Читать книгу Барыня - Наталья Бочка - Страница 7

Три года в кандалах. В бряцающей при каждом движении, отвратительной, холодной, омерзительного вида конструкции. Когда он впервые всё это увидел очень близко, от ужаса на голове, зашевелились волосы. Он помнил совершенно точно. А потом, когда всё это надели на него самого, помнит, как плакал почти сутки, прежде чем заставить себя осознать, что теперь на десять лет это, то, что будет с ним каждый день, ночь, утром, вечером. Всегда. Сложно было принять, постараться объяснить своему возбуждённому от ужаса уму, что теперь так будет много лет и изменить ничего нельзя.

Прошло немало времени, прежде чем он научился жить с кандалами. Ни месяц, ни два, когда почти перестал чувствовать их тяжесть, приспособился, даже начал думать по-другому, так, как не думал тогда, когда на ногах его ещё не было кандалов.

Когда понял всю бессмысленность сопротивления. Почувствовал на собственной шкуре, что придумали всё это не дураки и избавиться от них можно, лишь по прошествии срока. Больше никак. И тогда Степан смирился, перестал об этом думать и стало легче, намного легче.

Потом, он уже с интересом смотрел на других, на новых осуждённых, которые также как он когда-то – не верили, также сопротивлялись, также свыкались, и успокаивались.

И вот, после самых тяжелых трёх лет, рабского, изнурительного, неблагодарного труда, трёх лет грязи, болезней, промерзания до костей, вшей и голодных обмороков, он оказался в лазарете, на чистой кровати, вымытый, вышкобленый, так неожиданно, чувствующий себя человеком.

В довершение ко всему, сестра милосердия принесла ему куриный суп. В это трудно было поверить, но очень легко ощутить. Почувствовать и представить, совсем скоро всё закончится. И то железо, которое всё ещё лежит там, у бараков, вскоре снова наденут ему на ноги и расклепают, чтобы на семь долгих лет сделать его инструментом, а не человеком.

А тут, вдруг приходит кто-то и говорит – пора пообедать.

Невероятно, нереально, придумано воспалённым сознанием, искаженным от боли умом. Он не помнит этого и уже давно не знает, разве можно просто вот так услышать, ласковое – пора обедать. Кажется, он уже давно забыл, в жизни есть что-то чистое, светлое, человечное. Он даже забыл, как пахнет куриный суп.

Несколько дней Степан в лазарете, ему ампутировали палец, но несмотря на это он чувствовал, словно попал в рай. С каторги, в белую постель. Всего за день этот валун, раздробивший палец, который Степан проклинал почем свет, переместил его в пространстве и бросил туда, где он надеялся оказаться меньше всего.

Ведь он уже почти видел сырую могилу где-нибудь в поле или в степи под одиноким деревом. Или под номером, на кладбище какого-то городка или деревни.

Но оказался здесь, где вокруг него ходили, о нём заботились, лечили, окружили вниманием. Ни один человек не сказал ему грубого слова, а не то чтобы ещё бить плетью или крыть последними словами. Все вокруг, сестры, священник и доктор, все они словом или взглядом старались даже помочь, поддержать своим участием. И ещё, он видел в этих взглядах словно бы напоминание того, что придётся вернуться туда, где он снова станет каторжником. И так страшно становилось, хоть кричи.

Прошел жар, который пару дней ещё держал в объятьях болезни, а потом стало отпускать. На перевязках Степан видел, как затягивается шов, как чиста и спокойна рана. Доктор сказал, пока совсем не заживет, будут держать в лазарете. Это успокаивало, но ненадолго.

Степан понимал, приближается неминуемое, то чего с каждой следующей минутой он боялся больше всего. Он готов был отдать ещё один палец и ещё один, лишь бы не уходить отсюда никогда, или хотя бы, как можно дольше не возвращаться туда.

Но время шло, нога заживала. Зачем обманывать себя, в конце концов, это всего только несколько дней вычеркнутых из семи лет которые остались.

И вот тут, в его покорившемся было правилам сознании, начинало пульсировать то, чего там, в браке он не мог даже представить. Побег.

Нет, представить можно. Но всю абсурдность того, что мог он сделать. В кандалах, в арестантской одежде, с наполовину выбритой головой. Это, конечно же, было делом провальным, совершенно нестоящим траты драгоценной энергии, даже ради свободы, ради мечты. Глупо.

Но тут, всё совсем не так. Если осмотреться, подсказки повсюду. Тут всё просто кричит и требует – Беги, Стёпа беги!

Каждый день и каждую ночь он мысленно готовил свой побег, обдумывал и старался представить, как всё будет. Хотя, что тут представлять. Уже с первого дня как Степан попал сюда, казалось, что охранять его не сильно хотят. Надзиратель, который был приставлен не очень хорошо выполнял свои обязанности и целыми днями крутился рядом с сестрами, а ночью спал так, что храп его раскатисто звучал по всему лазарету.

Лучше всего было уйти днем, когда все двери открыты и кругом топчется куча народу. Народ, что приходит к докторам, гуляющие вокруг больные. На ночь же, всё запиралось, любой звук мог быть услышан и привлёк бы к себе ненужное внимание.

Оставалось только ждать и наблюдать.