Читать книгу Лисье время - Надежда Гарнык - Страница 6

В газетах ничего не писали, местное радио тем более не рассказывало, телевидение тем паче помалкивало. Но многие в Пушноряде к вечеру знали: в субботу, первого июня 1991 года, в шесть часов утра на лисьей ферме (там, оказывается, оставалось стадо самых ценных лис, которым строили какие-то новые вольеры, но на самом деле давно не строили, строительство заморозили ещё зимой, а весной не возобновили, а ферму полностью собирались отдать под выведение норок), так вот, первого июня в домике сторожа этой практически (но не до конца) опустелой фермы был обнаружен обезображенный труп. Жертва лис – сам сторож, на самом деле – зоотехник, навыков сторожа не имел, а был оставлен руководством зверосовхоза на ставку сторожа, но должен был осуществлять кормление и обслуживание вольеров и загонов до особого распоряжения, причём корм лисам с декабря, когда массово забили товарное и племенное стадо, не выделялся. Сторожа убили, лисы убежали, или их выкрали с целью продажи пушнины – склонялись ко второй версии. О том, что лисы со штампами на шкурке и пушнина с них не может потянуть выше второго сорта, никто не уточнил.

Для охотников лето – свободное время, многие уехали за новым оружием и снаряжением (в Пушноряде всего этого было не достать), но браконьеры бродили по пушным угодьям. Охотник не может без своей вотчины, без леса. Дней так через двадцать после убийства среди охотников распространился устойчивый слух, что в лесу бегают те самые лисы, бастарды-крестовки и серебристо-чёрные, что они молчаливые, не лают, не орут (хотя по идее должны – у них же щенки где-то неподалёку, они должны уводить от норы) и могут вплотную подходить к человеку. Если охотник с собакой, то не показываются, а если просто человек, то подойдут. Сначала охотники решили, что бешеные, но вели лисы себя неагрессивно: просто подходили и смотрели с осуждением. В первую неделю ЗОЖники лис видели на Лисьих островах, лисы стояли на острове, через реку Рябушку, и смотрели с интересом, как люди бултыхаются в ещё холодной воде, но позже, с началом купального сезона, лисы переселились на поле в междулесье. Охотники знали, что там могильник, он ещё не зарос травой, можно даже было различить люки, но забор лежал поваленный в траве – после зимы сам упал, да это и забором нельзя было назвать – позорище, какой-то убогий плетень. В конце мая по просьбе Татьяны Михайловны вызывали СЭС, брали пробы грунта у могильника – всё было нормально. Кузьмин не обманул, уж что-что, а ямы Беккари – вещь несложная, рабочие под его руководством справились, всё перегнило – такие ямы и делаются для того, чтобы тушки быстрее превратились в перегной, температура гниения в таких ямах повышается сама собой от органических процессов и убивает микробы.

Татьяна Михайловна вышла на работу, как и положено, в понедельник, третьего, её тут же вызвали к начальству, которое, на удивление, в десять утра уже всё было в сборе. Ей сразу же сообщили о трагедии, предупредили, чтобы ждала следователя, потому что следователь будет опрашивать всех работников именно лаборатории, так как они занимались экспериментальными лисами. Также Татьяне Михайловне объявили «новость»: лаборатория закроется совсем, все сотрудники уходят в отпуск до конца лета, осенью будут оформляться на фабрике по новой, Татьяна Михайловна – консультантом, остальные – там видно будет. И Татьяна Михайловна, подписав флегматично все бумаги, поплелась домой.

Моросил дождик, с утра было платиново и сыро, а сейчас ещё подул ветер, Татьяна Михайловна закрыла механический зонт с двумя поломанными спицами, отомкнула входную дверь в квартиру. Зо ещё спала. А время подбегало неумолимо к полудню.

Татьяна Михайловна пошла выгуливать собак – а что ещё делать-то. Лисы спасены, Вадим Виталич в царствии небесном, труп его обезображен.

Боня и Борис удивились и обрадовались, завиляли куцыми хвостиками: ну надо же – ещё светло, а уже вторая прогулка – так расценила Татьяна Михайловна их радость.

В городе всё шло как обычно в понедельник: размеренно, тихо, попадались восьмиклассники в форме, белых фартуках и белых рубашках. «Ну да, сегодня сочинение, первое – суббота, перенесли, видно, первое на понедельник. А десятиклассники ещё пишут, им пять часов даётся, девятиклассникам – три». Татьяна Михайловна всё знала об экзаменах. В прошлом году Зо писала такое же сочинение, потом сдавала ещё русский устный, писала контрольную по алгебре и отвечала геометрию по билетам. До десятого июня продолжалась экзаменационная свистопляска. Потом они с Зо долго собирали вещи, вещей оказалось очень много из-за учебников и художественных принадлежностей. Но даже когда вещей было не так много, когда просто ездили на августовскую дачу, Татьяна Михайловна выкупала купе полностью – из-за собак. Собакам она оформляла справки от Академии звероводства и зверохозяйства, вроде бы это ценный подопытный экземпляр. Они с дочерью выгуливали собак на остановках, вызывая недовольство пассажиров, вышедших размяться и покурить. Но в купе собаки вели себя тихо – у Татьяны Михайловны на все случаи собачьей жизни были волшебные порошки. Да и за стуком колёс лай не сильно слышен, вот скуление – это да, там звук проникающий, но собаки, мама и сын, привыкли, они ехали не первый раз, они ехали к себе на родину, на Истру, на подмосковную дачу свекрови Татьяны Михайловны. В прошлом году Зо решила поступать в театральный техникум, она сидела на даче и занималась, потом, в августе, сдавала экзамены… и не поступила.

– Останешься в школе, ничего страшного, – сказал расстроенно папа, в возрасте дочери он всегда поступал и всё сдавал с первого раза. – В конце концов, что это за образование – техникум, бери пример со своей мамы, или с бабушки, или с меня.

– Это ходить выпимши? – спросила обидчивая Зо, назло спросила, папа-то нигде не работал, за всё лето показался на даче только два раза, а в Москве не отходил от неё, опозорил, когда заехал за ней после экзамена по живописи вместе с друзьями. Так ещё хотел везти на ипподром, Зо еле отделалась от родного отца. Ни коробки конфет, ни подарка – ни-че-го! И в техникум Зое от Истры ехать долго, а если бы папа пустил пожить к себе, так совсем рукой до метро подать.

– Вить! – мягко сказала Татьяна Михайловна. – Зоя в техникум поступает особый. Для костюмера техникум нормально.

– Почему костюмер? – удивился дядя Миша.

– Хочу я на костюмера, – упрямо сказала Зо.

– Ну так и пойдёшь, но после десятого.

– У нас сейчас одиннадцатый.

– Как?

– Ну так. Мы вот окончили девятый и сразу в одиннадцатый. Реформа какая-то.

Тут папа Витя, сидя в беседке и потягивая ароматный сидр, купленный по рублю «за литруху» у соседа, принялся разглагольствовать о вреде реформ и о том, что они добьют народное хозяйство…

Сейчас, глядя на школьников, всё чаще попадавшихся ей навстречу, Татьяна Михайловна припомнила слова мужа и то лето, которое казалось год назад самым провальным, а теперь – последним счастливым летом. А ведь муж-то был прав насчёт народного хозяйства. Пушной отец, человек, который вытащил Танечку «в эту дыру», как тогда говорила свекровь, человек, которому она была обязана своей карьерой, своим продвижением по службе и хорошим отношением всего города, скрылся, превратившись из руководителя и хорошего организатора, просчитывающего и видящего на десятилетия вперёд, в банального торгаша. Скоро год, а весь город до сих пор только и судачит, что он прибрал к рукам два контейнера лучших пушных изделий. Теперь Татьяна Михайловна сомневалась во всём и во всех, стала подозрительной. А был ли он действительно так болен? Была ли операция на сердце? Татьяна Михайловна перестала доверять людям. Ей теперь повсюду мерещились обман и заговор… Народное хозяйство, народное хозяйство… Тринадцатая пятилетка закончилась, не успев начаться. Все смеялись над этими пятилетками, а Татьяна Михайловна работала на улучшение качества продукции, что в конечном счёте приносило прибыль государству. А теперь государству ничего не нужно, если лабораторию закрыли. Если так будет продолжаться, всё постепенно начнёт деградировать. Норок, рассуждала Татьяна Михайловна, выращивают по всему миру. Теперь она стала жалеть о том, что не настояла когда-то давно на том, чтобы начать разводить песцов. С норками при открытых границах и конкуренции фабрика перестанет получать сверхприбыли, а с песцами это было бы возможно. Татьяна Михайловна по-прежнему мыслила государственными категориями, ей самой немного было надо. Она не жадная, не алчная, она – учёный прежде всего, творец. Как же обидно и несправедливо, – мучилась Татьяна Михайловна. Её и всю лабораторию принесли в жертву тяжёлой экономической ситуации. Пали бессловесным балластом нарушения племенные лисы, с такой любовью и тщанием отобранные всем коллективом для следующего стада молодняка. Погублен и эксперимент. То есть она, учёный с мировым именем, на данный момент оказалась никому не нужна и пока свободна на всё лето, как и лисы. Лисы на свободе – хорошо, погибнут быстро и, Татьяна Михайловна верила, с небольшими мучениями. Главное, что не пришлось мучиться в этом аду затравочной станции, в тесных клетках, по несколько особей в одной, где кидают лайкам и борзым на «пэчворк», как шутили инструкторы охотничьих собак. Если допустить, что у лис есть душа, а Татьяна Михайловна была уверена, что она у её подопечных есть, то что с ней делаться-то будет в этом ожидании? Свиньи, эти достаточно тупые животные, как волнуются перед бойней, да любое животное на бойне с ума сходит от ужаса… Татьяна Михайловна не заметила, как перешла шоссе, Боня и Борис дали дёру по Лисьей горе – эта поляна была любимая не только у лис и прежних жителей, все собаки обожали эту поляну, тем более норные – всё-таки текла в них, пусть и немного, охотничья кровь, все дворняжки в городе рано или поздно становились немного охотничьими. Вадима больше нет. Пал мученической смертью. Скорее всего, когда лис выпустили, они напали на Вадима. Зачем он вышел из сторожки так не вовремя? Сейчас вернётся домой, и дочь всё расскажет. Татьяна Михайловна и раньше замечала за своими лисами запредельную жестокость. Все – хищники, все – убивают, загрызают, разрывают в клочья, если голодны. Но биохимик-исследователь давно заметила за своими именно запредельную жестокость и в то же время открытость, чуть ли не собачью привязанность к своим благодетелям, хозяевам. Эту полярность характеров, которую приобрели её подопечные во время многочисленных скрещиваний, Татьяна Михайловна стала фиксировать по мере увеличения роста и размера в холке. Оставалось совершенно неясным, что произошло. Зо рассказала, что она осталась рядом со сторожкой, как бы выгуливая собак. В домик сторожа вошли Виталя и Бабаец. Зо вместе с собаками подошла к сторожке, Виталя передал ей ключи, целый мешок! Она передала ключи Пахомову, Чернявскому, Клайде, Стелле, Вишневской, Краснобаеву, и они кинулись к вольерам, стали их отпирать. Все были в перчатках, жёстких, по локоть. Света Рябкова просто стояла и смотрела, от испуга она ничего не могла делать. Зо и сама быстро пошла прочь от сторожки: мало ли что, вдруг кому-нибудь в ночи взбредёт в голову наведать сторожа. Вечер пятницы – самый поздний вечер в Пушноряде, да, наверно, и в любом городе: все празднуют окончание рабочей недели, нежатся дома на диване, наслаждаются в гостях, а некоторые решаются на ночной променад, с оружием, как правило, с самопальным, самодельным, не зарегистрированным в органах правопорядка, разные могут произойти ситуации, непредвиденные и совсем уж лишние в первые часы лета. Зо пошла стоять, что называется, на стрёме. Она рассказала, что мимо неё пробегали лисы, даже тени – ночь была тёмная, Зо не узнавала их, а они её прекрасно видели и узнали.

– Некоторые даже подбегали ко мне, тявкали.

– А Боня и Борис?

– Я, мама, их на руки взяла, они так дрожали и скулили.

– Ты не испугалась?

– Нет, мама, вообще не испугалась, я только говорила: «Бегите, бегите, пока Вадим не проснулся».

Потом пришла вся компания, Виталя и Бабаец сказали, что ключи развесили на прежние места, на крючки. Зо добавила, что по времени всё про всё заняло минут пять-семь.

– Хорошо, что у меня подсветка на часах, можно всегда проверить.

Татьяна Михайловна была обрадована, впервые за долгие дни заснула без транквилизаторов, и вот – такой поворот. Теперь придёт милиция, будет опрашивать, надо давать показания. И надо врать. Не дай бог, узнают про детей. Наверняка кто-то видел, не может быть, чтобы никто. Ночь была тёмная – это очень повезло, на руку. О том, почему вдруг Вадим оказался у вольеров, Татьяна Михайловна боялась даже думать, потому что тогда получается, что дочь ей врала. Но Татьяна Михайловна верила Зое, хотела верить. Зо не была честной, принципиальной, она врала, если дело касалось её личной жизни, достаточно бурной, по мнению Татьяны Михайловны, для 16-летней старшеклассницы. Но в остальном мать не могла пожаловаться на неискренность дочери, да и повода не было врать, во всяком случае, с ходу Татьяна Михайловна припомнить что-либо не могла. Но освобождение лис, если всё пошло не так, – весомый повод для вранья. Тут надо смотреть за поведением, за мимикой – но ничего настораживающего Татьяна Михайловна при разговоре с дочерью не заметила: она была очень довольна, что всё прошло гладко, что лисы «попрощались» с ней, что узнали, ни одного отведённого взгляда, ни одной паузы, спокойный рассказ, Зо вообще была не очень эмоциональна. Она никогда не кричала, не ликовала, как, например, комсорг Галя Клайда. Зоя – всегда ровная, с негромким голосом – всё как и у самой Татьяны Михайловны. Материнским чутьём Татьяна Михайловна ощущала: Зо сказала правду, а потом произошло что-то непредвиденное. Ясно, что Вадим встал и решил выйти, Татьяна Михайловна припомнила: он утверждал, что ночью старается не выходить из домика, только если покормить немного особо орущих особей «лисьего пола», как он шутил: чем больше он пил, тем нелепее становились его шуточки. Но в ту ночь лисы убежали, было тихо, поэтому Вадим по своей воле ни за что бы не вышел. Однако же его нашли у вольеров… Татьяна Михайловна пребывала пока ещё в прострации, в отупении, мысли путались, выдавая ассоциативные воспоминания (что вижу, о том вспоминаю), но моросящий дождь сделал своё освежающее дело, да и ветер обдувал хорошо, колко, его резкие порывы, то и дело подкашивающие мелкие потоки, как бы говорили: очнись, Танечка, жизнь продолжается! Боня и Борис носились в поисках мышей и землероек, взвизгивали, если кололись об острые пики прошлогодней травы. Татьяна Михайловна по привычке всё вспоминала, анализировала, всё рассуждала – обдумывала, как вести себя в милиции. Она и не заметила, как пошла не по тропинке, а по целине, она шла и шла за собаками и подошла уже к полесью, туда, где начинался берег Рябушки. Вдруг собаки рванули к ней, начали скулить, она быстро прищёлкнула застёжку поводков, взяла собак на руки. Обычно собаки пугались коршунов, но те не летают в дождливую погоду. Татьяна Михайловна посмотрела на кусты полесья и обомлела – из кустов на неё смотрел Канадец. Он был промокший, с опущенным хвостом. Собаки взвизгивали, скулили, рычали, но Татьяна Михайловна как зачарованная пошла к лисе, к самой неизученной, самой несчастной своей лисе. Канадец вряд ли видел её чётко – но он слышал её, чуял. Так и есть! Ветер дует на запад, в полесье. Учуял! Она подошла, всячески успокаивая собак, руки устали: в руках был ещё и закрытый зонтик. Канадец приветствовал звонким пронзительным криком пушную фею, Боня и Борис притихли, затаились как зайцы, только сердца их стучали ксилофонными молоточками, часто-часто.

Канадец задвигался.

– Ты смотри, промок, горе моё. Да тебя подстрелить в два счёта, ищи, дорогой, нору, любимый мой, ищи, иначе пропадёшь. Выгони какого-нибудь противного барсука. Лишь бы не бешеный оказался. А то новость на прошлой неделе появилась. Где-то неподалёку барсук двухлетнего ребёнка чуть не загрыз прямо на дачном участке. А так – шевелись, суетись, милок. Иначе – крышка. А это ты зря – весь мокрый.

Канадец показывал клыки. Татьяна Михайловна знала – так улыбается лиса. Здесь, в полесье, а не в вольере, Татьяна Михайловна впервые заметила, какой он крупный. А ведь её крестовки были крупнее Канадца, выше. «Страшные животные, – пронеслось у Татьяны Михайловны в голове, – с ними обычная лиса может и не сладить. Волк, конечно, сожрёт и не подавится, он сильнее, но силу можно наработать, жаль, сожрут нашего Канадца раньше или подстрелят раньше, чем он нориться научится». Канадец как будто прочитал мысли Татьяны Михайловны, повернулся к ней хвостом, обиделся.

– Батюшки! Хвост! Милый ты мой!

Хвост у Канадца был перевязан проволокой – вот почему он волочился.

– Подойди сюда! Сниму! – волновалась Татьяна Михайловна.

Она спустила на землю перепуганных дрожащих собак, те заскулили от безысходности.

– Не съест вас лиса, она таких, как вы, попрошаек-хулиганов, не уважает, да, дорогой мой, любимый? – Татьяна Михайловна с самого начала общалась с племенными самцами, как с любимыми мужчинами, это вошло у неё в привычку. – Ну подойди!

Канадец аллюром приблизился к Татьяне Михайловне. Она подняла его хвост – кончик сантиметров на пять пережимала проволока и была перекручена несколько раз. Так обычно «штопал» сетку вольеров Вадим.

– Зачем он «прищемил» тебе хвост? Что это такое?

Канадец стал голосить, жаловаться. Боня и Борис вжались в траву.

«Значит, он готовил их к притравочной, знал давно, то-то он злорадно ухмылялся, в последнее время стал более уверенным, наглым», – злилась опустошённая пушная фея. «Сильную приманку», то есть животное, которое может дать отпор даже своре, на притравочной станции во время схватки сажали на поводок, проводящий электричество. Если зверь побеждал или сильно ранил собаку, то его убивали током во время единоборства. На убитую тушку тоже могли послать электросигнал, чтобы молодой звериный охотник знал: жертву нельзя больше трогать, она – хозяина. Проволока – это приговор. Вадим, как помощник палача, заранее «кольцевал» сильных самцов, чтобы «тёмные» охотники, хозяева притравочной станции, отличали опасных жертв…

Канадец поднял переднюю лапу, Татьяна Михайловна часто осматривала лапы – ведь от размера подушечки и пальцев зависит рост. Лисы с крупными подушечками всегда сами крупные.

– Что ты, дорогой? Что там у тебя? Поранился? Ну покажи лапку, подраночек ты мой, страдалец…

Подушка была почти голая, она только к осени после линьки станет волосяной, скрыв когтистые пальцы. Под когтями что-то набилось, что-то кроме почвы и травы… Татьяна Михайловна подняла жёсткую прошлогоднюю травинку репья или какого-то ещё крупного растения, поковыряла под одним когтем, потом под другим, растёрла «добро» на ладони, полезла за очечником, надела очки, пригляделась… Руки её затряслись, она достала лупу – увеличительное стекло всегда было при ней, в питомниках она рассматривала волос лисицы тут же, у вольера, не носить же с собой микроскоп. Под лупой ясно были видны нитки и даже малюсенький клочок ткани. Татьяна Михайловна выковыряла почву и «грязь» из-под всех когтей, сделала скребки с подушечек, достала сложенный множество раз пакетик, так что он походил сначала на маленький квадратик, положила эти «находки» в него, посмотрела на свет, растёрла. Содержимое можно было принять за сваленные вместе короткие ниточки, но Татьяна Михайловна уже разглядела – это была ткань, серая ткань с телогрейки Вадима.