Читать книгу Тайные истории Пушкинских гор - Наталья Гарбер - Страница 11

Солнечный велосипедно-земляничный день без единой мысли о смерти (утопленники реки Великой не в счет) почему-то к вечеру привел меня в состояние печали. Такое впечатление, что без контекста смерти жить мне скучновато, подумала я и под душем обнаружила, что подмышкой у меня нарыв. Вчера я накупалась с утками после дождя, и к ночи уже ощущала озноб, но быстро отключилась. А сегодня гнала 43 км – вот организм с непривычки и засбоил.

Подмышечных бед у меня не было сто лет, и я уж не помню, как это лечат, посему на ночь обошлась народными средствами – и мейлом матери с вопросом: помнишь ли, старушка, чем мазать такую болячку? Мать моя, которой в следующем году будет семьдесят лет и которую я до сих пор воспринимаю бодрой активисткой средних лет, ибо эмоционально она такая и есть, говорит в таких случаях «мы, московские старухи, знаем». И действительно – знает все важное для жизни. Посему ее совета я в таких случаях спрашиваю всегда.

К утру подмышка все еще поднывает, но не больше вчерашнего, а настроение так себе, значит, я болею, но народные средства меня держат на плаву. В почте письмо от матери с указанием подставиться под солнце и десятком аптечных средств на выбор. Здесь в ларьке из всего материнского разнообразия средств – только шалфей в пакетиках и спиртовая настойка календулы. Ну, уже дело.

Солнце светит, погода дивная, поэтому я решаю, что народные средства всегда при мне, а «сушить» подмышки на солнце лучше всего на берегу озера Кучане. Там маленький пляжик: в основном трава, но есть и пара залысин песка, где отлично можно поваляться в будний день, когда народу может и вовсе не быть. Так что я пакую в рюкзак бананы для утешения, а еще книжку для развития – и блокнот с ручкой, чтоб писать сегодняшнюю новеллу. Пашка уже забрал вчерашний мега-велик, приваленный на ночь к моему, поэтому я свободно вывожу свой Stels и рулю в сторону Михайловского.

На подъезде к знаменитому поместью трава на лугах не только скошена, но и скатана в аккуратные цилиндрики. Между ними гуляет вдумчивый аист, ищет в короткой стерне лягушек и всякой другой поживы. Аистов в Пушгорах много, они храбрые и гуляют по полям в одиночку и гурьбой, а иногда бродят прямо вдоль дорог и ни великов, ни машин не шугаются. Правда, и люди их не обижают – я ни разу не видела тут пораненных или тем более погибших аистов.

После Михайловского взгорка я еду вниз и с приятностью обнаруживаю, что настроение у меня на солнце действительно улучшилось, и мысли веселые витают вокруг «Моцарта» Саймона Анхольта, которому и посвящена эта книга. Он велик и прекрасен тем, что печется о всей Земле, помогая президентам разных стран делать их территории симпатичными для всех жителей планеты. Называется это занятие «национальный бренд», и с тех пор как гений Саймон его придумал лет двадцать назад, уже пятьдесят четыре президента его послушались – и их странам стало намного лучше жить.

Сейчас Саймон, как и положено Моцарту, живет в Вене при дворе, консультируя тамошнего президента, а от Моцарта из фильма «Амадеус» отличается тем, что у него хватает не только гения, но еще любви и понимания на всех, с кем он имеет дело. Как – это надо у него спросить, но я точно знаю, что хватает, потому что я Саймона интервьюировала на Московском Урбанистическом Форуме в декабре 2012 года и говорила с ним безо всякого чинопочитания и почти не понимая, кто он. А Саймон в ответ меня очаровал и осчастливил дивными историями, да еще и сам развеселился.

А нашла я его так. Мне нужен был финал для книжки про инвестиции в Россию, которую я тогда дописывала, оттолкнувшись от колонки, которую ваяла для одного журнала. А PRщикам Форума надо было отрабатывать свой бюджет, и они разослали журналюгам списки спикеров со словами – дайте вопросы, организуем интервью. И я в тоске читала описания чиновников и каких-то непонятных мне иностранцев, когда наткнулась на строку «Саймон Анхольт, независимый политический консультант, работал более чем с 50 президентами и правительствами…» Дальше шел еще абзац текста, где мелькал полученный гением Nobel Colloquium Prize 2009, но со мной уже случился достаточный «абзац», потому что я знаю, что с крупным бизнесом работает «большая четверка» консалтинговых компаний, и никаких независимых туда не пускают.

И могу себе представить, какая давка идет среди соответствующих контор, консультирующих президентов. А тут – независимый. И фотка – лет тридцать ему там, ежик на голове мысиком выстрижен, сам большой, забился в угол маленького белого дивана и – судя по позе и лицу – страшно напряжен. Ну, думаю, либо президенты совершенно с ума посходили, либо он шпион, что вероятней. Но раз иностранец, и про бренды стран, и больше 50 президентов – пусть что-нибудь скажет мне в книжку полезное, и айда. И я отослала список вопросов.

Мне разрешили полчаса аудиенции, я пришла, а там шпиона моего нету, но есть классный молодой негр, специалист по молодежному предпринимательству при мэре Лондона, и он того гляди начнет выступать. Я девочкам говорю: я к негру на джем-сейшен, вот мой мобил – звоните, как придет ваш нобелевский гуру, я выйду. И только пластичный черный негр с белой улыбкой начал на сцене плясать про своих юных предпринимателей, а я развеселилась, как звонок – идите сюда, пришел ваш спикер. О, черт, думаю я, вечно шпионы придут некстати – и неохотно выруливаю из зала, где дым коромыслом, но я ж обещала девочкам. Ладно, так и быть, подставлю гуру диктофон.

Иду в толпу, выглядываю своих девочек и гуру тридцати лет со стрижкой мысиком. Девочек вижу, гуру нет. Еще раз вглядываюсь в толпу – батюшки, да нашему гуру лет пятьдесят, он нормальных размеров мужик с обычной стрижкой и в костюме. Подхожу я, разгоряченная негром, хлопаю гуру по плечу и говорю первое, что в голову пришло: «Привет, а на фотке ты был такой серьезный!» И он мне в ответ, без задержки, со смехом: «О, да, я ооочень серьезный мужчина!» Так, думаю, тут мы дело сладим, юмор у шпиона на месте и реакция отменная.

Идем на белые диваны, в которые он вписывается совершенно уютно и легко. Я включаю диктофон и беру интервью, а точнее, дискуссию, споря с гуру почем зря. Книжка-то моя к финалу идет, у меня своих мыслей много и мне надо, чтоб он мне их «обмял», а не просто свои истории принес. И он терпеливо и бережно все это принимает, включая мою полную неосведомленность о его величии и критический взгляд на все его идеи. Он просто берет и дарит мне планету, во всей ее красоте и силе. И я вижу ее какими-то совершенно новыми глазами, и к концу получасового интервью я мысленно называю его «Король Земли», страшно завидую президентам, которые могут слушать его каждый день, – и выдыхаю трепетное вибрато о том, как я ему желаю удачи в его работе – во всем, всем, всем, что он делает. Апофеоз.

Дальше я иду на его презентацию, и это тоже великолепно, но иначе, потому что общий джем-сейшен, хотя говорит он один. Но он работает с дыханием зала, и мы все уже вертимся в общем танце, и мне надо уходить, но я досиживаю до последнего, опаздывая уже всюду, хотя мне там опаздывать нельзя, но тут же Саймон… ах, черт, и я бегу, и прибегаю, и там смотрят на меня – и сходу говорят: «Кто он? Остынь, ты вся горишь!»

Да, еще бы – мне сейчас подарили новую и прекрасную Землю, всю без остатка, и такое началось, я еще не понимаю что, но точно знаю – это Моцарт, Моцарт, Моцарт! До этого дня мы с вами, ребята, слышали звуки, а теперь у нас есть МУЗЫКА, потому что пришел Саймон Анхольт. «Кто это? – говорят они. – И о чем ты вообще?»

Ах, да что вы вообще понимаете в этой жизни, вы же не знаете Саймона, думаю я и несусь домой слушать интервью. И не могу его расшифровать три недели, потому что там – Фауст и Гамлет, Космос и квант, Пушкин и Кант, там черт знает что, и я никак не могу вместить этого в свою расширяющуюся как Вселенная душу. И поэзия там не в словах, а между ними, как действие на театральной сцене: не в том дело, что актеры говорят и куда идут, а в том волшебстве, которое при этом происходит в пространстве.

И я хожу с Саймоном в медиаплеере и стараюсь дослушать это волшебство, и все время выключаюсь – перегрузка. Тогда я лезу в Интернет и смотрю записи его выступлений в разных странах – какое счастье, что он говорит по-английски, и я все понимаю. На сцене он проще, чем в интервью – и страшно заразителен. Я хохочу на его шутки, и чувствую себя ребенком, впервые попавшим в цирк: боже мой, какое волшебство, и все медведи, львы и куропатки мира его слушаются и тоже смеются в зале!

И я еду в метро, и вдруг сквозь голограммы дивного и веселого Саймонова мира вижу лица соотечественников. И начинаю рыдать от сострадания к ним, потому что они даже не представляют себе, как прекрасен мир, который построил Саймон. Надо как-то им это донести, скорее.

Обычно я метеор, но тут я имею дело с гением, а это – голос Бога. Скорее не выходит, но к Новому году я наконец расшифровываю интервью, которое на бумаге отличается от показанного мне чуда, как текст пьесы – от ее блестящей и глубокой постановки. Сколько там информации идет помимо слов при общении: 60 % – или все 90 %? Не помню, но публикую тексты там и тут – и в качестве новогоднего подарка нахожу в Сети и скачиваю pdf-версии его книжек про национальные бренды – «Конкурентная идентичность» и «Места: идентичность, образ и репутация». Ах, какой у меня будет Новый год!

Нет, это оказался подарок не на год, а на два месяца. На два месяца я выпала из московской жизни – и «впала» в планету Саймона Анхольта. Прочла, не отрываясь, как «Мастера и Маргариту», не понимая, как я без этого жила раньше и как же я этого раньше не знала. И когда закрыла последнюю страницу, поняла, что живу на планете Саймона Анхольта и наконец счастлива на ней. Совершенно счастлива, несмотря и вместе со всеми неполадками, что устраивают на ней люди разных наций и стран. Боже, какое счастье, что ты посылаешь нам гениев – и мы можем сердцем и душой услышать небесную музыку, все еще бренно живя на Земле!

И что еще веселей – до Саймона не было понятия «национальный бренд», он сам его придумал и создал целую дисциплину, и пока профессора и прочие ученые защищали по ней диссертации, делал нам прекрасную, как Моцартовская симфония, Землю. Строил, шутил, вовлекал, – и все мы, земляне, обнаружив себя на планете Саймона Анхольта, становились гораздо счастливей. Я же вижу лица слушателей на этих видеозаписях, тут и психологических корочек не надо – они, смеясь, расстаются со своим печальным прошлым и прямо тут, на экране, обретают свое прекрасное будущее. Браво, Саймон!

Всю свою книжку я тогда наполнила его цитатами и идеями, и устроила внутри нее сплошной и блаженный джем-сейшен с великим гением, который – знаю – мне этого никогда не запретит. Свой труд про инвестиционный бренд России я посвятила Саймону вкупе с автором обожаемой мною идеи биосферы Вернадским и великим инвестором Уорреном Баффетом, вызывающим у меня неуловимые и волшебные ассоциации со сказочным Емелей. Книжка писалась долго зимой, потом отлеживалась весной, и только летом я наконец поняла, как ее аннотировать. Издательства мне сказали так: никому книжка про национальный бренд не интересна, нет у нее целевой аудитории. А ведь первый тираж, которым мы рискуем, – 3000 экземпляров. Если даже в самой нашей стране нет трех тысяч людей, которым интересно прочесть, как прибыльно и ответственно вести здесь бизнес, опираясь на богоданный бренд территории, то какой бренд может быть у России внутри или вовне? Да никакого. Так и есть: по рейтингу Саймона Анхольта, которым он лет восемь уже меряет отношение людей всего мира к разным странам, мы болтаемся где-то в третьем десятке.

Зато теперь, когда меня это или что другое сердит или расстраивает, я думаю – а что бы сделал Саймон? – и всегда становится легче, вот не вру, и решение находится какое-то… гениально прекрасное. Ибо когда обращаешься к Богу в компании гения, то и на тебя ложится его светлый отблеск. Мне это так нравится, что я ему теперь все книжки свои пишу – вроде как разговариваю (он любит слово «speaking»), заодно и не обременяя.

В книжку «Как писать в XXI веке?», написанную в Пушкинских горах прошлым летом, его цитаты из интервью так славно встали, будто для них место было специально оставлено – и в начало экспертного списка, и на четвертую обложку. И посвящена она оказалась ему сама собой: когда я его книжки дочитала, это было ясно как день – что я просто хорошо сыграла свою мелодию на его планете, и поэтому мне его показали. Вот, смотри, это он тут все организует, в его мировом хоре ты поешь.

Ах, как славно, сказала я и написала: «Саймону Анхольту, с благодарностью за неожиданную гармонию его и моей картины мира». Чтоб не примазываться: картина у него своя, гениальная, и в гениальности своей с моею она резонирует чудесно и обертоны дает такие, что над Пушкиногорскими озерами до сих пор плывут – заслушаешься. Может, и со всеми остальными она тоже чудесно резонирует, но я свой резонанс слышу и поэтому написала посвящение, и была страшно счастлива со своей маленькой флейтой в мировом Саймоновом хоре.

Вот у меня, например, сложился сборник стихов: в этом году 30 лет, как я их пишу, посему я наконец собрала все в один комплект и решила издать маленьким тиражом, с картинками моей подруги Аллы, арт-директора российской ветки крутого международного рекламного агентства, и просто очень хорошего художника и прелестного человека. Картинки были сделаны несколько лет назад к двум частичным сборникам стихов, но встали как литые в полное собрание. Верстка книги ушла в печать позавчера, когда я плавала с уткой в пруду, а Алке я об этом написала сегодня. Она страшно обрадовалась, затребовала книжку и теперь сидит, читает, наверное. Поглядим, что скажет.

Книжка, конечно, посвящена Саймону. Потому что теперь все у меня пишется Саймону, так мне оказалось лучше всего жить. Раньше пишешь и думаешь, когда перерыв, – и кому это все посвятить, с кем сыграть упоительный джем-сейшен, поделиться и воспарить? А теперь – джемуем с Саймоном Анхольтом и всеземным хором. Удобно, славно, легко и ежедневно – в Twitter’е. С эффектом бабочки.

С этими приятными мыслями я ныряю на грунтовую дорогу, ведущую от Михайловского шоссе к озеру. Близко от колес шныряет вбок серый котяра. Обычно здесь коты не бродят, далеко от жилья – ну, видимо, это ученый кот, сорвавшийся с пушкинской цепи. Дальше на крутой виляющей дорожке я обнаруживаю еще один подарок – кто-то скосил крапиву, обычно она тут в рост вышиной. И – спасибо кому-то – без привычных бодрящих шлепков я вылетаю на озеро.

Озеро Кучане сегодня ровное как стекло, кое-где из него изредка выпрыгивают бойкие пушкинские рыбки – и сразу назад. Слева серый контур знаменитой Михайловской мельницы вписался в дружный сосновый бор на горе, прямо – низкая полоска полей и перелесков перетекает в разросшийся парк имения Петровского, что справа от меня. До парка из-за деревьев взгляд цепляется за блестящую серебряную крышу старого домика и выныривающий из деревьев торец дачи нового русского, построенной несмотря на все запреты и прения по поводу права богатеев вписываться в великий пейзаж. Наверху все это обнимает голубое небо без единого облачка.

Мне крыша с торцом ни погоды, ни пейзажа не портят, и я валюсь на песок греться.

Подмышка моя вроде уже не болит, утихомиренная солнечными мыслями о Моцарте национальных брендов. Крупный слепень вопреки званию кровососа тихо садится на мой черный нагретый солнцем велосипедный тапок – и медитирует, надолго застыв там. Большая коричневая бабочка с акварельными разводами и «глазами» на крыльях заинтересованно изучает внутренности моего рюкзака, откуда сладко пахнет привлекательным для нее бананом. Чайка летит в небе, думая о своем, чаячьем.

День на озере в Пушкинских горах обещает быть дивным.

Как, впрочем, и всякий день на планете Саймона Анхольта.