норкам. А остальные?

– Да ладно. Декабрь оплатят, – подал голос Серёга Кузьмин, двухметровый, сутулый, вечно нетрезвый работник котельной, который среди всех своих обогреваемых объектов любил «всей ненасытной душой» экспериментальную станцию; нравилось ему посидеть среди зимних вольеров, поболтать с лисами о политике, поностальгировать о прошлом, вспомнить детство, когда они с мальчишками гоняли зайцев по Лисьей горе. Лисы лучше людей, уверял Серёга Кузьмин, которого и в сорок лет никто и не думал называть по отчеству. Кузьмина любили и жалели в городе. Его дочь училась с Зо в одной школе. Была красивая и высокая, в родителей. Зо маялась от комплекса невысокого роста, восхищалась высокими, длинноногими… Но Катюша Кузьмина умерла ещё в шестом классе – сердце. Вышла к лифту, чтобы идти в школу, и грохнулась у раскрытых автоматических дверей. Родители знали, что это произойдёт, но врачи обещали дотянуть Катюшу до тридцати, а тут – всего-то двенадцать. Мать Катюши, жена Кузьмина, ушла с фабрики, подалась в продавцы мороженого. Там общение, всегда с морозцем. А в помещении у несчастной женщины стало «гореть лицо и ломить затылок на постоянной основе»…

– Декабрь оплатят, а с нового года будут ли платить? – огрызнулась ветеринар Карповская. – Ты вообще перебежчик. Куришь то с нами, то с норками этими.

– Так я по теплосети, тёть-ветеринар, – кривлялся Кузьмин. – Я душой только с этими ребятами. – Кузьмин указал на метущихся от голода и холода по вольерам лис. – Давление контролирую в трубах, восемь… тридцать атмосфер…

– Ни восьми, ни тридцати. Лопнут скоро твои трубы, вентиль-то уже к нам перекрыли, сам сижу в сторожке с калорифером, останутся у тебя, Серёга, лишь горящие трубы души вместо лис, – ухмыльнулся злорадно Зинов.

«Какой-то чёрный юмор, – удивилась про себя Зо. – Странно всё это. Надо Виталика спросить об отце, может, он сбрендил на полном серьёзе…»

– А это мы ещё посмотрим. У теплотехника свои секреты, – ничуть не обиделся Кузьмин на колкость про горящие трубы. Он виновато лыбился чёрными зубами, ещё больше ссутулился, сидя на фирменном табурете-пеньке. Кузьмин таких самодельных «под дикую красоту» натащил на станцию штук десять, как объяснял, для красоты и чтобы лис порадовать, напомнить о диком происхождении…

Зверохозяйства норок и лис конкурировали между собой, и работники недолюбливали друг друга. Те, кто работал в основном «на норках», считали лисиц привилегированными. Незаслуженно привилегированными! Носкость у норки – 70, а у лисицы – всего 50. Это если некрашеные. Так почему лисицам такой почёт? Почему премии больше у сотрудников лисьего хозяйства? Неужели всё из-за размера животного? Теперь «норчата» (так иронично прозвали работников норкового зверохозяйства за их детскую зависть к «лисятам») торжествовали. Справедливость восторжествовала, считали они. Доигрались, доэкспериментировались, вывели новый генотип. Ага, как же. Да, норок разводят в шведах[15], за ними легче ухаживать – лисы содержатся по старинке, так, видишь ли, удобнее Татьяне Михайловне, шведы она не приемлет. Вот и дотанцевались – забили лис, а на следующий год норок будут разводить на лисьих фермах. Всё будет в норках и в норковых манто! Кузьмин знал «эти тёрки», вот и сидел виновато, избегая смотреть на Татьяну Михайловну. Но как мог старался тоже придумать, как помочь любимым лисам. Поэтому и зачастил в последний месяц на эту, самую дальнюю ферму.

– Да что я? Я не перебежчик. Виноват, что ли, что котельная одна на весь зверосовхоз?

– Если бы только котельная. Крематорий и тот один на совхоз. – Карповская осеклась, испуганно посмотрела на Татьяну Михайловну. Но научный сотрудник была погружена в свои мысли.

– Моих пока оставили, спасли татуировки на ушах и на огузке. Но как можно было так поступить – убить племенных лисиц! – бормотала Татьяна Михайловна.

– Неизвестно, что на следующий год будет, – сказал Вадим. – Племенных могли б украсть запросто и себе присвоить. Они на мировом рынке сами знаете, сколько стоят.

– Ну стоят, допустим, только самцы-щенки, – поправила Татьяна Михайловна коллегу. – Да лучше бы украли, Вадим Виталич, всё лучше, чем на манто.

– Да как их своруешь-то. Они ж под электрикой, – удивилась ветеринар Карповская. Зверохозяйство, хоть и почти пустующее, не охраняемое, по чьему-то недосмотру, а может, специально, по-прежнему находилось под сигнализацией, а по колючей проволоке бежал смертоносный ток.

– Да сейчас везде воруют. Отключили бы вашу сигнализацию. Жена на хлебозаводе пекарем, так они маргарин коробками несут с производства и масло постное. Вот я и подумал: а кто мешает лис слямзить?

– Но почему лис? Норки чем хуже? – удивился Кузьмин.

– А тем хуже, что норок везде навалом. И серебристых, и голубых, и каких хотите, а лисица каждый раз разная. То хромист[16], то меланист[17].

– Вадим! А ваша лиса, то есть жена, нашим лисам хлебушка не скоммуниздит? – осенило вдруг Карповскую.

– Лисам?! Хлеб! Да вы что!

– Ну пока корм не подогнали, перетоптаться-то можно, лучше, чем вес терять, они ж племенные, экспериментальные, а Татьяна Михайловна им бы в хлеб химии своей подмешала, – сказал Кузьмин. – Облысеют, какое потомство тогда?

– Корм не приедет, – тихо сказала Татьяна Михайловна. – И химии у меня больше нет, вся вышла. Напоминаю вам, товарищ, выпивающий на рабочем месте: поменьше фантазируйте!

– Прошу прощения, по привычке вырвалось, – засуетился Кузьмин, лицо его, заветренное, с глубокими морщинами на лбу, стало багроветь больше обычного: от неловкости.

Все молчали. Тишина стала просто гробовой. Тут идею подала Зо. Вообще Зо лет с двенадцати ходила с мамой на ферму еженедельно и даже организовала трудовой десант с одноклассниками. Зо обожала зверей, с грудного возраста Зо у них дома жила собака, а сейчас две, мама и сын, маленькие, юркие дворняжки. «Если судить по визуальному осмотру, гладкошёрстные таксы у них в дальних родственниках», – сказала Карповская, встретив свою дочь Стеллу и Зо в парке с собаками.

Когда подрастали лисята, Татьяна Михайловна приводила дочку на осмотры лет с семи. Зо оказалась блестящим бонитёром[18], она чувствовала зверя, с удовольствием прощупывала тело лисы под пышным мехом. Комиссия, состоящая из зоотехника Вадима и Татьяны Михайловны, почти всегда принимала то же решение, что и Зо. Лиса пугается, когда её кладут на стол, сжимается, скалится волчьими своими клыками, голосит, как испорченная милицейская сирена, но Зо, невысокая, коренастая, плотная смешливая девочка с вьющимися каштановыми волосами, говорила: «Ути, мой хороший», – и лиса расслаблялась, успокаивалась. Чувство зверя, которого так не хватало многим зоотехникам и звероводам, было у Зо врождённое. В детстве Зо племенная ферма казалась похожей на детский сад. Там тоже грубые нянечки (звероводы и ветеринары), хорошие и злые воспитатели (зоотехники). Просто вместо детей на звероферме – лисы. Зо сохранила не лучшие воспоминания от детского сада, иногда мучительные, поэтому она понимала лис, жалела их, старалась успокоить – они ж как в детском саду. Ни одна лиса ни разу не укусила Зо. Самоуверенная Зо даже перестала надевать при осмотре толстые кожаные рукавицы: «Ну укусят, ну и что, они все с прививками». «А руку откусят?» – смеялся Вадим. Он никогда к лисам без кожаных перчаток не приближался, хотя лисы ему всегда доверяли.

Зо, услышав про хлебозавод, подумала: в школе есть столовая. Объедки из школьных столовых – вот выход! Школьные холодные котлеты никто не ест, и пшенную кашу. Лисам пшёнку вполне на крайний случай, а котлеты – так вообще с мясом, хоть и не сырым.