Читать книгу Фокусник - Настасья Чигара - Страница 2

Какую бы песню вы не поставили на будильник, через месяц вы её возненавидите. Особенно, если из-за тучи мыслей вы спите часов пять, а то и меньше. Но вставать приходится в любом случае.

Вчера было собеседование. Завтра будет неизвестность.

Я медленно поднимаюсь и сажусь, не вылезая из-под одеяла. Холодно что-то. Зябко.

– Вставай-вставай, – тяжело вздыхает Лиза, уже успевшая одеться. – Завтрак готов.

Этот тон не предвещает ничего хорошего. Что-то мне подсказывает, что сестра опять застала ссору родителей. В последнее время они живут, как кошка с собакой. Папаша придирается по мелочам, мама злится, начинается ор, крики, шум, а потом всё как-то резко затихает. На время.

Я не отвечаю. Медленно протираю глаза, скидываю покрывало, встаю и плетусь в ванную. Я не люблю утра. Отвратные они.

Появившись на кухне, уже чувствую напряжение. Серёжа успел уйти, оставив маму просто никакой. Она сидит за столом, совсем не замечая меня, смотрит куда-то в сторону и молчит. Кажется, вот-вот расплачется.

– Что случилось? – осторожно спрашиваю я.

– Всё в порядке, – всхлипывает мама. – Там яичница на сковородке ещё тёплая.

Она не любит говорить о своих проблемах. Особенно со мной. Это Лиза может разговорить, утешить, поднять настроение, а я не умею. Я боюсь, что мама огрызнётся – у неё такое бывает. Сама не замечает, как выливает свою боль и злобу, а мне тяжело. Так и получается, что частенько мы с ней существуем параллельно.

Тяжело сидеть в тишине. Я чувствую себя абсолютно ненужной, даже лишней. Отчим то и дело напоминает маме, что растит чужого ребёнка. Может быть, и сама мама уже винит меня в своих проблемах. А в чём я виновата?

Сегодня вечером будет лучше. Я убеждаю себя в этом, и даже в школу идётся гораздо легче.

Я не могу сказать, что я не люблю школу. Любить или не любить можно только то место, где ты хоть как-нибудь ощущаешь себя. В школе же меня просто нет. Прихожу, чисто механически получаю свои тройки-четвёрки и пропадаю.

И близких подруг у меня здесь нет. Есть соседка по парте, с которой иногда болтаю, есть приятель, парень моей сестры. Вот и вся компания. Знакомых из театральных студии, иногда попадающихся в школьных коридорах, я даже не считаю.

Я очень закрытый человек. Не знаю, была ли я такой всегда или стала после смерти дедушки, но те, кого я звала своими друзьями, давно разбежались.

Захожу в почти полный класс. Это случается тихо, совсем бесшумно – никто даже не замечает моего появления. Незамеченной я оказываюсь и на своём месте. Будто призрак.

Со мной здоровается только Маша – та самая соседка по парте. Мы почти не общаемся, разве что иногда перешёптываемся на уроках или списываемся по поводу домашнего задания.

Но сегодня я очень хочу с кем-нибудь поделиться своей радостью. Я жду, когда начнётся урок. Жду, когда учитель выйдет из класса. Жду, когда можно будет поговорить.

– А я на работу устроилась, – тихо начинаю я. – Ассистенткой. К фокуснику.

– Я за тебя рада, – отвечает Маша серьёзно и даже немного торжественно.

И всё-таки что-то выдаёт в ней равнодушие. Вот чувствую я, что ей не очень-то это интересно. Ничего больше не сказав, Маша снова утыкается носом в учебник.

– А у тебя как дела? – неловко продолжаю я.

– Нормально, – терпеливо говорит соседка, не отрываясь от книги.

На этом разговор и заканчивается. Я не хочу быть надоедливой и бесить кого-то, а Маша не хочет говорить. Так и получается.

Наверно, всё-таки лучше мне дождаться вечера. Не будет же фокусник меня игнорировать!

Оставшийся школьный день проходит так же тихо, как и начался. Геометрия для меня оборачивается мыслями о театре, география – чтением статей о самых известных фокусниках. В голове оседает разве что лекция о биологии – слишком уж я люблю этот предмет.

И домой после школы я не захожу. Нарочно проматываю день до самого интересного момента – поскорей бы попасть в театр!

Остановка-автобус-пересадка-трамвай. Я спешу укрыться от надоевшего мира в старых театральных стенах.

Но, снова встретившись со знакомым зданием, я встаю на месте. Волнение внутри нарастает. Я топчусь у чёрного входа, нервно переключаю музыку в телефоне, подрагиваю от бури мыслей.

Всё решает только время. Без пяти четыре. Пора.

На тёмной проходной я первым делом вижу охранника, и только после – Виктора, стоящего рядом.

Не замечая меня, фокусник с удивительной ловкостью перебирает деревянные чётки. Бусины в его руках пляшут настолько умело, что даже охранник не может оторвать от них глаз. Да я и сама полминуты просто наблюдаю. Волшебно это. Вроде обычное дело, а всё равно волшебно.

– Здравствуйте, – решаюсь начать я.

Чётки ныряют в карман с той же ловкостью.

– Какие люди! – приветливо улыбается Виктор. – А я уже подумал, что побоишься прийти! Как жизнь?

– Нормально.

– Ну, если нормально, тогда пойдём.

Уже уходя, я ловлю на себе взгляд того самого охранника, наблюдавшего за Виктором минуту назад. И мужчина… напуган?

Нет, показалось. Чего только в темноте не увидишь, верно?

Я быстро забываю об этом и бегу за Виктором, как собачка.

Театральные коридоры меня завораживают. Длинные, тёмные, старые. Эти стены повидали многое – в них живёт само время. Иногда оно прогуливается по каменным лестницам с витыми перилами, стучится в скрипучие двери разных эпох и выглядывает в ветхие деревянные окна.

И я тоже скоро буду ходить здесь.

– Много слышала обо мне? – интересуется фокусник, только мы поднимаемся на второй этаж.

– Да, – тихо отвечаю я. Всё-таки, неловко мне ещё с Виктором общаться. Время нужно, чтобы привыкнуть.

– Думаешь, я псих?

– Нет.

– А я псих.

Гляжу на фокусника – а он только посмеивается.

– Шучу, – на всякий случай добавляет Виктор. – Шуток будет много, привыкай.

Мы молча идём до самой гримёрки, но у двери, уже доставая ключ, Виктор вдруг продолжает:

– Ты не особо разговорчивая, я вижу.

Говорит весело, без всякого раздражения. И всё равно я начинаю чувствовать себя виноватой. Решила же, что буду лучшей ассистенткой, а даже заговорить нормально не могу!

Собравшись, выдавливаю из себя улыбку:

– Привыкаю.

Гримёрка куда уютней коридора, хотя здесь царит всё тот же беспорядок, кажущийся из-за огромного зеркала в конце комнаты ещё больше. Поменялась только лампочка – теперь свет стал ярче и теплей.

– Здесь, собственно, можешь оставить вещи, – деловито говорит Виктор. – Да, гримёрка маленькая, но ты привыкнешь. Вот живой уголок.

В клетках сидят голуби, в террариумах – бабочки и гусеницы. Рядом выстроились всевозможные коробочки с кормом.

– Бабочек кормишь сахарным сиропом, – продолжает фокусник. – Гусеницам кладёшь листья, птицам сыпешь корм. Я написал на упаковках, что для кого нужно.

Я киваю – замётано.

– Если хочешь, можешь присесть.

В гримёрке находится аж два кресла – потертое красное и новенькое чёрное. Последнее, кажется, фокусник держит только для себя, поэтому я занимаю то, что постарше.

Только теперь я начинаю чувствовать, что это и моя гримёрка тоже. Отныне у Тани Волковой есть своё собственное место – шаткое креслице в крохотной коморке, заваленной хламом. Но это моё шаткое креслице.

– Если захочешь попить чаю – чайник с печеньем здесь тоже имеется, – Фокусник достаёт из-под столика коробку с ореховым печеньем и садится в другое кресло, стоящее тут же, рядом. – Мы с тобой так нормально и не познакомились, кстати. Расскажешь о себе?

– Да что рассказывать… – Я опускаю глаза, стараясь не смотреть на Виктора – его взгляд совсем сбивает с мысли. – Я выпускница театральной студии. Учусь в десятом классе. Если честно, то я даже не знаю, что рассказывать…

– Хорошо учишься? – В голосе фокусника опять проскакивает игра.

– Тройки-четвёрки.

– Любимый предмет?

– Биология.

– О! – Виктор весело хлопает по колену. – Вот это правильно!

Я снова смотрю на него и вижу что-то знакомое. Фокусник кажется взрослым ребёнком, с которым даже я бы смогла найти общий язык.

А ещё он чем-то напоминает дедушку. Нет, не внешностью – так-то они разные как небо и земля. Я копаюсь в голове и не могу подобрать подходящее слово, чтобы как-то назвать эту черту характера. И не весёлость, и не детскость. Другое. Но напоминает всё равно.

И всё-таки, слишком уж много сомнительного я слышала о Викторе Раухмане. Конечно, половина из этих слухов может оказаться всего лишь выдумкой, но на пустом месте ничего не появляется. Мне хочется, чтобы «эксцентричная личность» сама рассказала о себе.

– Теперь ваша очередь, – осторожно продолжаю игру я.

– Все зовут меня «фокусником», правда по факту я иллюзионист, – Виктор вальяжно закидывает ногу на ногу и откидывается в кресле. – Это разные понятия, между прочим, хотя слово «фокусник» мне нравится больше. Работаю в этом театре долго, знаю тут всех и каждого, по субботам даю представления. Люблю старое кино, хорошую музыку и интересные сплетни. В общем-то, скоро ты и сама всё увидишь.

Я слушаю Виктора, будто загипнотизированная. Он говорит, как самый настоящий артист, акценты расставляет правильно и красиво, просто поёт.

– А какие вы фокусы показываете? – интересуюсь я, осмелившись взять одно печенье.

– Самые разные. Импровизировать люблю, сюрпризы делать. Так что будь готова ко всему. Мне наставница твоя говорила, что ты тоже импровизацию любишь.

– Да, люблю.

Любила. До того самого июньского дня, когда дедушка ушёл из моей жизни. А теперь я просто не помню, каково это – быть на сцене. Но очень хочу почувствовать снова.

И Виктор намеревается мне в этом помочь.

– Замечательно! – бодро улыбается он. – Тебе нужно придумать сценический образ. Но этим мы потом займёмся. Пока… давай-ка я тебе театр покажу.

Коридор за дверью освещает разве что яркая табличка «ВЫХОД» у пожарной лестницы, но даже так, в темноте, я прекрасно вижу все двери.

– Там туалет, – объясняет Виктор, показывая. – Там кладовка с некоторым хламом, костюмерная, а вон там… – Он наклоняется ко мне и лукаво улыбается, смакуя каждое слово. – Там выход на сцену.

Я гляжу на ветхую тёмно-зелёную дверцу с облупившейся краской и не могу поверить, что она ведёт в совсем другой мир. Этот мир сверкает софитами и прожекторами, гудит аплодисментами, звенит колонками. Это рай – самый настоящий!

– А можно туда глянуть? – неловко спрашиваю я.

– Пойдём!

За дверью тянется узенький тёмный закуток, обрывающийся ветхими деревянными ступеньками. Они ведут на сцену.

Сейчас Виктор даже немного пугает. Смелостью, улыбчивостью, красотой. Я не знаю, как объяснить этот страх, но он крепко засел где-то в груди, вцепился острыми когтями и сковал собой всё тело.

Только вид на будущее место работы немного успокаивает меня.

Мы выглядываем из-за плотного чёрного занавеса – тёмная сцена пуста.

– Темно слишком, – фыркает Виктор и со всей силы бьёт по выключателю.

Загораются огни.

Холодный свет льётся на сцену, режет темноту в зале и заглядывает на балкончик, где разместилась всевозможная аппаратура.

У меня замирает дыхание. Пока нет зрителей, театр дремлет. И я гуляю, прохаживаясь у пасти спящего зверя, я могу его разбудить, я могу стать его частью – и стану.

– А ты вся загорелась, – с ухмылкой замечает Виктор.

– Я просто очень сцену люблю, – признаюсь я.

– В этом мы с тобой сходимся. Я потом на репетиции покажу, что да как тут, – Он выходит на середину сцены и стучит по покрытию каблуком. Я слышу гулкий звук – внутри пусто. – Здесь люк. Запоминай по ходу дела подобные штуки.

Запомню. Люк, детали реквизита, каждый трюк – всё запомню. В эту минуту я готова выложиться по полной, чтобы не подвести Виктора.

Возвращаясь в коридор, уже чувствую, что начинаю осваиваться. Я впечатываю в память каждый провод, каждую ступеньку, каждую дощечку в этом театре.

– Здесь обычно больше людей, – говорит Виктор. – Сегодня почти нет никого, а те, что есть, по гримёркам разбежались. Ты, наверно, знаешь, что у нашего театра репертуар особый. Джаз, экспериментальные постановки. Так что народ здесь интересный вертится, тебе понравится.

А мне уже не терпится тот самый «интересный народ» увидеть. Это другой коллектив, новые люди, которые ещё не знают Таню Волкову. Если они будут хоть чуточку добры, театр станет для меня настоящим домом. И, может быть, я даже перестану думать о смерти.

По дороге в гримёрку мы так никого и не встречаем. В театре царит почти полная тишина, которую нарушают разве что приглушённое шуршание и скрип за стенами.

Задумавшись, я совсем не замечаю, как фокусник загорается какой-то новой мыслью.

– Кстати, я ведь уже придумал тебе образ, – палит Виктор, только закрывается дверь гримёрки.

– Какой же?

– Будешь Катриной.

– Извините, кем?

– Катриной. Просто представь себе что-то в мексиканском стиле. Для тебя тут и платье подходящее найдётся. Впрочем, может получится что-то и получше. Так, вот платья.

Виктор достаёт из шкафа какие-то разноцветные тряпки и с привычной усмешкой протягивает их мне.

– Померь эти вещи. На, держи. Вон там ширма.

Киваю и иду к той самой ширме, скрывшейся в тёмном уголке комнаты. Если честно, то я ожидала получить от фокусника какое-нибудь яркое платье с блёстками. Именно такие я видела, когда ходила вместе с мамой в цирк. Но Виктор дал мне что-то чёрное и безразмерное, напоминающее мешок.

Уже через минуту этот самый мешок висит на мне. По чьей-то задумке – платье, в реальности – балахон.

– Надела? – вежливо спрашивает Виктор.

– Ну… – Я робко выглядываю из-за ширмы.

– Так себе. Примеряй другое.

Со вторым платьем проблем ещё больше: цветастая тряпка воняет, будто в неё завернули тухлое мясо. Я принюхиваюсь и морщусь, едва сдержав рвотный позыв.

– Всё в порядке? – Голос Виктора звучит безразлично.

– Извините, но платье очень… очень плохо пахнет… тухлятиной какой-то…

– Тогда даже не надевай. Посмотри, что там ещё.

Остаётся лишь красно-рыжее платье. Я видела такие – у мексиканских танцовщиц, которые кружатся, поднимая длинные пёстрые оборки. Только эта вещичка немного отличается от традиционных – юбка едва доходит до колена. Кем бы не был портной, он прекрасно знал, что платье не должно мешать делать трюки.

Только надеваю, и тут же пробивает холод – рукавов у платья нет. Выглядываю. Лицо фокусника расплывается в довольной ухмылке.

– Будто для тебя пошили.

Гляжу на себя в зеркало. Выгляжу, как наряженная кукла. Нечто бледное и невнятное, нацепившее на себя действительно красивую вещь. Виктор угадал с цветом – горящий рыжий и ярко-красный вполне подходят к чёрным волосам. Собрать бы их ещё красиво. Да и лицо бы чем-нибудь помазать, чтоб таким белым не было. И туфли. Нужны хорошие удобные туфли, чтобы я казалась выше.

Об обуви я даже решаюсь заговорить. Виктор, ничуть не думая, достаёт из шкафа помятую коробку с маленькими чёрными туфельками – слегка поношенными, но всё ещё красивыми.

И вот, теперь я уже точно выгляжу волшебно. Как настоящая ассистентка.

– Ты восхитительна, – восторженно отмечает Виктор.

– Спасибо.

– Благодарить будешь потом, – Фокусник серьёзнеет и внимательно смотрит на меня. – Ещё парочка нюансов есть. Без меня в гримёрке не лазить, в шкафах не копаться. Если я прошу что-то сделать – делай так, как сказано. Любые вопросы приветствуются.

– Хорошо…

– А, да, и ещё, – Он снова широко улыбается. – Секреты фокусов не выдавать.

И говорит Виктор так игриво, так загадочно, что мне и самой становится интересно – что же за фокусы такие он показывает? Трюк с распиливанием знают все. То же можно сказать о всяких там кроликах в шляпах и карточных иллюзиях. Но здесь я уже чувствую нечто большее. Не зря же Ирина Леонидовна так расхваливала этого фокусника!

– Я никому не скажу, – твёрдо говорю я.

– Вот и славно. Наверно, это пока всё, что ты должна знать. Завтра в семь часов у меня представление, посмотришь, как всё выглядит. У тебя место в первом ряду.

Это не приглашение, а самый настоящий приказ. Я должна прийти.

Виктор даёт мне пакет, чтобы забрать с собой платье, а сам идёт кормить обитателей живого уголка. Только вот на фокусника голуби реагируют странно. Стоит лишь ему открыть дверцу клетки, как птицы замирают, будто чучела. Они совсем не двигаются, пока хозяин наполняет их миски, и только когда он отходит в сторону, птицы оживают и принимаются жадно клевать корм.

– Дрессированы, – улыбается фокусник, заметив моё удивление.

– А у вас много фокусов с голубями?

– Достаточно. Парочке я тебя научу.

– Блин… это так круто… – неловко мямлю я. – Спасибо вам.

Плохо делаю комплименты. Наверно, эту надпись надо вытатуировать где-нибудь на лбу, чтобы люди сразу понимали – красивых слов от меня можно не ждать. Но даже тупое бормотание фокуснику нравится.

Виктор и сам не замечает, как притягивает к себе людей. По крайней мере, меня. И пусть я всё ещё остерегаюсь его, побаиваюсь странных шуток и дурной славы, фокусник уже не кажется таким уж страшным.

– Не потеряй настрой, – хмыкает Виктор, играясь с появившейся из ниоткуда ручкой. Очередной фокус. И чёрт возьми, эффектный фокус!

– Конечно, я постараюсь, – серьёзно заявляю я. – А теперь я могу идти?

– Да, конечно. Представление завтра в семь часов. Подойдёшь, скажешь, что от меня.

Я прощаюсь с Виктором и, забрав свои вещи, спешу вниз. Между третьим и вторым этажами мне встречается забавная парочка. Девушка, одетая в рабочую одежду, скорее всего занимается театральной техникой. А вот её приятель точно артист. Что-то артистическое есть и в его аккуратной причёске, и в лощёной улыбке, и даже в руках, привыкших держать инструмент.

– Гляди-гляди! – смеётся девушка, только завидев меня. – Да это ж фокусница!

– Вы меня знаете? – удивляюсь я, остановившись на ступеньку ниже.

– Точно она, – кивает парень. – Я Эдик, скрипач. А это Аделина. Так ты – новая ассистентка фокусника?

– Да, а что?

– Как звать-то тебя?

– Таня.

– Красивое имя – Таня… А ты фокусника своего не боишься?

– А почему я должна его бояться?

Одними вопросами общаемся. И кто-то должен отвечать.

– Жуткий он, – задумчиво бросает парень.

– То есть?

– Знаешь про Олю?

– Какую Олю?

– Была у него ассистентка, Оля. Краси-ивая девчонка. Как раз до тебя работала. Общительная такая, милая, со всеми тут дружила…

– Даже твоего Виктора Палыча звала просто «Витей», – добавляет Аделина.

– А через неделю её как подменили, – увлечённо продолжает Эдик. – Боялась в театр приходить, работала хреново, а мне постоянно нылась на фокусника твоего.

– А на что нылась?

– Говорит, больной он. Из дурки как будто сбежал. Над птицами издевается, сам с собой говорит. А ещё… – Скрипач усмехается. – Она с чего-то решила, что колдует этот мужик.

– В смысле?

– В прямом. Говорит, фокусы его – не фокусы никакие, а колдовство. Я сказал, что ей самой бы провериться надо, а она обиделась. Так обиделась, что в тот же день свалила. Мы думали, поехавшая она, а потом сами поняли, что с колдуном этим что-то не так. Лично я думал, что он просто веществами балуется, но потом история одна случилась.

– Что за история?

– Короче, был у нас клавишник, Семён. В общем, тип он неприятный, скандалил со всеми. Недели две назад он претензию твоему Виктору Палычу предъявил, что фокусы у него тупые и только малолеткам и подходят. Мужик ничего не ответил, но я сам видел, что разозлился сильно.

– Ну, а потом что?

– А потом Семён пропал, – снова влезает Аделина.

– Как пропал?

– А так, – Эдик деловито скрещивает руки. – На следующий день на работу не пришёл. Я жене его звонил – ничего не знает. Потом полиция была, искали тут. Фокусника допрашивали.

– И?

– А на фокусника улик нет, – поясняет Аделина. – Мне ребята из полиции говорили, что шаман этот на вопросы отвечает, а сам ржёт, будто в цирк припёрся.

– Семёна-то нашли? – не унимаюсь я.

– Ищут. Я слышал, он мог к родственникам во Псков уехать, но я в это не верю. Не, не такой Сеня! У фокусника искать надо.

«В гримёрке без меня не лазить, в шкафах не копаться». Эта фраза мгновенно всплывает в памяти и отдаётся жутким холодом, сковавшем тело. Мне становится жутко. Неужели только что я побывала в логове убийцы?

Нет. Я чётко убеждаю себя в этом – Виктор Палыч не такой. Он добрый. Он внимательный, заботливый, весёлый… Может быть, немного эксцентричный, может быть, чуточку скандалист – но не убийца. Сама не знаю, откуда берётся такая уверенность, но я твёрдо решаю стоять на своём.

– Ну, я за Виктором Палычем ничего такого не замечала, – говорю я, стараясь выглядеть уверенней. – Он хороший человек.

– Может быть. Я с ним особо не общаюсь. Говорю, что от Оли знаю и сам видел. Виктор Палыч очень мутный тип.

Если бы меня спросили, кому я больше верю – себе или Эдику, я бы не смогла ответить. Сам по себе Виктор кажется мне хорошим человеком, этаким «взрослым ребёнком». Но слава у него так себе. Журналисты считают скандалистом, Ирина Леонидовна (пусть и с улыбкой) зовёт «эксцентричной личностью», работники театра боятся. Складывается ощущение, будто фокусник Виктор Палыч и фрик Раухман – два разных человека.

– Я… приму к сведению, – сухо говорю я. – Спасибо.

– Заходи, если что! – кричит мне вслед Эдик. – Наша гримёрка соседняя с вашей!

Жуткие мысли не покидают меня, даже когда здание театра остаётся за спиной. Стрёмно всё это. Поехавшая ассистентка, пропавший клавишник…

А может – это просто шутка? Вид у Эдика слишком несерьёзный.

Наверно, решил, что я просто наивная дура, над которой можно посмеяться. Ничего, многие так же думают. Видок у меня такой – ни то ни сё. Девочка, за которую никто не заступится, если что.

И всё-таки, мне хочется спросить у самого фокусника. Завтра обязательно всё узнаю.

Квартира встречает холодно. Мама на кухне, отчим в гостиной. И оба молчат. Не нужно долго думать, чтобы понять, что дома опять случилась ссора. Я стараюсь убедить себя, что произошла она не из-за меня, но коварные мыслишки всё стремительней закрадываются в голову.

Хочется просто спрятаться в своей комнате, чтобы отстраниться от этого мира.

И ещё та чёртова встреча на лестнице. Эдик говорил очень правдиво, с подробностями. Да и Аделина ещё добавляла. Не могут же два взрослых человека специально сговориться, чтобы разыграть какую-то школьницу!

После смерти дедушки жизнь стала напоминать трясину. И с каждым днём меня затягивает всё глубже. Вчера – по плечи, сегодня – по горло.

Ушла из студии. Устроили к какому-то фокуснику с сомнительной репутацией. А всё равно оставили.

Мне хочется написать Але, но я понимаю, что слишком поздно. Она уже и забыла меня. Мне хочется поговорить с мамой, только вот она вряд ли воспримет мои слова всерьёз. Она сама немного ребёнок – живёт в своём собственном мирке. По крайней мере, мне так кажется.

Держусь только мыслями о том, что скоро всего этого не будет. Там я буду спокойна.

Таня Волкова только тем и занимается, что думает о всякой фигне. Таня Волкова болтается на шельфе – не на берегу, но и не на глубине. Так, где-то посерединке.

Идиотка ты, Таня Волкова!