Читать книгу Соль змеи - Натали Синегорская - Страница 4

Проснувшись, я, не открывая глаз, выпростала руки из-под одеяла и с наслаждением потянулась. Все хорошо, но… Блин, почему так жестко? Предложила себе на выбор несколько вариантов: лежу в палатке, так как пошла в поход; бабушка решила выбить мой матрац и каким-то образом вытащила его из-под спящей меня; свалилась ночью на пол. Ни один меня не устроил.

Я открыла глаза.

Незнакомая комната, низкий потолок, черное одеяло. Ой.

Вспомнила о вчерашних событиях. Ой-ой.

Услышала негромкий брякающий звук. Одновременно кольнуло понимание: в комнате находится посторонний.

Он застыл у двери с подносом в руках. На подносе стояли высокий стакан с какой-то полупрозрачной бледно-розовой жидкостью и большая миска, закрытая крышкой. Крышка мелко позвякивала, издавая тот самый тихий звук. Нетрудно догадаться, отчего вдруг ей вздумалось музицировать – рука парня заметно дрожала, а круглые глаза неотрывно пялились на мою полуобнаженную грудь. Даже в неярком свете кристалла (уже включили, гады) она, должно быть, представляла собой слабоэротическое зрелище. Я окончательно проснулась. Поспешно натянула одеяло. Сказала спокойно, но жестко:

– Иди отсюда.

Парень нервно сглотнул, но не двинулся.

Молодой, невысокий и худощавый, с оттопыренными ушами, темноволосый. В черной робе – фасончиком, как у Кари. Видимо, здешняя униформа.

– Глухой, что ли?

Он помотал головой. Не глухой, значит. Может, больной?

– Топай, кому сказала.

Снова никакой реакции.

Я, придерживая рукой одеяло, слегка приподнялась и оглядела пол, надеясь узреть кроссовку и запустить ею в парня. Обувки не было. Черт, она же осталась в ванной, пардон, водобочковой комнате. Вместе с одеждой. Таким образом, на мне сейчас одно лишь одеяло. И встать, чтобы вытолкать нахала взашей, я никак не могла. Сей факт опечалил.

– Ты вообще кто?

Он наконец-то разлепил губы и выдал неразборчивое сипение.

– Чего? – переспросила я.

Парень облизнул губы и более внятно пробормотал:

– Святой Каал да озаботится твоим здравием.

– Это твое имя? А чего такое длинное?

Он снова помотал головой.

– Не, это не. Ты что. Это типа пожелание. А я – Ули.

Он кивнул.

– Очень приятно. Маша. А ты, значит, Ули?

– Ага. Ули Тай.

Ну вот. Сразу бы так и сказал. Теперь понятно, почему он не реагирует на «иди отсюда». Ему надо говорить не «иди», а «улетай».

Мое терпение начало иссякать.

– Чего надо-то? – рявкнула я так, что поднос в его руке дрогнул, и из стоящего на нем высокого стакана выплеснулось немного жидкости.

– Завтрак принес. Вот.

– Ну, так поставь на стол и топай. Канай, шкандыбай, улепетывай. Или, если тебе будет понятнее, улетай!

Снова никакой реакции. Значит, понятнее ему не стало.

– Так. Ты не глухой. А может быть… тупой?

– Тупой? Почему тупой?

Кажется, он удивился. И даже немного возмутился, добавив:

– Конечно, нет. Тупыми бывают только углы.

– Тогда, ты – угол! – разозлилась я.

– Не-е-ет, – упрямо возразил он, – не угол. Я – доносчик.

Тут уже я округлила глаза:

– Кто?!

– Ну… доносчик. Доношу всякие вещи, предметы, письма. Кому нести чего куда – меня сразу и посылают.

Все ясно. Сейчас и я его, пожалуй, пошлю.

– Слушай, мой милый тупоугольный доносчик. Оставь завтрак на столе и иди доносить «кому чего куда» дальше. Ясно?

Он с готовностью кивнул:

– Да.

Потом помялся:

– То есть нет.

– Так да или нет? – снова рявкнула я.

– Мне сперва надо объяснить, как это есть, – сказал он.

– Ничего, сама разберусь.

– Но Кари сказал, я должен…

– Разберусь, – грозно сказала я. – Ты что, идиот, не понимаешь, что мне надо одеться?

– Зачем?

Он сказал это так просто, что и я вдруг подумала – а и правда – зачем? И чуть не откинула одеяло. Но вовремя спохватилась.

Внушительно сказала:

– Так надо.

Он снова округлили глаза, теперь от ужаса, и хрипло прошептал:

– Так ты – ведьма? Настоящая?

Да что ж такое-то? Опять ведьма?

Я отметила про себя, что узнала еще один признак отличия ведьмы от не-ведьмы. Первая вынуждена прятать свою наготу перед посторонним мужчиной (более целомудренна? уродлива? стеснительна?). Ну, скажите, не стерва разве?

Ули все еще стоял соляным столбом.

Ладно, если вы почему-то подозреваете невинную деву в колдовстве, то получайте.

– Да! Я ведьма! И если ты не уберешься немедленно, то я превращу тебя… э-э-э… в змею!

Его мгновенно выдуло из комнаты. Только что стоял здесь, пялился на меня круглыми зенками – и нету.

Я даже не успела заметить, когда он поставил на стол стакан и миску.

Надо попросить Кари, чтобы вделал замок, что ли. А если не согласится, буду вешать над дверью ведро. И пусть потом молятся своему святому Каалу, чтобы в ведре оказалась всего-навсего вода.

Выскользнув из-под одеяла (б-р-р, холодно, да и пол каменный, ледяной) я прошмыгнула в бочковую.

Там все оказалось донельзя плачевно. Ну что я за растяпа? Покидала вещи как попало, и вот результат: кроссовки плавают в луже, футболка, свалившаяся с лавочки, тоже. Бочка полна воды, в которой я вчера плескалась. Ни одного крана, ни одной раковины не наблюдается. Кое-как натянув полусырое нижнее белье, я обошла бочку. А это что такое? Из ее нижней части выступала затычка.

Как вы думаете, что я незамедлительно сделала? Да-да, именно это.

Струя воды хлестанула по ногам. Я взвыла и отскочила в сторону. Бочка тем временем опорожнилась, вода утекла в отверстие, что находилось в полу в дальнем от двери углу бочковой.

Утро началось не лучшим образом. Неумытая, практически не одетая и злая, я, шлепая мокрыми ступнями по холодному полу, вернулась в комнатушку.

Насколько помню, в шкафу имелась какая-никакая одежонка.

Осмотр содержимого полок показал: вчера я не очень внимательно изучила это самое содержимое. Тут лежало и нижнее белье, и носки. Без этикеток, но не секонд хенд определенно. И главное – моего размера. Это радовало. Огорчало лишь одно. Все белье, равно как и одежда, было готично-черного цвета. Что, для разнообразия не могли положить красный бюстик или розовые трусики? М-да, фантазией здешний отдел закупок не блещет. Небось, по тендеру приобрели самые дишманские тряпки.

Платье, как я заметила еще вчера, кто-то носил до меня. И башмаки тоже. Правда, они оказались впору, и, несмотря на непритязательный вид, были мягкими и удобными. Хламида длинновата и широковата. Мыть полы в подобном шедевре местного кутюрье будет неудобняк. Я, недолго думая, вытащила ремень из джинсов и перепоясалась. Пусть здешний Ив Сен Лоран и не позаботился об изяществе сего наряда, но голь, как говорится, на выдумки хитра.

Множество карманов и карманчиков украшали перед платья. Видимо, чтобы все было под рукой – тряпочки, щеточки, пузыречки со средствами для мытья. Кажется, у кого-то из знатоков имеется похожий жилет со множеством карманов. Неужели я выгляжу так же по-дурацки?

Спрятав волосы под чепец, я захотела посмотреть на себя со стороны и оценить, можно ли подобное чучело сразу отправить в огород пугать ворон или лучше сделать это через два месяца. Ну конечно, зеркало в моей конуре предусмотрено не было. Ладно, выбора-то все равно нет. Смирюсь и постараюсь получать удовольствие.

В животе призывно заурчало. Ах да, я ведь еще не завтракала. Что ж, посмотрим, что мне принес юный нахал. Как бишь его? Ну да, Ули. Доносчик. Хм.

Я понюхала содержимое стакана. А что, пахнет приятно. Легкий цветочный аромат. Жаль, напиток оказался холодным. Немного отхлебнула. Зато вкусный! Густоватый, по консистенции похож на кисель или суп-пюре. Сладкий, но не приторный.

Так, а что у нас здесь? В миске оказались белые шарики диаметром полтора-два сантиметра каждый. Я взяла один и попробовала на зуб. Куда там! Шарик, казалось, был каменный. Не грызся, не жевался.

– И как это едят? – задумчиво спросила я вслух.

– Очень просто. Шмандрики заливают орем, – ответил мне низкий мужской голос.

Я вскинула голову.

В дверном проеме образовался новый посетитель, довольно молодой мужчина, на вид примерно двадцати – двадцати пяти лет, в длинной, по щиколотку, белой рубахе, в шлепках на босу ногу. Прямой нос, тонкие губы, серо-голубые глаза. Высокий, худой. Волосы длинные, прямые, свисающие тонкими прядями; белые, но не седые. Крашеные? Хм. Вряд ли. Худое лицо с торчащими скулами. Серые глаза, ресницы и брови светлые. Казалось бы, должен напоминать мокрицу. Ан нет, не напоминает. Наоборот, смотреть на его открытое и приветливое лицо не противно, даже в какой-то степени приятно.

В руках гость держал небольшой предмет вроде блестящей спирали. И тут же, без дальнейших рассуждений, предметом сим провел несколько раз над моей головой. Вроде как шапочку обрисовал. Я недоуменно проследила за его рукой, и, когда он прекратил махать, спросила:

– Это вы чего такое сделали?

Он вздохнул и снисходительно ответил:

– То, что должен был сделать еще вчера. Окультил, естественно.

Вау. Окультил. Наверное, на местном жаргоне это означает «осчастливил». Хотя мне послышалось в этом слове нечто более прозаическое. Поэтому я спросила:

– Это, извините, с культей никак не связано?

– Какой еще культей? – оскорбился блондин и важно добавил: – Это связано с культом, дочь моя.

– Каким еще культом? – в тон ему отозвалась я и от возмущения внезапно перешла на «ты». – И вообще, какая я тебе дочь? Тоже мне папаша нашелся. Удочерял ты меня, что ли?

Он, естественно, не удочерял. Поэтому почесал затылок и туманно ответил:

– Все мы дети достопочтенного Граала и святого Каала.

– Еще два папаши?! – возмутилась я. – Не много ли для одной? Вскоре выяснится, что я дочь полка! А потом корми вас всех в старости, пои, с боку на бок переворачивай, пролежни массируй…

Он удивился:

– Разве ты не слышала о святом трио, детьми которого мы являемся?

– Нет.

– Тогда самое время послушать.

Кажется, он приготовился излагать длинную и нудную историю, да, поди, еще и дидактически-нравоучительную.

Мой желудок протестующее заворчал.

– Уважаемый как-вас-там папа, – ответила я в тон желудку.

– Мое имя – Алекол, – подсказал блондин.

– Дивно. Я постараюсь запомнить, но не обещаю. Так вот, папаша Алекол. Разве ты не слышишь, как жалобно стенают мои внутренности? И пока я не вкушу достаточное количество еды, то не услышу ничего, кроме песни оголодавшего ливера.

– Тогда не буду мешать вкушать, – Алекол подмигнул сначала одним глазом, потом другим. На что это он мигает, то есть, намекает?

Он повернулся и, не закрывая двери, медленно двинулся вдоль коридора. Белая рубаха красиво драпировалась вокруг худых ног в такт шагам. Казалось, белый человек плыл по темному коридору, и белые его одежды отбрасывают на стены светлые блики… Могу поспорить, он затылком чуял, что я на него смотрю, и это прибавляло его движениям еще больше грациозности. Ну, не позер ли?

– Эй! – вдруг спохватилась я. – А чего вы говорили? Ну, насчет одно залить другим?

Он не ответил. Я хотела было крикнуть еще раз, но передумала и махнула рукой вслед вильнувшей за угол рубахе. Потом вернулась к моим баранам, то есть, шарам. И осознала – у этой задачи существовало единственное решение: залить шары киселем.

Что я, собственно, и сделала.

Реакция произошла мгновенно, я даже не успела отпрыгнуть. Шарики вдруг принялись шипеть и лопаться; брызги летели во все стороны, в том числе и в мою, оставляя на хламиде белые пятна. Я принялась судорожно их стряхивать. Увы, они впитались сразу же и, похоже, навсегда. Теперь мне стало понятно происхождение белых клякс на поверхности стола. Какая-то растяпа, жившая здесь до меня, точно так же вляпалась в приготовление завтрака.

5. Прислужник Тапис. Я зашиваю рубаху и завтракаю

И только тоненькая нить

Поможет нам соединить

Рубахи плоть

(Непесня)

Сдавленное хихиканье отвлекло от бесплодных попыток соскрести с хламиды хоть одно пятнышко. Я вскинулась, но недостаточно проворно. Три физиономии, подглядывавшие за моими кулинарными потугами, разом исчезли из поля зрения. Зато хихиканье стало громче и, по мере удаления от каморки, становилось все наглее и звонче. Разозлилась и я. Бросилась вслед насмешникам. Они же удирали со всех ног, и поймать хотя бы одного, казалось, не представляется возможным. Ну, тогда хотя бы напугаю. Я свистнула вслед беглецам. Они действительно испугались, припустившись еще быстрее. Один даже оглянулся. И, конечно, потерял равновесие и упал. Те, что секундой ранее обошли друга на полкорпуса, теперь и вовсе закрепили свое превосходство, дунув что было сил и, наконец, исчезли в лабиринте коридоров.

Лежавший тихонько поскуливал. Когда я склонилась над ним и, ухватив за ворот рубахи, грубо встряхнула, и вовсе заскулил:

– Ты чего… Порвала одежку… Я тебя трогал, что ли… Как мне теперь ходить?

И точно – рубаха треснула по плечевому шву. Подумаешь, красна девица.

– Так сходи переоденься, – посоветовала я, начиная проникаться к невысокому щуплому человечку, коим оказался упавший насмешник, искренним сочувствием. – А если кто над тобой посмеяться вздумает…

Я погрозила пальцем в глубину коридора.

Оттуда сдавленно пискнуло. То-то же.

– Не во что переодеться, – всхлипнут человечек. – У нас, хоозов, только по одной рубахе. Больше не положено.

У хоозов? Знакомое словечко. Но кто они такие? Поди, те, кто хозяйством занимается.

– Ну так возьми иголку с нитками да зашей, – миролюбиво предложила я. У меня вообще на каждую проблему было как минимум три варианта решения. Как минимум! Помнится, однажды я выдала что-то около двадцати. Но неужели, чтобы починить рубаху, надо так напрягаться и страдать?

Снова всхлип:

– Нам не нельзя иметь ни иголки, ни нитки.

– Почему?!

– Потому что мы не искусственники.

Наверное, я должна была понять связь между искусственниками и наличием причиндалов для шитья. Но честное слово, не поняла.

– Ладно, – сказала я со вздохом, – вставай и пошли в мою каморку. Посмотрю, может, в сумке есть тревожный чемоданчик практикующей портнихи.

Вообще, я привыкла жить по принципу «Omnia mea mecum porto». Мало ли что пригодится на ночном дежурстве. Не бегать же в поисках ножниц или крема для рук по всему отделению. Медсестры по ночам предпочитают спать или… тоже спать, но с врачами. И те, и другие почему-то очень сердятся, когда их беспокоят.

Человечек попытался подняться, но охнул и завалился обратно.

– Что еще? – раздраженно спросила я.

– Нога, – простонал тот. – Посижу немного, может, пройдет. Сделай стульчик.

До меня не сразу дошел смысл просьбы. Я не ослышалась? Он просит сделать стульчик? Это как? Если я и обладала начальными познаниями начинающей швеи, то столяр из меня, прямо скажем, никакой. Или это совсем просто? На всякий случай не стала возмущаться и отрицать неумение держать рубанок, и спросила:

– Из чего?

– Из стены, – невозмутимо ответил болезный.

– Что?! Как?!

Я оглядела каменные стены. Ломать их, что ли?

Человечек посмотрел на меня с мукой в глазах, подполз к стене и нажал на один из камней. Будто по волшебству камень откинулся, образовывая сиденье – совсем, как в купейном вагоне поезда.

– Ого, – сказала я, тихо офигевая.

– Помоги сесть.

Я осторожно прощупала ногу, на которую он не мог наступить. Все понятно, элементарный вывих.

– Ох, – начал он, – наверное, придется звать оздоровителя-а-а-а-а-а!

Вопль его в тот момент, когда я дернула, отразился от стен коридора и умчался вдаль. Два подельника, высунувшись из-за угла, вторили эху. Я вновь погрозила кулаком.

– Я не должен был кричать, – размазывая ладошкой слезы, шепотом сказал человечек. – Это от неожиданности. И от страха. Теперь меня выгонят из замка. И куда мне идти? К диким хоозам?

– Так, спокойно, – сказала я. – Если спросят, кто кричал, говори, что я.

– Тогда выгонят тебя, – еще тише сказал он. – Ты не боишься?

– Не боюсь. Ни диких хоозов, ни домашних, ни выгонения… то есть, выгоняния… Тьфу ты. Ладно, попробуй встать. По-хорошему, ногу надо перебинтовать, но уж если у вас напряженка с одеждой, то бинт и подавно не сыщешь.

Он с трудом поднялся и, опираясь на меня, похромал.

– Вот так, – подбадривала я, – ты уже хорошо идешь. Еще немного, и мы доберемся до моей комнатки. Там я тебе зашью рубаху, и маленький мальчик будет как новенький.

Нитка и иголка нашлись в косметичке. Человечка я завернула в одеяло, и он, мелко дрожа, с благоговением следил за моими действиями. Когда я закончила и протянула зашитую рубашку, он робко спросил:

– Хочешь, сочиню для тебя величалку?

– Как тебя зовут-то, сочинитель? – снисходительно спросила я.

– Тапис.

– Давай, Тапис, сочиняй.

Едва он открыл рот, другой голос сердито произнес:

– Что тут происходит?

В дверях стоял Кари.

– Ничего, – невинно ответила я.

– Ничего?! – завелся мой вчерашний Сусанин. – А орал кто? Чуть замок не рухнул, а она – «ничего»! Ты вопил, Тапис?

Я закрыла поникшего Таписа собой и с вызовом ответила:

– Нет! Кричала я!

– Ты? – изумился Кари. – А мне сказали…

– Вам неправильно сказали. Кричала я.

– Да? – он не поверил, конечно. Спросил подозрительно: – Зачем?

Я растерялась.

– Ну… Э… Я случайно порвала Тапису рубаху и испугалась.

Кари изумился еще больше:

– Испугалась? Чего?

– Так это… Что у меня не окажется иголки и нитки, чтобы зашить. Зря боялась. Видите, все в порядке. Рубашка зашита.

Кари недоверчиво переводил взгляд с меня на Таписа. Наконец сказал:

– Пусть так. Хотя сдается, ты его, короче, выгораживаешь. На первый раз я, того-этого, поверю. Все, хватит болтать. Тапис, иди работать.

Тапис, все еще прихрамывая, выскользнул из каморки.

Кари обратился ко мне:

– Ты, девка, забыла, зачем тебя сюда привели? Бери ведро и тряпку и топай мыть коридоры.

– Меня зовут… – начала я, заводясь.

– Я помню. Масейя.

– Как?!

– Масейя, – отрезал Кари. – Отныне так тебя зовут, ясно?

Неужели трудно запомнить простое имя? Или выговорить «Маша» он не в состоянии, речевой аппарат не приспособлен под женские имена?

– Все, хватит болтать, – продолжил Кари. – И, того-этого, не говорил я тебе разве, чтобы ты ни с кем, кроме меня, не говорила?

– Да, я помню. Но…

– Что – но?

Я показала на нетронутый завтрак.

– Не знаю, как это едят. Ложки нет. Хотела посоветоваться с Таписом. Он как раз мимо проходил.

– Спросила? И порвала рубашку? – ехидно спросил Кари.

– Это случайно вышло, – огрызнулась я.

– Ну-ну… А Ули разве не объяснил?

– Он… не успел.

Кари хмыкнул.

– Ну-ну… Тапис тоже не успел?

– Ага, – скромно сказала я.

– Ладно, объясняю. Один раз. Постарайся запомнить своими женскими мозгами. Ложки не надо. Просто выпей, и все.

– И все?

Я так и сделала. Под пристальным взглядом Кари отхлебнула из миски. Ну что, съедобно. Не сказала бы, чтобы очень вкусно. Шарики растворились, и в миске образовалась своеобразная похлебка, неожиданно терпкая и вязкая. Я допила все до самой капельки и почувствовала приятное насыщение. Облизнулась.

– Все, – нетерпеливо сказал Кари. – Теперь мыть коридор.

– Откуда начать? – деловито осведомилась я.

– Лучше всего от кабинета Руби.

– Достопочтимого Руби, – ехидно поправила я.

– Именно, – огрызнулся он.

Я достала из шкафчика инструменты, рассовала по карманам тряпки и повернулась к Кари:

– Где у вас тут вода?

– Вода? – изумился Кари. – Ты, того-этого, смеешься, что ли, девка?

– Масейя, – ехидно поправила я. – Меня зовут Масейя. Чего смешного-то?

– Воду возьмешь в бочковой!

– Как я ее возьму? Там нет ни одного крана! А из бочки воду я вылила!

Себе на ноги, между прочим.

Кари рыкнул и, буркнув «пошли», отодвинул меня с дороги. Прошел в бочковую. Загремел:

– Сюда топай!

Я послушно просеменила следом.

Кари покрутил головой, нашел пробку, которую я вытащила из бочки, и поднес к моему носу, едва его не задев:

– Видишь?

– Угу, – кивнула я, уклонившись от пробки.

– А теперь внимай.

Он присел и уверенным движением воткнул пробку на место. Я услышала журчание. Заглянула в бочку. Та постепенно наполнялась водой, причем никакого крана я не заметила. Видимо, источник находился снизу.

– Набираешь воду здесь, – для тупых Кари показал на бочку пальцем. – Идешь мыть полы. Все.

Я зачерпнула полное ведро воды, не преминув плеснуть на подол. Укоризненно посмотрела на Кари – а помочь? Тот невозмутимо продолжил:

– Воду из ведра не вздумай выливать. Ясно? Вечером приду, заберу.

– То есть как? – я обалдело уставилась на мужчину. – Совсем не выливать? И менять нельзя?

– Нельзя.

Блин, да он шутит.

Я посмотрела на его серьезную физиономию. Нет, не шутит.

– Почему?

– Потому. Нельзя, и все. И только попробуй вылить куда-нибудь!

Он показал мне кулак.

– Ладно, – пожала я плечами. – Как знаете. А мусор тоже копить?

– Складывать в мешок. Вечером заберу.

– Так я пошла? Кари, я боюсь потеряться в ваших коридорах. Проводите?

– Еще чего. Сама дойдешь.

Сама?

Я впервые не на шутку испугалась.

Дело в том, что у меня есть огромный недостаток. Мои друзья называли его топографическим кретинизмом. Даже если бы вчера я пыталась запомнить маршрут, по которому мы с Кари шли, все равно ничего бы не получилось. Я могла заблудиться буквально в трех соснах. Доверить мне вести группу – значит, обречь ее на вечное блуждание без надежды когда-либо вернуться домой.

Кари тем временем удалялся с быстротой гонящегося за зайцем пса, оставив меня в обществе паники. Я бросилась было за ним, но он внезапно скрылся в одном из ответвлений коридора.

Эх, где бы добыть план замка?