Читать книгу Чунтэ – демон джунглей - Наталия Чайкина Варгас - Страница 6

Ближе к вечеру я, слегка оклемавшись, решила размять ноги и прошлась вдоль узкой террасы. Безветрие. Промозглый холод и какая-то всеобъемлющая сонливость. Совершенное спокойствие. Не было слышно ни птиц, ни зверей, но лишь журчание ручейков, как пустой желудок дикой кошки, пугал, напоминая о всегда неожиданной смерти. Я присела на край скалы, вынула блокнот и, размяв заиндевевшие пальцы, вывела карандашом. «Индейцы разрабатывают землю гор тяжелейшим трудом, в который входит выдалбливание в камне уровней, подобных лестнице. Такое можно наблюдать в Китае и многих горных районах мира. Но у потомков Инков наблюдается маленький нюанс. Начав облагораживать гору подобным методом, они стремятся к завоеванию вершины. Проще говоря, решив построить крепость, жилище или храм на горе, Инки начинали со строительства террас в её основании. Подготовительная работа могла длиться десятки лет, но это укрепляло землю и предохраняло склоны гор от оползней на века. От сюда и обратная логика: там, где видна „лестница“ вероятно возвышаются руины укреплённого пункта непосредственно над ней…»

– Вам когда-нибудь хотелось спрыгнуть вниз?

Неожиданный вопрос Освальдо чуть не качнул меня прямо в чернеющее под ногами ущелье. Мои пальцы выпустили карандаш. Тот бодренько скатился по гладкому листу блокнота и исчез в зияющей пасти обрыва. Не вставая, я глянула в лицо шамана. Оно отражало столь открытое любопытство и вместе с тем мудрость, что я не посмела солгать.

– Часто… – ответила я, подаваясь назад. – Всегда хотелось знать смогу ли я…

– Остаться в живых?..

– Нет… летать.

Я отвернулась, опустив взор в волнующую пропасть. Она манила к себе, звала подобно сиренам. В отличии от меня, Освальдо совершенно не волновался. Он возвышался надо мной и над опасной вертикалью подобно духу без тела. Мы оба помолчали. Слепая глубина, холодное пространство, чарующая тишина. Ощущение свободы необъятной и головокружительной тянуло вниз. Но разум внушал трепет. Моё тело сковывал подсознательный страх. Дыхание, как мне казалось, вот-вот должно прерваться, и я отделюсь от твердыни камней, поднимусь в воздух, взлечу.

– Я часто летаю во сне. – Наконец промолвила я. – Когда просыпаюсь, открываю окно… Мы всегда жили на последнем этаже.

– У вас есть горы там, на вашей родине?

– В Питере? Нет. Холмы, да болота. Но зато какие сосновые леса!

– Вы часто туда уходили?

– В лес? Нет, я его не любила, но бывали дни, когда мне очень хотелось в нем потеряться…

– Но вы никогда не заблуждались?

– Нет, никогда.

Ответив на последний вопрос шамана, я сама удивилась. Я даже не задумывалась над столь добродушной прихотью природы, коя хоть и знала о моей неприязни к лесной сырости, все же не отдавала меня на потеху хромоногому Лешему.

– Я камни, да валуны люблю. – Буркнула я, поднимаясь. – От трепетного вдохновения, до культового сумасшествия. Наверное, потому меня и в горы тянет… Я и Урал исходила, и в Альпы, и в Шотландию ездила, и в Испанию…

– И теперь Анды. – Заключил Освальдо.

Он перебивал меня тем же манером, что и я при разговоре с его учеником. Я вздохнула. Освальдо прищурился.

– В наших школах о мистике религий говорят, как о чём-то буржуазном и противоестественном. – Ответила я. – Но была бы возможность, я бы поселилась рядом с каким-нибудь языческим сейдом… У священного валуна, испещрённого загадочными рунами, кумира дохристианских мистерий… В палаточке. Где-нить на Кольском полуострове…

– Ваши предки оттуда?

– Да, вепсы… Они были известны своей привязанностью к природе и её магии… Ведовством, что ли…

Я встала, давая собеседнику понять, что разговор закончен. Подъем на ноги тут же напомнил о том, чем была заполнена моя голова. Расплавленным свинцом, который даже при плавном движении, болезненно перекатывался от одной стенки черепа к другой, как шторм в стакане.

Освальдо безмолвно помог мне подняться на ноги, а сам остался у обрыва. Я, доковыляв до кострища, улеглась на вязанный ковёр. Хосе подкинул в огонь толстых ветвей, и принялся насвистывать весёлую мелодию в такт треску искристого пламени. Но мне было не до веселья. Я боялась взглянуть в сторону шамана. Он смущал меня.

«Почему он спрашивал о том, о чём я уже давно забыла?» – бился в разуме вопрос, пытаясь ответить на который, я лишь ощущала холод. – «Или просто припоминает мне, насколько неприлично перебивать говорящего хаотически выскакивающими вопросами? Почему тогда просто не проигнорировать моё навязчивое присутствие? Чем-то я ему интересна… Да и он меня занимает.»

Ийя

Я стряхнула дрёму и бросила взгляд на уже чернеющую в тени гор долину. Горцы покидали террасы, отгоняли скот, нагружали хворостом мулов. Они жили ниже, в небольших хижинах цвета темной охры, построенных из камня и грязи, без печей и пола, крыш, покрытых соломой. Запах печёного мяса и сушенных трав щекочет ноздри, когда проходишь мимо их посёлка из раскиданных по склонам жилищ. Взглянула на часы. Десять минут после шести. Боже мой, как темно и ужасающе красиво! Снег, что покоился на вершинах гор, светился ясным лунным светом, столь холодным и таинственным, что вера в нечто скрытое и загадочное стала возвращаться в сознание, завораживая и пугая… Я поёжилась, предусмотрительно не делая резких движений, прислушалась. Журчанье ручья, так радовавшее слух утром, оказывало плохую службу при наступлении темноты. Лёгкий шум стремительных струек воды, бегущих по гладким камням перевоплощался словно оборотень то в топот, то в чей-то оклик, то в далёкие голоса. Шум обманывал, тревожил и чем сильнее прислушиваешься, тем больше обманом оборачивался любой шелест и звук.

Я раскрыла дневник и сделала запись: «Также как и те островитяне, которые в память о катастрофическом наводнении, разучились строить даже самые примитивные средства плавания, так и империя Инков не желала владеть письменностью. Они были прекрасными строителями, имели счётную и астрологическую систему. Но не имели письменности, чтобы вести мало мальский отчёт вех собственной истории. И это ещё более странно от того, что Инки не просто не умели писать, но и издали запрет на письменность по всей империи. Уникальные цивилизации, когда-либо обитающие на этих территориях, канули в неизвестность лишь только потому, что их письменность была стёрта „благодарными“ потомками. Какая причина могла быть у Инков, перешедших от тотемных божеств к единому, символическому богу? Существуют свидетельства о том, что они сами уничтожали всё, что могло быть сколько-нибудь похожим на письмо. Ныне по всем долинам их бывшей империи встречаются лишь странные символы на камнях. Правда, Инки оставили кипу, узелковый код, который можно прочесть разве что только с помощью посвящённых в тайну расшифровки хранителей письма или… мощных электронных интеграторов6».

Небо осветилось миллионами звёзд. Потрескивание костра, переговаривающийся ропот ветра и травы. Долгое отсутствие членов нашей маленькой экспедиции всерьёз настораживало. Хосе и Освальдо, освоившись в темноте, дальше отходили от света кострища, вглядываясь в черноту, что резко очерчивалось сияющим небом. Они звали наших пропавших спутников по именам, сложив ладони вокруг рта. Никто не отзывался. Но вот со стороны индейского посёлка послышался чей-то оклик. Далеко, но ясно. Это был голос! Голос человека. Мы взялись за ружья. Снова чей-то оклик звоном разлился по склонам холодных гор. Только сейчас я ощутила этот холод. Холод пустоты великого пространства, что безмолвно окружало нас, поглощал звуки и возвращал новые, странные, звенящие.

– Здесь нельзя доверять тому, что слышишь. – Строго наставлял нас пастух Потай. – Эти места живут своими законами.

Я вернулась к костру и инстинктивно добавила побольше хвороста. В этом не было надобности, но огонь отгонял страх. Посёлок индейцев находился в нескольких часах ходьбы от лагеря и кому была нужда подниматься оттуда в глухую ночь? Звук шагов то затихал, то вновь был отчётливо слышен.

Мы вслушались. Это не слуховая галлюцинация. Кто-то шёл к нашему лагерю.

– Босиком идёт, по тропинке снизу, – произнёс Хосе почему-то шёпотом. – Слышите? Тропа сильно вьётся, то за скалу справа заходит, то снова на ровное место выводит.

Тропа похоже выпрямилась и шаги стали слышны более привычным образом: постепенно приближаясь, отчётливо нарастая. Вернее, не шаги, а лёгкий скрип мелких камней под крепкими ногами. Наконец, мы снова услышали оклик. Женский голос. Через секунду перед нами выросла фигура девушки в яркой одежде. Она шла медленно, но уверенно. Широко улыбнулась. Белые, крепкие зубы, огоньки в глазах, аккуратно прибранные в две толстые косички черные как смоль волосы. Да, я хорошо помнила её, именно по аккуратности, которая, в целом, была несвойственна остальному населению этих мест.

– Пастух, что ушёл с вашей группой – мой муж, – пояснила она на ломаном испанском языке, – я подожду его здесь.

Никто не возражал. Она была хозяйкой этих мест и первое, что каждый путешественник очень быстро должен усвоить, это согласие с горцами. Она прошла чуть дальше и, сев на землю, поджала под себя ноги. Так она застыла, обратив взгляд в сторону, где ещё днём скрылась наша группа. Настала тишина, которую никто не смел нарушать. Мысли мои невольно обратились к жизни и быту этих людей и первое, что возникало неприятным вопросом – это как же потомки столь цивилизованного народа, судя по легендам и рассказам конкистадоров, могли столь быстро потерять прежнее величие и память о том, кем они были и что знали? С другой стороны, меня всегда удивляли в них такие черты как обыденность в использовании золота, никогда не выцветающие краски их одежд, долголетнее здоровье, невозмутимое спокойствие и благодушие. В какой-то мере, все это можно было отнести к отсутствию той самой цивилизованности, которая сделала людей сильнее перед человеком, но слабее перед природой.

Рациональность индейцев отлична от того, что мы называем правильным подходом к делу. Так, в снимаемой мною квартире, в очаровательном районе Мирафлорес города Лима, работала служанка. Звали её Яша. Серьёзно! Это не просто женское имя, но и настоящее индейское. Значит оно – «медлительная, толстушка». Она убирала, готовила и, (вот ведь «говорящая фамилия»! ) делала всё очень вдумчиво и долго.

Практически все квартиры и дома в Перу имеют отдельные комнату, туалет и душ за кухней. Для прислуги. Настолько эта работа обиходна и естественна. По неопытности, я думала, что служанки знают своё дело и никогда не путалась в ногах у Яши. Но однажды, я вспомнила, что кое-что забыла в спальне. То было утро и Яша возилась у моей кровати. Войдя… вернее, влетев в спальню, я тут же наступила на что-то мягкое. На подушку. Нет, не ту подушку от дивана, кою я подкладываю под себя, когда надо устроиться перед столиком. Я наступила на подушку, на которой покоиться моя голова в течении всей ночи! Беленькую, чистенькую, пуховую подушечку! Более того, я тут же обнаружила, что и все остальные подушки неприкаянно валялись на полу…

– Что случилось? – В недоумении спросила я.

– Ничего, сеньора. – Спокойно продолжая заправлять мою постель, ответила Яша. – Я убираю вашу кровать…

– А почему подушки на полу?

– А куда их ещё складывать? – Резонно пожала плечами та.

Действительно, некуда. Ни стульев, ни табуреток. Лишь ночной столик и то занят огромной лампой. Вот, тут-то я и начала постигать разницу между моим европейским мышлением и логикой аборигенов.

– Так, вы уже вымыли пол и почистили ковёр. – Подытожила я, предполагая, что, если Яша сбросила подушки с кровати, значит место их «пребывания» должно быть чистым.

– Не-е, – задумчиво сдвинула брови служанка, – сначала положено заправить кровать, потом прибрать платяной шкаф, затем помыть окна и вытереть пыль, а после…

Дальше я слушать не стала и переделала «комнату служанки» в склад ненужного барахла.

Шипение огня пробудило меня. Я даже не заметила, как снова окунулась в утомлённое забытьё. Я открыла глаза. Вокруг чернота и лишь пламя костра выдёргивало силуэты деревьев и отдыхающих спутников. Костёр в горах имеет особую силу. Он пылает вспышками, он ярок и зол, готов броситься на всё живое, будто уничтожение – его единственная цель. Он великолепен и ужасен. В горах у огня не заснуть. Он задорно трещит и пробуждает древние ритмы в душе странника. Над ним хочется безумно танцевать и прыгать по углям, бить в чанрары7 и петь арканы8. От него происходит имя, кое настолько нам привычно, что мы не задумываемся над его происхождением. Нина. «Искра», «уголёк». Ниной в Андах называется и сам огненный дух, могущественный и светлый…

Потянувшись, я устроила блокнот на коленях так, чтобы его страница освещалась огнём, и взялась за карандаш.

«Трудно понять, почему правящая элита индейцев, Инки, не попытались хоть каким-нибудь образом передать звуки или смыл слов в известной всем форме.» Продолжила писать я. «Они достигли неимоверного мастерства в росписи стен и керамики, символики в ковке и в ювелирном деле. Это безусловно должно было повлечь за собой необходимость употребления таких простейших письменных пиктограмм как „идти“, „кушать“, „брать“, „видеть“ или „дерево“, „земля“, „плуг“. Указание имён владельцев ценных вещей, заслуги и даты жизни великих их граждан… Они владели всеми визуальными инструментами для создания любого примитивного, но достаточного для опознания, письма. Однако, нечто останавливало их от простоты в передаче информации. Они запретили и уничтожили все существующие системы письма кои существовали на достигаемых ими территориях. Уникальнейшие идеограммы, пиктограммы и иероглифы, остатки которых до сих пор можно встретить в тысячелетних руинах пустынь и джунглей. Вместо исчезнувших, Инки оставили лишь самую сложную и пока нерасшифрованную систему письма – кипу. Да, именно ОСТАВИЛИ. Система записи узелками существовала более пяти тысяч лет до прихода Инков. При этом, система настолько странная и до сих пор плохо понимаемая, что само собой напрашивается вопрос: а не было ли умственного вывиха у изобретателей Кипу? Серьёзно. Представьте себе сотни подвешенных к крепкому жгуту верёвочек с узелками разной конфигурации и цветов. „Украшение для дверного проёма!“ додумаетесь вы. Не смешно! А ведь выражение „Узелок на память“ тоже пришло из тех мест… Для того, чтобы вести счёт или записывать историю, Инки для каждого мало-мальски населённого пункта посылали по меньшей мере трёх „писарей“ (Кипу Майок или „Хранителей Письма“). В крупные города – до 20ти профессиональных „буквоедов“. Думайте, для того, чтобы каждый из них проверял верность записей другого? Вряд ли. Напомню, что писари не платили налогов и были освобождены от любых иных дел, кроме как „узлы вязать“. Прикиньте, сколько дармоедов должна была прокормить Империя! Не вяжется! Скорее всего, каждый из писарей обладал своей „bonafide“. Их работа разделялась: одни знали только „числовой код“ – бухгалтерия, налоги, подсчёт жителей и нужды хозяйства. Другие владели нарративной частью письма – история, религия, события, слухи, сплетни и кулинарные рецепты… Лишь единицы могли прочитать всю совокупность „систем“. Удивительная секретность! Напоминает те современные сейфы, которые, чтобы открыть, требуют присутствия по крайней мере двух держателей ключей, причём разных по конфигурации…».

– Абахандо. – Донеся до моего слуха размеренный голос индеанки.

Нас словно подбросило при этом слове. «Спускаются»! Однако, в испанском языке подобные слова не указывали на число – это мог быть один человек, а могло быть и несколько идущих вниз путников.

– Кто, сколько, где?! – нетерпеливо расспрашивали мы. Она протянула руку и указала в непроницаемую мглу.

– Там.

Ни эмоций, ни единой повышенной нотки. Мы кинулись в указанную сторону, выкрикивая имена. Прислушались. Ни звука в ответ. Первое, что нам пришло в голову – она издевается. Но нет! Ведь там её муж, она же тоже ждёт! Мы возвратились к костру.

– Никто не отвечает!

– Да. – Девушка кивнула головой, как будто в наших словах был не вопрос, а подтверждение данного факта.

– Почему?! – догадываюсь я задать ясно озвученный вопрос.

– В той стороне водопад, метров сто высотой. – Медленно ответила хозяйка гор. – Они ничего не услышат пока не пройдут его.

Тут полное недоумение полностью обескуражило нас. Водопад?! Вода, падающая с такой высоты, должна производить достаточно шума, чтобы мы его услышали здесь! Сколь глуп мой вопрос бы не был, но мне пришлось задать его.

– А как далеко этот водопад?

Девушка подумала, что-то прикидывая в уме. Потом, с той же неподвижностью и спокойствием, ответила.

– Оттуда надо идти ещё чуть больше часа, чтобы дойти до первых террас.

После нехитрого вычисления расстояния от лагеря до группы, мы переглянулись и, не веря собственным выводам, вновь устремили взгляды в кромешную, словно зияющая пропасть, тьму. Как она могла увидеть их? Может у них в руках факелы? Наши глаза искали огни, блики или хоть что-нибудь, указывающее на движение в непроглядной глубине ущелья.

– Может быть, вы ошиблись? – робко спросила я. – Вы уверены, что до группы более пяти километров?!

Лицо девушки напряглось, но ни единая черта не изменилась, она выпрямилась и ещё через минуту кивнула головой. Да, ошиблась.

– Это не группа, – произнесла она, – это один человек. Один из ваших, идёт с мулом, высокий в длинном плаще.

– Фернандо! – Хосе резко выдохнул и прошёл вперёд. – Почему он один?

Час спустя до наших ушей донеслись звуки скрипящих под тяжестью камней, отскакивающей от ударов кожаных сапог гальки и осторожный цокот копыт. Мы ждали вглядываясь туда, откуда доносились шаги. Свет от расставленных вокруг лагеря факелов выхватывал из темноты высокую фигуру молодого мужчины и бредущего за ним мула. Да, ошибиться было невозможно. Только Фернандо обладал таким ростом и статью, а длинный кожаный плащ на нем производил ещё большее впечатление тяжести и прочности. Он был чернобровым, кареглазым детиной, чей огненный взгляд и жёсткое выражение лица не оставляли сомнений в дикости и мужественности его натуры. За это его прозывали «Шарапи́н». «Шарапами» испанцы именовали тех, кто родился в джунглях или в лесу. Дикарей. Приставка —ин в данном контексте выражала размер – малюсенький. В издёвку. Короче – аборигенчик. Но это не унизительное прозвище по сравнению с «Чёло», кое значит не просто «туземец», но и человек редкой тупости.

По неписанному закону исследователей диких мест, смотрители лагеря должны дождаться голоса от приближающегося путника держа наготове ружья. Тот, со шляпой в руках и низко склонив голову, шёл медленно внимательно смотря себе под ноги. Наконец он вышел на свет костра. Его белые зубы сверкнули в улыбке и скулистое, смуглое лицо выплыло из темноты.

– Сеньорес! Неужто не рады видеть меня? – Фернандо всплеснул мощными руками-лопастями. – Мы вышли на дорогу довольно широкую, уложенную отшлифованным камнем, но сильно заросшую и трудно проходимую. Там даже есть некое строение… – Голос путника звучал прерывисто. Ему не хватало воздуха. – Энрике с пастухом решили пока не двигаться вдоль неё, но остановиться лагерем поодаль. Я вернулся за вами.

С этими словами он бросил холодный взгляд на пришедшую индеанку. Я пояснила.

– Она ждёт мужа, пастуха, который пошёл с вами проводником. Почему он не вернулся с тобой?

– Мы посчитали, что ему будет разумней остаться с Энрике и мулами. – Фернандо изменил грозное выражение лица на более приветливое и обратился к девушке – Тиенэс номбре9?

– Ийа, – ответила та и, без слов понимая, что происходит, ответно спросила. – Могу ли я отправиться с вами?

Наступило замешательство. Не дело матери двух детей бродить в горах! К тому же, одного проводника, её мужа, вполне хватало. Мы переглянулись, Хосе и Фаго кивнули в знак согласия. Мария махнула рукой. Освальдо вздохнул.

– Все они горцы трудности знают.

Фернандо кашлянул и облизал обветренные губы.

– Буэно10.