Читать книгу Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова - Страница 16

Эля перегнулась через стол. Дамир невольно опустил взгляд ниже шеи, уткнулся в соблазнительную ложбинку, не в силах отвести глаза в сторону.

– У тебя лук, – тонкий пальчик коснулся верхней губы Дамира, едва надавливая. Парень нервно сглотнул, не в силах терпеть мучительное прикосновение. В глазах потемнело, дыхание спёрло, кислород стремительно покидал молодой, взбесившийся организм.

– Подойди ко мне, – задыхаясь, проговорил Дамир, потянув за руку, обведя большим пальцем косточку на запястье. Эля обогнула стол, обтерев юбкой клеёнчатую скатерть, он и не подумал отпустить, дать ей возможность выдернуть руку. Он дёрнул бы Элю через стол, сметая прочь приборы и оставшиеся недоеденные ядрёные огурцы.

– Эля, Эля, что же ты делаешь? – посетовал Дамир тихо, но она всё равно услышала.

– Что я делаю? – она недоумённо приоткрыла рот, пухлые губы призывно разошлись, показывая край белоснежных зубов. Кончик языка, нервно лизнувший по нижней губе, усугубил ситуацию.

Дамир впечатал в себя Элю, резко дёрнув, обхватил рукой за талию, прижал к себе с такой силой, что едва ли она могла дышать, другой рукой обхватил затылок, утапливая пальцы в мягких волосах, пахнущих чем-то горьковатым и родным, знакомым, будто всю жизнь он знал этот запах, чуял его повсеместно.

Эля шлёпнулась на колено Дамира, он удержал её от неловкого падения, зажал ноги своими – не вырваться, и тут же прижался своими губами к её рту. Точка невозврата была пройдена, пролетела со скоростью света, оставаясь далеко за пределами реальности Дамира. Целоваться Эля не умела, она даже попыталась вырваться, глядя в глаза Дамира, настолько близко, что он потерялся в васильковых всполохах и закрылся от них веками. Невозможно. Нереально. Удушающе. Навсегда.

Только ослабив поцелуй, перейдя на ласкающие, лёгкие движения, Дамир почувствовал отклик, а потом и руки в своих волосах, дразнящие движения пальцев, путающиеся и путающие мысли, чувства, дыхание.

И он помнил, всё помнил. Возраст Эли, так не соответствующий её глупым суждениям. Видел, всё видел. Неопытность, скованность, испуг. Понимал, всё понимал. Что рано, что надо подождать, что не здесь, не сейчас, не после бессонной ночи и чёртовых огурцов, которыми до сих пор пахнет его дыхание. И отправил всё в джаханнам[1].

Одним движением он поднял Элю на руки, подхватив под коленями, встал и сделал несколько шагов в сторону «зала». Там уложил на кровать, проигнорировав жалобный скрип расшатанной от времени металлической сетки, и лёг рядом, невольно накатываясь на девичье тело. Руки уже пустились в путешествие, оглаживали ноги от щиколоток до внутренней стороны колена, тем самым заставляя согнуть, отставить в стороны.

Скользил рукой по внутренней стороне бедра, до края крохотного белья, прикрывающего только самое сокровенное. Быстро нашёл застёжку юбки и так же мгновенно справился с пуговичками на кофте, распахивая воланы. Лифчик на Эле был в цвет трусам, с такими же кружевными вставками, сквозь которые проглядывали бледные соски. Одно движение, девичий вскрик, и лишний кусок тряпки с крючками на спине отлетел в сторону, вслед отправились остатки сдержанности Дамира.

Он пробовал остановиться, где-то на краю сознания мелькала истеричная мысль: «Ну не так же, не так!», но грёбаная сетка, прогнутый матрас, не рассчитанный на вес двоих, запечатал, вмуровал Дамира в Элю. Она была под ним, обнажённая, перепуганная, прекрасная, с всполохами шальной решимости, страсти, женственности, пробившейся сквозь васильковый взгляд.

К шайтану! Всё и вся к шайтану! С трудом он протиснул руку между телами, дёргая за молнию джинсов, Эля помогла расправиться с ремнём, суетливо дёргая за пряжку, нервно и тяжело дыша в перерывах между судорожными, жадными поцелуями.

– Больно? Больно будет? – спросила она в панике, цепляясь за голые мужские плечи. – Скажи, что не будет.

– Не будет, конечно, нет, – обманул Дамир.

Было, ей было больно, едва заметно, но было. Он видел это, ощущал всем своим существом, собственной шкурой, как и то, что Эля не была девственницей. В восемнадцать лет она не была девственницей! Не была девственницей! Шах, мат, удар под дых, по яйцам, в душу.

И всё-таки оргазм накрыл настолько оглушительной волной, что он едва успел вынуть, поборов желание остаться в ней. Остаться с ней. Навсегда. Оттолкнуть неизбежное отторжение. В едва исполнившиеся восемнадцать лет она не была девственницей.

А потом, на удивление, отторжения не появилось, как и не пришло желание найти ответы на неминуемые вопросы. Дамир просто качался на волнах неизведанной ранее эйфории, одаривая лёгкими поцелуями разрумянившееся личико и опухшие от поцелуев губы.

Перед отъездом он не выдержал и пошёл на второй раз, не девственница, можно. Эля поморщилась, но уступила.

– Ты теперь не приедешь? – спросила она в дверях, стягивая ладошкой полы простого халатика, впрочем, безуспешно. Всё самое стыдное выглядывало, призывая Дамира не то что приехать, а не уезжать.

– Приеду, – тогда Дамиру показалось, что он соврал.

Засыпая в своей уютной кровати, стоявшей на подиуме в его благоустроенной комнате, с огромным шкафом-купе в углу, системой домашнего кинотеатра, просторным рабочим столом и двумя мягкими, кожаными креслами, Дамир понял – приедет.

Приедет, как миленький, будет приезжать каждый день, с рук есть, на коленях стоять, сделает что угодно ради васильковых всполохов и этого душисто-горького аромата.