Читать книгу Последний мужчина на Земле - Наталия Хойт - Страница 2

Он проснулся последним мужчиной на земле.

Конечно, он этого еще не знал. Для него это было самое обычное утро.

Он встал с постели. Не убрал ее за собой, как всегда, следуя логичному принципу «зачем это надо, если потом опять туда ложиться». Он зевнул во весь рот. Его зев был таким громким, что испугался бы даже пещерный лев, но ему нравилось так зевать. Хотел потянуться, но передумал, потому что было лень и очень хотелось спать. Вместо этого он почесал где-то под ребрами и медленно пошлепал на кухню. Босым ногам было неприятно на холодном полу, и он поморщился. Пошел на пятках. По спине побежали мурашки. Открыв холодильник и не обнаружив хоть чего-нибудь, чем можно было поживиться, он нахмурился. Вздохнул. Посмотрев еще раз вглубь холодильника, словно надеясь, что от его голодного взгляда там что-нибудь появится, он с ругательством и треском захлопнул дверцу. Он мог бы смотреть туда еще, но было холодно. И он весь покрылся гусиной кожей.

Голодный и злой, он принялся искать сигареты. В пепельнице были только бычки, недостойные его внимания. Черт, она что, и сигареты все забрала? У нее, видите ли, душевная травма… А купить по дороге домой ей, конечно, была не судьба. Ей обязательно надо было захватить его пачку. Мечась по всем комнатам, он нервно и зло щелкал колесиком зеленой прозрачной зажигалки, машинально прихваченной со стола. Он перевернул дом буквально вверх дном! Обшарил все карманы. Выдвинул все ящики, где могла бы валяться заначка. Даже выбежал босиком на балкон, в такой холод, чтобы посмотреть, не завалялась ли сигаретка в одной из куч пустых пачек. На балконе было уж совсем невмоготу, не май на дворе, и он пулей кинулся обратно в комнату. В зале царил полный раздрай: чистые и грязные носки вперемешку, опрокинутая пепельница, бутылки из-под пива и джин-тоника (эта ее гадость, которую он на дух не переносил), разбросанные и частично порванные фотографии… Ага, тоже ее работа, попахивающая мыльными операми, хотя она вроде бы никогда их не смотрела… Он мельком взглянул на обрывки их прошлой жизни и усмехнулся – бабы, они и в Африке бабы… Но тут же его мысли вернулись к сигаретам. Организм орал, требуя никотина. В эту минуту он уже был готов пожалеть, что они вчера расстались – только из-за того, чтобы сейчас сигареты были у него. Он действительно разозлился, ибо их отсутствие было куда хуже, чем пустой холодильник. Поэтому он пнул старое кресло и с наслаждением услышал его обиженный вскрип.

Он обреченно сел на пол, обхватив голову руками. Еще хорошо, что он никогда не страдает от похмелья. И тут же, словно в насмешку, закружилась голова. Он повалился на пол без всяких мыслей и приготовился умереть. Потолок танцевал перед глазами, и почему-то отчаянно чесались яйца. Чтобы хоть чем-то отвлечься, он бессмысленно шарил руками по полу, и одна из них вдруг наткнулась на что-то мягкое и пушистое. Ему стало интересно, и, не поворачивая головы, он поднес странную штуку к глазам. Это оказался один из ее подарков на этот долбаный день святого Валентина – какая-то пушистая белая собачонка, сделанная, конечно, в Китае, с красным пластмассовым сердечком на груди и маленьким кармашком – совершенно непонятно, для каких целей предназначенным. Но не засунуть туда руку он просто не мог – ведь почти каждому человеку свойственно нездоровое любопытство. И о чудо! Как в волшебной сказке – там оказалась сигарета! Он моментально вытащил ее… сначала без всяких эмоций, а потом, как-то глупо улыбаясь, повертел ее в руках, понюхал, словно не веря, что она настоящая… а потом стало все равно. Он глубоко затянулся, подержал дым в легких, чтобы продлить удовольствие, смакуя долгожданное головокружение, и подумал, что жизнь все-таки гораздо прекраснее, чем о ней думают. Потом его мысли плавно вернулись ко вчерашней ссоре. Эх, эта точно была последняя – постоянных женщин с него хватит! Хотя эта была, прямо сказать, ну очень даже, а какие у нее были… эй, ладно, стоп, стоп. Чего это он.

Ну конечно, все началось с какой-то бредовой ерунды. Новый год – да, точно. Они отмечали Новый год. Смешно и вспомнить… Его растолкали только в 2 часа ночи. Стол был уже изрядно подъеден. В тарелках ёжились бесформенные остатки бенгальских огней. Да, уснул он, уснул! Заранее напился с Шамарычем и напрочь отрубился на диване в аккурат в 23 с чем-то… Добудиться его так и не смогли. Но ведь это же было не специально! Кто из тех, кто в детстве искренне верил в деда Мороза, будет специально засыпать пьяным сном под бой курантов? … как встретишь – так и проведешь и все такое… но объяснить это ей у него не было ни единого шанса – его жалкие попытки оправдаться утонули в ее отборной тарабарщине вроде «мы не можем как люди отметить ни один праздник» и «какого я вообще с тобой когда-то познакомилась». Дальше разозлился уже он – обвинения все-таки были несправедливые – наорал тоже… А кончилось все собиранием ее вещей у него дома, где они жили вместе последние полтора года. (Сдиранием со стены портретов Перис Хилтон, на которые он, между прочим, иногда… а, ладно! Да, ему нравилась Перис Хилтон. Ну и что, что она уже не та! Попадись только ему такая конфетка в руки…) Эх, каких только слов они не наговорили вчера друг другу! Самое последнее, что она сказала, перед тем как хлопнуть его несчастной хлипкой дверью (сколько раз ей уже хлопали за всю ее долгую историю!), было:

– Да даже если бы ты был последним мужчиной на земле, я никогда ни за что на свете бы к тебе не подошла! Я бы тебя обходила минимум за пятнадцать километров, дерьмо несчастное.

А он ей гаркнул вот что:

– Да если б я был последним мужчиной на земле, я бы сам очереди из вас строил – и ты была бы там последней. Проваливай давай.

Вот. Именно так он ей и сказал, и до сих пор не пожалел об этом. Все-таки женщины – самая дурацкая загадка природы, а разгадывать ее пытаются только совсем уж полоумные. Даже и начинать не стоит…

Почему-то стало легко и хорошо. Он встал с пола, подошел к окну, зевнул и потянулся. После праздника все вокруг тихо, красиво и спокойно. Сугробы, Снегурочки и зайцы на стеклах и черные при свете дня гирлянды из огоньков. Первые дни новогодних каникул, так что на улице почти пустыня. Ну, не совсем, конечно: вон баб Маня из соседнего подъезда шкандыбает куда-то, сгорбившись, с авоськой – наверно, на рынок (хотя он не был уверен, работают ли рынки в первые дни после Главного торжества). А вон Лариска, продавщица из продуктового («рыжая бестия», ха-ха), вышла покурить и повздыхать о прекрасном принце, за которого она принимала почему-то всегда не тех мужиков… Пробежала хохочущая кучка девчонок с санками – на площадь, конечно, там установили горки. Эхе! А это кто? Что-то я вас тут раньше не видел, мадам! Ох, какая… Высоченные черные сапожки на каблуках, и не боится ведь переломать эти красивые ноги на гололеде. Длинные черные волосы. А как ведет бедром при каждом шаге, – так, что сам закачаешься… Жаль, отсюда не видно лица… К кому ж ты такая вся, милая? Хотя что это я, опять двадцать пять.

Он закрыл глаза и прижался лбом к обжигающему, холодному стеклу. Представил зачем-то, как все сейчас сидят дома – вернее будет сказать, лежат… кто вповалку, кто так… лопают – кто конфеты, кто водку. Да, в этот праздник до «безудержу» дорываются все. Кто-то перенакрывает стол. И все вперемежку – майонез и торт, рассол, мандарины и варенье. И в каждой елочной игрушке отражается чей-нибудь огромный носяра… Почему-то смешно… Бормочет телевизор. А у кого-то, эх, и подарок… вот бы мне эту, в окне, найти наутро у себя под елкой, прямо в этих ее черных сапогах… Ладно, ладно, проехали – но все-таки он еще раз глянул вниз, туда, где она проходила. Конечно, там уже никого не было.

Он отошел от стекла и щелкнул пультом музыкального центра. К температуре в квартире он уже привык, так что можно было и не одеваться. Дни в последнее время он всегда начинал с радио. Он покрутил колесико туда-сюда, сначала быстро, а потом помедленнее, но кроме помех (а кое-где и ледяного, обидного почему-то молчания) ничего не услышал. Это было непривычно, но задумываться было лень. Мысли вообще текли как-то туго. Все происходило как в замедленной съемке. И, как в замедленной съемке, включил он свой старенький телевизор (все хотел его поменять, но что-то его останавливало, словно он не хотел расставаться со старинным – в буквальном смысле – другом) – да так и замер с отвисшей челюстью. Закрыть рот и сглотнуть слюну ему удалось еще не скоро.

Если это и был розыгрыш, то невероятно реалистичный. Шел экстренный выпуск новостей. За столом сидела давно знакомая дикторша. Обычно это был просто образец строгой холодности и спокойствия, но теперь экран буквально звенел от испуга, который слышался в ее голосе. Но даже не ее слова поразили его в первую очередь (сначала их смысл просто не дошел до него), а ее вид, который настолько не соответствовал тому, что привык видеть глаз, что это не укладывалось в голове. Видимо, она пыталась уложить волосы в тугой пучок на затылке, как всегда, но получилось плохо, повсюду торчали выбившиеся пряди. Красное от волнения лицо, съехавший куда-то на сторону микрофон, впопыхах надетый болотно-зеленый пиджак, мелко дрожащие руки – все свидетельствовало о ее нервозном состоянии, близком к истерике. Да и немудрено – такие сенсационные новости она не передавала ни разу в жизни.

А говорила она, заикаясь, вот что.

«Внимание всем, кто находится сейчас у экрана. Это прямой эфир. Мы передаем специальный выпуск новостей в связи с чрезвычайным положением, в котором, возможно, оказалось в данную минуту все население планеты. У нас есть серьезные основания полагать, что… возможно… (она запнулась, сама все еще не в силах поверить в то, что говорила – и не в силах подобрать слова) что… я повторяю, это только возможно – что сегодня ночью все мужчины на всем земном шаре умерли. То есть мы не можем утверждать с уверенностью, что они умерли, потому что миллионы женщин в мире сегодня просто не нашли своих мужей, братьев, отцов и сыновей… никого из мужчин не осталось. Мы сделали подобный вывод на основании данных ведущих информагентств по всему миру и… на данный момент ни в студии, ни на телерадиовещательной башне не присутствует ни один человек мужского пола (тут ее рука дрогнула, и на пол улетела какая-то бумажка со стола). К нам продолжают поступать звонки обеспокоенных женщин, произошел обрыв на линии… Никто из мужчин сегодня не появился на рабочих местах, встали миллионы предприятий. Пропали даже дети. Насколько стало известно, сам момент исчезновения не был достоверно зафиксирован. Но подавляющее большинство людей сходится во мнении, что это произошло в течении этой ночи, с интервалом в несколько часов. Те, кто в этот момент общался с мужчинами, описывают лишь некий кратковременный провал в памяти, и не могут пояснить ничего конкретного. Никто все еще не может поверить в случившееся и мы все надеемся… продолжаем надеяться, что это какое-то недоразумение, и в самом ближайшем времени ситуация прояснится. А пока мы бы хотели предостеречь вас от излишней паники. Мы также хотели бы обратиться ко всем мужчинам, которые нас сейчас, возможно, видят и слышат – пожалуйста, выйдите на связь. Если кто-то остался, выйдите на связь. Мы будем следить за развитием событий.

Секунду помолчав, она добавила: «В связи с отсутствием технической возможности наш канал временно прекращает вещание, за исключением новостной ленты».

Он помотал головой. Бред какой-то. Вроде ж не первое апреля на дворе. Они что там, с ума все посходили, что ли? я же тут, вот он я, мужчина, мужик, или что, я уже не тот, кем себя считаю, что ли? но как реалистично она нервничает, эта дикторша! Даже не улыбнулась ни разу, зараза. Интересно, это только на этом канале такое творится, или там все телевидение на уши поставили?

Он переключил канал. Там передавали концерт симфонического оркестра. Ну вот, с презрением подумал он. Не могли даже нормально подгото…

Опять испуганное женское лицо во весь экран. И теперь у него упало сердце – он уже знал, что она сейчас скажет, и не хотел этого слышать. Мозг отказывался воспринимать информацию. Да нет, нет, не может этого быть. Как это может быть? А раз этого не может быть, значит, этого просто не может быть никогда! Вот и все! Все логично, нормально и вообще… Так. Так. Сядь. Успокойся. Посмотри, что там еще скажут…

Но везде опять и опять почти визжащие от тревоги женские голоса рефреном передавали одно и то же. «Они пропали… исчезли… просто ушли… никого нет… не можем найти… выйти на связь…» И паника – нарастающая паника слышалась во всех голосах. Читалась во всех лицах.

Ожило радио, да так громко, что он вздрогнул до мурашек, и гулко застучал пульс в висках. Оно вещало: «Всем, всем, всем, кто меня сейчас слышит. Экстренный выпуск новостей. Сейчас рано что-то утверждать, однако, по имеющейся на данный момент информации, никого из мужчин в мире не осталось. На связь никто не выходит. По всему миру введено чрезвычайное положение. Мы просим мужчин, которые возможно где-то есть, слышат нас, отзовитесь, срочно выйдите на связь. Повторяю, срочно выйдите на связь любым способом!».

Сообщение повторялось с интервалом в одну минуту. По телевизору слышался чей-то надрывный то ли крик, то ли плач. Пошли помехи. Все поплыло у него перед глазами, и он стал тупо трясти головой, чтобы сбить оцепенение. Так, прежде всего надо постараться подумать. Что мы имеем? Сошедшие с ума средства массовой информации. И только. Больше он, по сути-то, ничего и не знает. Он привык, что все эти сенсации происходят не с ним. Не здесь, а где-то далеко, там, где он даже никогда не был. А «у нас» все как всегда, не плохо и не хорошо. Так что бегом на улицу и – с облегчением смеяться над собой, встретив первого же бомжа на остановке. Он пообещал себе, что купит ему ящик водки за счастливое возвращение мира мужчин миру женщин. Впопыхах нацепив какие-то джинсы и накинув на голые плечи пальто, он бежал по своему обшарпанному, милому сердцу подъезду, громыхая ботинками с развязанными шнурками на все пять этажей. А по дороге у него в очередной – но далеко не в последний раз, начиная отсчет с этого утра – упало сердце, когда он судорожно попытался и не смог вспомнить, видел ли он хоть каких-нибудь сопливых мальчишек сегодня утром. Вроде бежали же какие-то ребятишки с санками… но там вроде были только девчонки… слишком мало народу, чтобы быть неуверенным.

А мысли превратились в какие-то нервные смешки: «Я ума решусь, если это окажется правдой». Хотя вообще-то он уже приготовился к самой дикой правде, и подсознание, как фотографии, услужливо подсовывало картинки из будущей жизни, и от этого захватывало дух, как будто он летел на параплане с высокой скалы, а внизу – только блестящие чешуйки океанских волн, и ветер в лицо, и… и…

Он пулей вылетел из подъезда, и ветер и правда дохнул ему в лицо, как наглый пьяница. Бежать было противно, потому что надел что попало, но он договорился сам с собой, что мерзнуть будет потом. Пробежал мимо продуктового, и Лариска помахала ему рукой с сигаретой. Вроде она улыбалась, и он на бегу помахал ей в ответ.

Выбежав из двора на улицу, он притормозил и огляделся. Как назло, было пустынно как никогда. Только мигали в витринах гирлянды. Проехали две совсем одинаковые «Хонды», но из-за тонированных стекол было невозможно ничего разглядеть. Ничего в пределах видимости не работало. Куда идти? Остается только ждать хоть каких-нибудь прохожих.

Из-за угла вывернула какая-то старушенция. Она еле ковыляла, и от досады ему захотелось как следует пнуть ее под тощий зад. Он было отвернулся и побежал дальше, но что-то заставило обернуться. Подскочил к ней:

– Здорово, бабуль, с праздничком тебя.

– И тебя так же, милок… – проскрипела она, не глядя на него.

– А вы это… новости не смотрели сегодня? – он старался говорить обычным голосом. Даже улыбался.

– А как же ж, сынок, видала, видала. – Бабка шла и не останавливалась, и он шел вместе с ней неведомо куда. Ее палка, на которую она опиралась, почему-то застучала куда громче. Он и не знал, что дальше спросить.

– Ну и что…

– …голову дурють людям, – «людям» она сказала с ударением на второй слог, – ты-то – вот он, мужик вродь, и чего? Куды кто пропал? Э-хе-хееее…

Он остановился, а она продолжала ковылять дальше, не оглядываясь на него. Он усмехнулся и покачал головой, но сердце колотиться не перестало.

– …кой пес эти новости тады нужны… с ума совсем посходили там в Москве этой, буржуи проклятые… зажрались… Сталина на них нет…

– Понятно, – пробормотал он. Теперь что? На остановке никакого бомжа не было. Хотя, в общем, и не удивительно, не май на дворе. Наверно, сейчас все греются в подвалах. Он сел на скамеечку. Ни души. Ну почему никого никогда нигде нет, когда это действительно надо? Но в такую рань… после нового года. Он вытащил мобильный из кармана и посмотрел на часы – полдевятого. Надо заодно и позвонить бы кому-нибудь. Шамарыч, ну да, точно! Он всегда на связи, не менял номера уже лет семь, с тех самых пор, как у него появился «агрегат», и за ним не водится такой грешок, как «абонент недоступен». Просто потому, что Шамарыч – это Шамарыч. Сколько несчетных, замечательных пьянок, сколько пудов соли, сколько совместных разведок… сейчас он позвонит ему, и мир перестанет крутиться перед глазами. Но Шамарыч именно в этот раз трубу поднять не соизволил. Он слышал только долгие гудки. Невыносимо долго. Бесконечно. Ему захотелось разбить мобильный, но стало все равно. «Вещи не виноваты» – это была любимая его поговорка. Потом он начала набирать номера всех подряд знакомых мужского пола. Никто не отвечал, или ненавидимая им тетка с приятным голосом, за который ее хотелось придушить, заявляла, что абонент недоступен.

Знакомым женщинам он звонить боялся.

Он решил вернуться во двор. Продуктовый стоял так, что пройти мимо было не возможно, даже если ты стёкл как трезвышко, так что он – будь что будет – решил заглянуть к Лариске.

Звякнул колокольчик, и она подняла голову. Рыжие кудряшки забавно растрепались. Он слабо улыбнулся ей.

– Привет, Лариска. Как дела?

Она заправила за уши волосы с обеих сторон одновременно – он уже не раз замечал за ней этот детский жест, и он его всегда почему-то веселил.

– Привет… – казалось, даже ее голос был рыжим.

– А почему так спокойно-то? Где паника? Где дрожащие руки? Где крики о конце света?

В магазине никого не было, и он зашел за прилавок, как делал иногда, когда приходил в ее ночную смену и они пили и разговаривали.

– А что, надо? – она присела на маленький стульчик, подперла щеку рукой и надула пузырь шоколадной жвачки. Действительно, она вела себя совсем как обычно, и он уже начал подумывать, не приснилось ли ему утреннее шоу.

– Ну… ну… – он не мог не смотреть на ее грудь. – Там… с утра по телику передавали.

– А что? Я еще не включала, надоело за новогоднюю ночь.

На миг он забыл о главном.

– Ты здесь встречала Новый год, что ли?

Она вздохнула и потянулась за сигаретой.

– Все равно никого нет. Неохота выходить. Будешь?

– Давай.

– Ну да, здесь вот и встречала… – она затянулась и вздохнула. Черт, как же все надоело. Надоели праздники, все осточертело просто… как раз вот накануне мы опять разругались в хлам.

– С этим, что ль? С Серегой?

– Ну да, ну да… достало его, видите ли, что я в магазине работаю, и что на меня каждый день мужики пялятся. – она закатила глаза и усмехнулась. – Короче, я психанула и хлопнула дверью…

Теперь уже усмехнулся он.

– …а хозяин как раз до этого говорил, кто в Новый год согласится выйти, премию выпишет. А мне лишние деньги, сам знаешь… Эх, терять-то все равно было нечего, ну я и пошла. Он потом звонил… – очередная глубокая затяжка, и видно было, что она действительно переживает. Помолчала. – Звонил, говорит, не дури, идем домой, но я знаю, что все скоро опять бы повторилось, если б я вернулась…

Где-где, а здесь его мужская солидарность не срабатывала при всем желании – последний Ларискин «ухажер» был тот еще хмырь. Он сам несколько раз видел синяки на ее запястьях. Как ни замазывай.

– В общем, встречала я этот дурной праздник одна. Ну и ничего, пережила. В двенадцать, как президент-то наш, – тут она опять не сдержала кривую ухмылку, – выступил, я под бой курантов выпила бокальчик шампа-а-анского, чокнулась сама с собой, поглядела на свое отражение и подумала – ну вот, дорогая, тебе двадцать пять, а значит, вперед, с новыми силами, на поиски своей судьбы! На этот раз я не ошибусь…

– Так тебе двадцать пять? – ужаснулся он. – Развод! Развод и девичья фамилия! Я что, все эти годы жил с такой старухой? – За этой ерундой, которую она плели, он отчетливо слышал голос в своей голове, шепчущий, недоумевающий: «Чего ты ждешь? Чего медлишь? Скажи ей, чтобы она тоже могла…» Чего она тоже могла бы, голос не договаривал.

В магазине уже стоял приличный чад, но все равно краем глаза он заметил кричащую и размахивающую руками женщину, всю в слезах, которая бежала куда-то в сторону улицы и дороги. Он содрогнулся и впервые по-настоящему осознал, что что-то действительно идет не так. Очень не так. Ему не приснились новости по радио и телевизору.

– …и в конце-то концов, все это уже в прошлом… – он услышал только конец ее фразы, повернулся к ней, и она отпрянула. – Ты что? Ты с самого начала такой был, а я не заметила? У тебя что-то случилось, да? Рассказывай давай, у тебя глаза совсем стеклянные.

У последней затяжки был какой-то металлический привкус. Должно быть, так чувствуешь себя перед судом. Он забарабанил пальцами по прилавку, машинально начал щелкать колесиком зажигалки.

– Ты только не смейся.

– Ну уж… смотря что скажешь, это уж извините… Да что, в конце концов…

И он рассказал ей.