Читать книгу Барыня - Наталья Бочка - Страница 9

И пошел Стёпа дороги сапогами топтать. Сначала по улицам города, пугливо озираясь, но всё же стараясь не торопиться. А ну, заприметит кто, резкость в движениях, суетность во взгляде. Он шел меж домами, косился на окна, на двери. Всматривался вдаль, не стоит ли на углу полицейский, не топает ли навстречу дежурный.

Старался Степан не смотреть в глаза прохожим, чтобы не дай бог никто из них не заподозрил в нём беглого каторжника. Он придерживал рукой картуз, натягивал до ушей, чтобы шальной порыв весеннего ветра, не раскрыл преждевременно его страшную тайну. Так миновал несколько улиц, обошел заставу, двинулся примкнувшей к городу рощицей, вперёд, на волю.

Как из рощи в степь вышел, так смело зашагал, вдыхая воздух свободы, всё больше отдаляясь от людей, от кандалов, что так и не дождались его в свои суровые объятья.

Потянулись поля тёмными лентами, сколько хватает глаз – нет никого, ни одной живой души. А если покажется вдалеке экипаж или телега тут же Степан за буерак, или за дерево прячется. Лицом к лицу совсем не время встречаться. Кто его проймёт, что там в той телеге, может как раз вдогонку за ним людей послали.

У тихого озерца, что попалось на пути, разложил Степан все свои пожитки. Мыло бритву и коробочку, которую доктор дал. В коробке оказалась бутылочка со смесью какой ногу мазать, бинты, в тряпочку завязанный столбик монет. Сосчитал, три рубля получилось. Глянул Степан на эти предметы и так горько ему стало. Почему одни люди несправедливые, жестокие, а другие добрые и не желают зла.

Посидел, подумал. Потом разделся донага, да полез в озеро купаться. Зябко, но хочется дорожную пыль с себя смыть. Голову намылил, сбрил остатки волос. Гляну на себя в отражение на водной глади – не узнал. И оставил в том озерце малую толику себя. Казалось, с волосами этими уплывал страх и неверие, уплывало прошлое, какое не воротится никогда.

Собрал пожитки Степан и снова пошел. Чем дальше уходил, тем спокойнее было на душе, тем меньше боялся, а потом вовсе перестал осматриваться. За день пришел до какой-то деревни, что в сумерках завиднелась точками окон. Усталость уже заставляла озираться и думать о ночлеге.

Размышлял недолго, решил попроситься на постой. Вряд ли у них тут будут про беглого каторжника спрашивать. Ближе подошел, собаки забрехали, стукнул в окно крайней избы, хозяин выглянул.

– Чего надо? – кричит. – Иди прочь.

– На постой не возьмёте? – спросил Степан.

– Иди на другой конец деревни, крайняя изба. Там Авдеевы живут, к ним просись, они пустят.

Так и сделал. Пошел дальше, у крайнего дома остановился. Изба старая даже кажется немного покосилась. Из-под крыльца выскочила мелкая шавка и давай брехать.

– Ну, ну, чего ты? – Степан собаку позвал, подошла, приласкалась. Добрая.

На лай собаки, хозяин вышел.

– Кто тут, а ну не подходи, батогом перетяну, – грозно глянул дед, взял стоявшую у двери палку.

– На постой пустите, люди добрые! Мне бы хоть на сеновале отоспаться.

Присмотрелся хозяин, опустил палку.

– Иди вон, в амбар, там тепло не замёрзнешь. Вон, там колодец, – ежели напиться желаешь.

– Спаси Христос, – поклонился Степан и пошел куда послали.

Под утро услыхал, как скрипнула дверь амбара. Но шевелиться не хотелось, сон ещё держал в цепких объятьях. На сеновале было так тепло и свежо, что не хотелось вставать, поспать бы ещё хоть немного. Дверь снова скрипнула, видно вышел человек.

Проснулся Степан поздно, лучи солнца уже во всю прорезывали щели сарая и прыгали солнечными дорожками по глазам и лицу, щекотали, точно требовали подниматься. Потянулся Степан так, словно выгонял из себя всё, что было вчера, словно и не было той, вчерашней жизни. Полежал немного поразмышлял, пора дальше двигаться. Нужно из съестного прикупить, а то в животе давно ничего не лежало, только вода озерная, да с колодца.

Спрыгнул с копны сена, мешок прихватил, от соломы отрусился да пошел из амбара. На дворе дед возится, телегу чинит. Приподнять пытается, да колесо приладить.

– Здоровы будьте, – крикнул Степан, – помощь нужна?

– Подсоби, коль не жалко.

Подошел Степан, телегу одной рукой приподнял. Дед так и ахнул.

– Это откуда ж в тебе столько силищи накопилось?

Не скажет же он, что на каторге валуны в руку длиной тягал.

– От природы сильный, – ответил.

Копались с телегой долго. Дед умаялся, а Степан молчит, делает. Замечает, как хозяин косится.

– Голодный, небось? – обернулся дед, как дело окончили.

– Да, я хотел купить у вас что-нибудь поесть.

– Пойдём, нам старуха и без денег ужо накрывает.

– Не хотел я тревожить ваш дом.

– Чем же ты потревожишь? Я телегу с зимы починить не могу, а с тобой за два часа управились. Так что, это я тебя потревожил, а не ты меня. Идём.

Вошли в избу. Сухонькая старуха у печи суетиться.

– Вот Зинаида, привёл тебе. Нужно бы накормить человека.

– А как жеш, накормим.

На столе уже дымилась из горшка картошка, облитая маслом с жареным луком. На тряпице яйца и хлеб.

– Проходи милок, чем богаты, откушай.

Перекрестился Степан на образ.

– Спасибо, добрые люди. Не откажусь.

Сели. Дед с бабкой едят, Степана исподтишка разглядывают.

– Куда направляешься, али не секрет? – дед спрашивает.

– Я не знаю, куда точно. Работу иду искать в город какой или деревню, всё равно.

– А дом твой где? – старуха спросила.

– Нет у меня дома. Теперь нет.

– Да, дела, – дед на бабку смотрит, толкает на Степана косит.

– Кой тебе годок? – прищурилась старая.

– Двадцать осьмой пошел.

– Это как Лёшке нашему, Господи прости, – и старушка стала креститься скорее.

– А что с ним? – Степан откусил картофелину, запил молоком.

– Так в солдаты его забрали от нашей деревни. Одного единственного. Сыночка нашего. Все откупились, а нашего единственного забрали. Это теперь по гроб жизни не увидим его. Если только по ранению.

Какое-то время ели в тишине. Только в печи шкворчало.

– Оставайся у нас, – глянул дед. – Работы полно, пропитанием не обидим, денег у нас не густо, зато корова есть и куры, голодный не останешься. Хотя бы на посевную останься. Не справиться нам с наделом, старые мы уже, а батраков нанимать нет средств. А ты, если останешься, будешь у нас как сын, слово даю.

– К слову сказать, а документ у тебя есть какой? – бабка вмешалась.

– Нет документа.

– Без бумажки нельзя по дорогам бродить. Поймают и в острожную. Ни за что ни про что, а там доказуй, кто ты есть таков. Им без разницы что ты, что цыган, им всякий сброд собирать велено.

– Так сразу и в острожную? – Степан удивился.

– Точно говорю. Жандарм нонче злющий. Кого заприметят, так сразу и хватают. Виновен, аль нет. Ни имени, ни отчества не спросят. И сиди потом десять лет, ни за что, ни про что.

– Вам-то покуда знать?

– Так вот, когда бабка? – дед к старой обернулся.

– На Пасху, как раз было, – подсказала бабка.

– Во-во на Пасху, проходил один скиталец мимо деревни, его поймали, в острожную свезли. А он оказался обычный паломник, шел в монастырь помолиться. Вот и скажи. Они ведь ни Бога никого не боятся. Главное людей побольше собрать, да на постройку нового дворца какого пустить, или лес валить, тоже кто-то должен. А это всё-таки бесплатная рабсила.

Степан задумался, картошку жуёт, сам на деда с бабкой посматривает, а они на него.

– Так что ж мне, если утерял я бумагу. Вот дойду до центра, там обращусь. Выдадут новый документ.

– Э, ты пока до туда дойдёшь, так три раза сцапают. Оттого говорю, оставайся да живи сколь хочешь. Никто плохого слова не скажет. Деревня у нас хорошая, барыня душевная. К нам сюда почитай и носа не кажет. Молодая. Хорошая у нас деревня, что говорить.

Подумал Степан, поразмышлял, да и решил, чего по городам шататься, когда здесь и крыша, и еда, и люди опять же неплохие. А не понравится, уйдёт ежели чего.