Читать книгу Годы странствий Васильева Анатолия - Наталья Исаева - Страница 2

16 декабря. Утро. Два года тому назад (в 19-ом году) меня разбила болезнь, которая поменяла мою жизнь, знак моей жизни. Означает – во мне прожитая, настоящая и следующая после настоящей жизнь, теперь есть что-то иное. Из меня высыпалась моя уверенность, или вера в себя самого, или вера в судьбу, которая меня вела, – это! Будто тот, кто меня вел, отпал, потерялся, скончался, я остался один без судьбы моей, или же – проводник поменялся: тот был с верою, а этот пришел с унынием. Не оставляй ты меня, судьба моя первая, болезного, в унынии и печали пребывающего!..

Вечер 4‐го июля. Мне сегодня 78 лет и два месяца. С 13 апреля я в больницах и до понедельника 29‐го числа. Семьдесят семь дней. Пару раз возвращался в дом на Пятницкой или в Воротниковский переулок. Я схватил острый панкреатит с некрозом – поджелудочная железа! – заразился ковидом в 1‐й Градской им. Пирогова, хвала ему, основателю отечественной хирургии, лечил две заразы в Европейском центре на проспекте Мира, заканчивал в Центре реабилитации, что в Отрадном, там открылась еще одна зараза – желчный пузырь, закончилась «одиссея» резким падением лейкоцитов от перенасыщения антибиотиками. Сделали пункцию, нет, не онкология, и выписали. Выписанным красавцем вернулся в человеческий город…

Число 13‐е. Апрель. Страстной понедельник. На завтрак яичница из двух яиц на сале с зеленью и зеленым острым перцем для бодрости. Страшнее этой «страстной диеты» за грехи не выписывают даже в аду! Через 10, может быть, 15 минут приступ резкой боли. На Пасху – в 1-ой Градской…

Утро, день и вечер 16 декабря в Лондоне. Гражданская панихида по Алексею Блинову. Бар. Двор. Капсула. Скрипка. Мороз. Скорбь. Камиль Чалаев из Парижа со скрипкой. Рюмка водки, не больше. Такси. Лекция. На улице в Сохо с полчаса стою под дверью, меня трясет. Как войти в закрытую дверь! Последняя пятая лекция окончена. Домой на Хилл-стрит. Температура 38. Я слег на четыре дня и четыре ночи. На пятое утро вышел. Антибиотиком не долечился. Бар на набережной Темзы. Прощание с Лондоном. Я возвращаю пачку антибиотиков Георгию Дзержановскому, спасибо и прощай, дособираю в студии материал «Империи», там вторая, третья и четвертая книги романа, и – возвращаюсь в Москву в число 27‐е декабря, года 19-го…

Два удара – холод, сырой, речной, с мелким снегом, и «смерть в капсуле» от рака поджелудочной железы. Лекция о теории игровых правил для учителей актерских школ и безбожный ритуал прощания во дворе бара с уже нечеловеком по имени Алексей, банда рок-музыкантов, верные друзья и сумасшедшие подруги, прощальные речи к тому, кого уже нет и кто запаян в стеклянную пулю размером с ракету для выстрела в никуда. Накануне, именно 15-го, мое позднее возвращение в квартиру на Хилл-стрит под крепким ледяным дождем, истерики смущенной души, страхи по незавершенному фильму, я устал вспоминать… Три человека на студии, которая навсегда закрывается, «Дау» – закончен, Берлин и Париж позади, Лондона не будет, три человека во всем, теперь ненужном, здании на Пикадилли 100, тихо, пусто. Романова, Слюсарчук и я (еще два верных проекту звукаря, иногда Катя Эртель) – в одиночестве и неизвестности. Так в меня входило отчаяние…

Два удара – холод отчаяния и рак поджелудочной железы. Специалист высшей квалификации Алексей Блинов, отдавший «Дау» часть лучшей жизни, а еще память Василия Скорика, ушедшего из бытия слишком рано и не по таланту его, внезапная болезнь, та же самая, схватившая Кострова Геннадия, готовая отправить на тот свет, та же самая, и эта мертвая, темная душа, колышущаяся в ампуле вместо покойника, сквозящая по ветру, этот дьявольский сквозняк входит с холодом в мои отчаявшиеся нервы… Если из молитвы вытащить слова: «не дай лукавому демону обладать мною посредством смертного этого тела» – вот что произошло в то утро. Я раскручивался!.. Лекция для педагогов ведущих театральных вузов города Лондона в здании бывшей баптистской церкви (теперь под реконструкцией и управлением Инны Ковалевой), и ветер ледяной силы… две жизни – до и после… И такая тоска от непрожитой первой! Да что же тебя так тревожит, душу раздирает? Внезапная болезнь!.. Зачем я накануне подался на ночь, до после двенадцати, в китайский квартал поужинать, а не вернулся в квартиру, не знаю!.. Вот я дрожу на морозе, Блинов лежит, блин, в капсуле стеклянной, сам оловянный, да его и не видно в гробу, ящик в боевой ракете, а сам ящик-гроб накрыт черным куском ткани. Две силы, две черные силы вошли в меня в то утро панихиды во дворе бара на краю Лондона, а может быть, и не на краю, только от центра в кебе минут сорок или пятьдесят ползти. Две силы черных: холод и смерть!..

6 июля. День моего ангела. Читаю записи от 73‐го года, какая личная литература! Хочу опубликовать, нет, хотел – только факты, факты о том, как делался спектакль «Соло для курантов», но фактов так мало, хотя для статьи об игровом методе достаточно. Есть три версии одной и той же пьесы, во второй полицейский Митч – старик из богадельни, по моему (режиссерскому) предложению, не бравый полицай, но старик по «пятницам», так неожиданно будет и убедительно сыграть – кто же режиссер этого «Соло»! Для часов с боем! Есть запись про Леонида Аристарховича Пчелкина, известная фигура, ему моя благодарность, сорок лет прошло, больше, выкинул имя мое из титров фильма навсегда (из экономических расчетов). Вот и второй акт, и пан Авель, Михаил Михайлович Яншин – этот тюлень малиновый с малиновыми губами, царство ему небесное! – портреты и других стариков Художественного, этих великих «гопников» Академического Художественного начала семидесятых годов. Это не пьеса для МХАТа!.. Пьеса не будет понятна публике!.. Фактов хватит, зачем слишком много, достаточно. Есть и Анатолий Смелянский с его критикой «лестницы Васильева» через 27 лет (после премьеры «Соло» 13 декабря), критикой мистерии «Моцарт и Сальери» на сцене «Школы драматического искусства», нет Олега Николаевича Ефремова, можно вспомнить, мы были дружны, я очень любил этого человека, он мне трубку мира подарил и письмо моей матери написал, удивительное… Итак, о теории, методе и практике злосчастных репетиций «Соло для часов с боем» от распределения ролей до премьеры на сцене филиала театра (бывш. Корша), есть материал. И еще – самое неожиданное – новый театральный роман от лица чужого человека – это я «чужой» (чуждый) – бесконечный монолог души молодой, иной, «униженной и оскорбленной»…

Декабрь 2021 года. Я рожден Художественным театром в декабре семьдесят третьего года как профессиональный режиссер, нельзя не помнить!.. На май 23‐го года намечена премьера «Западной пристани» Кольтеса на основной сцене МХТ. Начинающий художественный руководитель, как он сам себя называет, Константин Юрьевич Хабенский пригласил меня в дом. Чайка медленно поползет за кулисы, занавес распахнется и на планшете сцены предстанет, но – что? Что ожидает меня на священной сцене Художественного через пятьдесят лет помолвки, брака и развода? В мае–июне 73‐го Ефремов принял меня в стажерскую группу, ровно пятьдесят лет от этой даты до премьеры, вся жизнь, какая она будет, премьера, по какому тексту, автор кто? Не русский, нет! В Париже, в 92 году на сцене «Комеди Франсез» представлена была русская трагедия М. Ю. Лермонтова «Маскарад», так почему бы на сцене московского театра не представить французского классика авангарда, автора «Западной пристани», ушедшего из жизни от спида в сорок один год, Бернар-Мари Кольтеса!.. Вот что скажу – вот оно! Западная пристань – ангар мира, реальность, которой нет. Место условное, эпическое, мета-место, о чем свидетельствуют авторские ремарки, описывающие состояние погоды и времени, нет такого реального места с такой космической погодой. Будто Кольтес не пьесу писал, а поэму в монологах, диалогах и сценах. Жанр этой вещи – поэма в драме. Поэма в форме драмы. Поставить – невозможно! Невозможное – трудно!..

Я вернулся из Европы в Россию и застрял в Москве из‐за эпидемии и панкреатита на два года. В студии на «Белорусской» у Геннадия Кострова я продолжил работу над фильмом «Дау. Империя», блистательно снятым режиссером Ильей Хржановским. Теперь фильм, а для меня роман, окончен, восемь с половиной часов из жизни «утопии зла». Но не о том я беспокоюсь, кино – моя любовь, о которой никогда не забываю, от детских лет я охвачен этой волшебной страстью к образам сна в темном зале под треск кинопроектора, я о театре – в котором мой труд, мое терпение, мое рабское послушание выдуманному мной божеству, идолу, кумиру, господину. Я часто теперь из зрительного зала рассматриваю актеров, я всякий день встречаюсь с молодыми актерами последнего поколения на уроках мастерства. И я в тихом отчаянии от «плодов просвещения» последней четверти века. Что же сделалось со школой, которая мне была передана по наследству! Громко будет сказано, но простит меня всякий, кто прочтет небрежно эту случайную эмоцию, – я рукоположен моим учителем, Кнебель Марией Иосифовной, прямой наследницей патриархов отечественного театра, может быть, я самый неудачный наследник, но что поделаешь, если так случилось. Наследников не выбирают. И мне не стыдно заметить – что плоды театрального просвещения не настоящие, но пластмассовые, нет, не гнилые, они свежие, отличной формы, цвета, вида презентабельного, дорогого, но иллюзорные, правдоподобные, – постучишь пальцем по яблоку, а оно голосом змея тупо отвечает стучащему – не стучись, приятель, не откусишь, я пластмассовый фрукт… Что же делать, Адам?!

Но разве я сам не часть целой культуры и разве я чем-то и кем-то убережен и спасен от мертвых плодов из мертвого сада, если и сам могу быть таковым? Вот мое беспокойство, вся моя паника от будущего, или мои страхи по будущему: кто есть я сам, как незначительная часть всего, что называлось славным именем русского – и не злись на меня случайной молодости случайный почитатель – русского психологического театра. Я, разгромивший эту школу, выращенную на псевдорусской и совково-советской поляне, сам, вчера еще рубящий деревья под корень в саду патриархов, с отчаянием наблюдаю перемены. Невозвратимое, необратимое, бегущее в культурную «пробку» время спрашивает меня – зачем и про что я прожил пятьдесят лет в театре и не обманывался ли я!.. Хватит ли у меня бодрости, энтузиазма воскликнуть: Здравствуй, племя молодое, незаконное!.. Хватит ли у меня недюжинной силы, чтобы возродить традицию, которую вновь – другие обворованные поколения разрушат во славу прошлого!..

Из «Апокалипсиса»

И Ангелу Сардисской церкви напиши: «Я знаю о ваших деяниях и о том, что вы считаетесь живыми, хотя на самом деле вы мертвы. Будьте бдительны и укрепляйте то, что осталось, пока оно окончательно не умрет».

21 сентября 2021 года

Прохоровой Ирине Дмитриевне

(письмо в объяснение моих намерений)

Ирина Дмитриевна, добрый вечер, у нас в Париже теперь вечер. Наталья Исаева показала мне Ваше к ней письмо, хочу Вам ответить.

Первое и самое важное. Прошу Вас пока взять текст без моего Предисловия и познакомиться с ним.

Эти эссе Натальи Исаевой – особый, редкий случай. Они содержат в себе четыре составляющие: впечатления от увиденного произведения, пересказ видимых форм и действий, а также содержания произведений, и третья – толкования философские и метафизические – вместе с четвертой составляющей, которая и дает нам собственно теоретическую часть. Третья и четвертая составляющие прошли через мою проверку и редактуру (третья для меня была подлинным открытием, в четвертой же я профессионально компетентен) – и так, вместе с моими письмами и комментариями, был закончен этот текст. В других частях потребовались мои незначительные фактографические и всякие иные уточнения.

Что я могу как автор произведений (спектаклей) сказать, что мне говорить о превосходной компетентности материала этих эссе Натальи Исаевой! Мне нравится название, предложенное Натальей, «Годы странствий», нет, не об этом хочу сказать… Кто не мечтает прочесть убедительный текст о себе и своей работе, на которую положил лучшую часть прожитой жизни, и кто не мечтает оказаться внутри контекста единой мировой культуры, кому во снах не нашептывали великие имена: ты не ошибся в выборе друзей и наставников, кто не выращивал в себе амбиции первенства среди равных, если скажет кто-нибудь – только не я, мне все равно – не поверю! Наталья поверила в меня и с этой верою и верностью была рядом долгие годы и участвовала в творческом дискурсе, она соединила в цельную монографию воспоминания, заметки и тексты за двадцать лет и эту книгу эссе назвала «Годы странствий».

Теперь мне необходимо внимательно прочесть весь текст книги, чтобы составить Предисловие. О чем оно – оно для читателя с задачами определить его чтение не только как интересное и познавательное, но также и как научное, методологическое и теоретическое. Мне нужно время, но, может быть, мое Предисловие станет совсем иным, не таким, как планируется, время покажет, всякие события могут случиться! Да и Вам, дорогая Ирина Дмитриевна, нужно время на то, чтобы выстроить логистику издания. Пока Вы начнете и продолжите Вашу работу, я поспею с Предисловием. Этот вариант продуктивнее, чем ждать моего текста с целью избежать ошибок, я часто подвожу партнеров – и не по вредности характера, но по суете обстоятельств, в которых оказываюсь, а теперь еще и по болезни и нервному негативу, который меня преследует, я, как непроявленная черно-белая фотка, прячусь в письменном ящике московской квартиры.

Прошу Вас прислушаться к моему совету, впрочем, Вам виднее, как быть. Мне же нужно время! Не полгода, разумеется, но минимум месяц, постараюсь в два уложиться. Мне не резон расхваливать книгу о самом себе, но скажу Вам «тет-а-тет», что был бы счастлив, если бы русский читатель, любитель или профессионал, открыл для себя вдруг жизнь мою, ему незнакомую, длиною в двадцать лет на чужой территории. Этим изданием я лично хочу положить предел самодеятельному и беззаконному высказыванию многих квазиспециалистов о театре и режиссуре. Простите за подробное и потому долгое письмо.

Ваш Анатолий Васильев.

31 декабря 2021 года