Читать книгу Зима и лето мальчика Женьки - Наталья Ковалева - Страница 5

– Гляди-ка, у нас Цыган профессором хочет стать. Книжку читает, – Кастет перелистнул «Двух капитанов» послюнявленным пальцем. – Ой, мать моя женщина, книжка-то толстая! «Глубокоуважаемая Мария Васильевна! Спешу сообщить Вам, что Иван Львович жив и здоров. Четыре месяца тому назад я, согласно предписаниям, покинул шхуну, и со мной тринадцать человек команды», – прочитал и сплюнул. – Ну что, много букв знакомых нашел, сучонок?

– Отдай, Саня, а? Отдай! – В глаза Кастету Женька смотреть боялся.

Кинуться бы, впиться зубами в эту руку с черными полосками ногтей, сжимающую Аленин томик. Но не стал: за спиной Кастета маячили Тега и Рыжий, два рослых девятиклассника. И Женька канючил, глядя мимо них в проем окна, за которым потихоньку светало.

Мальчик и не заметил, как пролетела ночь, с головой ушел в книгу. Больше всего ему нравилось, что она написана от первого лица. И можно думать, что будто и он немножко Саня Григорьев, сильный, смелый. Очень смелый. И очень, очень сильный… Только Кастет не Ромашка – он тупее и втихушку пакостить не станет, просто на перо Женьку возьмет или что похуже придумает.

Мальчик дернул плечами: в спальне было холодно, а одеяло Кастет скинул на пол, и Женька сидел перед ним в трусах и в майке. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», – не вовремя всплыло в памяти. Что искать? Что найти? И как бороться? Кастет ему с одного удара дух вышибет. Оставалось «не сдаваться». Только это тоже получалось не очень. Женька просто терпел и молчал.

Молчание Кастет ненавидел еще больше, чем попытки дать отпор. В морду заехать – невеликий труд; но как заставить Цыганенка голосить? И не то чтобы Саньке это было очень нужно; но было в Цыгане что-то непонятное. Кастет знал: даже сейчас, канюча, Женька его втайне презирает и главенства не признает. Хотя конфеты отдает безропотно. Сам приносит, с таким видом, будто сладкое ему даром не нужно. Остальные все жмутся, ждут пока он, Саня Кастет, подойдет по-барски, вразвалочку – а куда спешить, – и надеются, что забудет или мимо пройдет. А этот просто отодвигает свою порцию сладкого подальше от миски, равнодушно так. А потом так же спокойно отдает. И улыбается. Улыбается, сука. Так, будто ему, Кастету, одолжение делает: на, мол, возьми, раз уж тебе так надо.

– Фи-у! – книга с размаху улетела в потолок и, упав, распласталась на полу. Обложка – отдельно, остальное – само по себе. Кастет поддел томик носком ботинка, отпечатал след на развороте.

– Ой, простите-извините, – промурлыкал дурашливо. – Замаралась вроде.

Цыган вздрогнул.

– А фонарик у него классный, – подал голос обычно немногословный Тега, разбивая полумрак комнаты ярким лучом.

Три десятка молчаливых свидетелей сжались под байковыми одеялами и, казалось, перестали дышать… Мертвая тишина, тяжелая, до духоты, висела в спальне. Луч метался от одной кровати к другой. Пацаны только крепче зажмуривались. О, если бы они не боялись выдать себя, то, верно, и уши бы заткнули. Генкина койка – рядом; мальчик дрожит под одеялом, обливается липким потом и молчит, молчит.

Женька вдруг вывернулся, рванул на себя ногу Кастета. Тот охнул и свалился всей тяжестью на мальчишку. Женька вырвался – и к книге. Удар под дых остановил его на полдороге. Легкие словно в узел завязались, слезы брызнули из глаз. Женька согнулся пополам, пытаясь хотя бы выдохнуть.

Кастет поднялся не спеша, забрал фонарь. Луч вновь прогулялся по кроватям. Тишина.

– Классный, – поток света Женьке в лицо. – Слышь, урод, это не тот фонарь, что сторож потерял?

– Тот, – хмыкнул Тега. – Не мама же ему привезла.

– Ты что не знаешь, чужое брать нельзя? Бо-бо может быть. А, парни? Бо-бо делать будем?

– Будем! – охотно согласился Рыжий.

– А нафига? – пожал Тега плечами. – Увел – его вещь.

– Хоцца мне так… – Рыжий щелкнул переключателем. Свет стал ярче. – За него можно чирик слупить. Фонарик-то фарцовый. Штатовский. Видишь, вот написано…

Три головы – к металлическому цилиндрику… Женька воспользовался передышкой, схватил «Двух капитанов» – хотел откинуть в сторону, но не успел.

– Сука! Урою, – зашипел Кастет, хватая Женьку.

– Урой… – прохрипел тот в ответ.

Свет резанул по глазам. Ослепленный, Женька не успел закрыться от удара и свалился Кастету под ноги. Тот для надежности заломил мальчику руку, заставил подняться. Женька закусил губу: не кричать, не кричать, не кричать…

– Ты по лицу не бей. Следы останутся, – посоветовал Рыжий.

– Да, хватит уже с него, – Тега поднял растерзанных «Капитанов». – «Далась же она ему! Не рыпался бы», – подумал и отвернулся, чтобы не видеть лица пацана.

По всему выходило, что не по делу к нему Кастет прицепился. Косяков за ним нет.

– Песню запе-вай… – протянул Кастет.

Рыжий заржал так, что фонарик заплясал в его руках, рассекая белесоватую тьму на сотни осколков.

– Ну что, запевала, слова забыл? – Кастет свободной рукой ущипнул Женьку. – Солнечный круг, небо вокруг. Ну…

На минуту повисла тишина. Мучители ждали.

– Сам… пой… сука, – выдохнул Женька, глотая непослушные слезы.

– Дурак! – вырвалось у Теги неожиданно для него самого.

Но Тега тоже бы петь не стал. Он в детдом уже с третьим юношеским разрядом по боксу попал, а это – плюс при любом раскладе.

– Женечка петь не хочет. А что хочет? А?

– Любви и ласки, – ввернул Рыжий.

– Лю-у-у-убви-и-и… – протянул Кастет. – Хочешь, мальчик, я из тебя девочку сделаю?

Тега уставился на Кастета: «На понт берет? Или в самом деле? Дебил, это же…» – он и сам не понимал, противно ему или страшно до тошноты. Он с ними? Или… против них?

– Нет! – рванулся Женька, захлебываясь ужасом. – Не надо! Кастет! Не надо! – Он всхлипнул, срываясь на стон.

Женька слишком ясно понимал: после всего, что произойдет сейчас, не будет его прежнего. Кто-то другой будет, кого даже жалеть никто не решится. Ему казалось, что уши заложило, как под водой. И ничего нет, есть только вода и он. Толща воды, многие метры, не подняться, не выплыть, не выжить…

В полумраке он не видел лица Кастета – если б Рыжий хоть фонарь включил.

– Кастет…

– Кому Кастет, а кому Александр Петрович, – хмыкнул тот довольно. – Давай, Женечка, повторяй: Александр Петрович, я, козел и фраер дешевый, тебя умоляю…

«Повторяй, идиот», – взмолился про себя Тега.

– Александр Петрович, – начал Женька.

Тега выдохнул: прокатит. Но мальчишка замолчал.

– Ну! – толкнул Кастет.

Теге захотелось заорать: «Не дури, пацан, опустят же!» – но он смолчал: тут либо с Кастетом, либо под ним. «Что делает-то, что делает…» – безнадежно мелькнуло в голове, Тега шагнул назад, оперся о спинку соседней кровати… «Глаза бы закрыть. Или бежать на фиг… Или… Да что с Кастетом сделаешь? Не молчи, пацан, не молчи!»

Кастет резко и незаметно для постороннего взгляда ткнул мальчишку под коленку – и Женька рухнул на четвереньки, упершись руками в шершавый пол.

– Опять слова забыл? Я – козел и фраер дешевый…

– Козел и фраер дешевый, – прошептал Тега.

Рыжий включил фонарик. Женька вскинулся, глядя на своего мучителя. Кастет усмехался, оглаживая пуговицы на ширинке. Неторопливо расстегивал и снова застегивал. Его рука двигалась словно сама по себе, уверенная такая, в его, Женькиной, слабости уверенная… Странная и страшная волна поднялась вдруг, сметая и мальчишеский ужас, и боль, и предательское молчание спальни. Ненависть. Ненависть. Ненависть. К кому сильнее, к ним? Или к себе, жалкому, убогому?..

– Иди ты! – отчаянно завопил Женька, вскакивая на ноги.

На миг Кастет застыл. Он всего ожидал, всего, но что сейчас этот салага посмеет его, Кастета, послать?!

– На! – и он с размаху въехал кулаком в упрямые губы.

Во рту у Женьки стало солоно от крови.

– Зуб, падла! – вскрикнул он.

– Падла, тварюга, на троих распялим!

Женька сжал крохотные кулаки.

– Хлебало ему подушкой закрой, – рявкнул Кастет Теге, толкнул Женьку на кровать, стянул с него сатиновые трусы.

– Охренел, Кастет? – Тега дернул приятеля за плечо.

Тот обернулся, отшвырнул руку.

– Это ж Колыма, нафиг, – пробормотал Тега.

– На! – Рыжий сунул ему в руки подушку.

Тега растерялся. Чего бы проще – швырнуть ее на затылок и мордой мальчишку в матрас вдавить; а руки не слушались.

– Не трожь ты его, – почти шепнул Тега. Никто его не услышал.

– Че замер? – Рыжий вырвал подушку – как тонну груза снял, – придавил Женьку к кровати.

Мальчишка взбрыкнул, пытаясь ударить вслепую. Может, начни он сейчас просить, умолять, Кастет бы и сжалился, но Женька молчал, вырываясь, захлебываясь болью и страхом, молчал, молчал. Бился отчаянно, в липкой тишине, и все не верил, что они сделают с ним это, с ним, Женькой Бригунцом.

Возня эта, видимо, прискучила Кастету, он сильнее надавил на подушку. Женьке на миг показалось, что ему в горло кто-то вколачивает тяжелый, острый кусок льда. Лед пополз к сжавшимся в комок легким, разрывая грудь, а потом не стало ничего. Женька не почувствовал, как ослабили подушку, как Кастет шлепнул его по ягодицам, как прошептал даже ласково:

– Тебе понравится, Женечка.

– Почему он не орет? – вырвалось у Теги.

Кастет застыл на долю секунды, охнул испуганно, рывком перевернул мальчика. Тело покорно распласталось на кровати, раскинув ватные руки.

– В туалет его тащи, – просипел Кастет.

Вода… вода… вода… Женька разлепил тяжелые веки.

– Жив, сука! – рявкнул Рыжий и подавился воплем: пятерня Кастета с хода запечатала ему рот.

Женька мотнул головой, отгоняя бордовый туман. Кастет почти миролюбиво фыркнул:

– Оклемался?

Даже губы растянул в улыбочке. Женька молчал; рука повисла плетью. Попробовал двинуться, но плечо свело, мальчик взвыл. Босой, голый – это он? Он, Женька Бригунец? И тут же жарко и горько, до бешенства долбанул стыд, бессильный, а оттого еще более жгучий. Мальчик хотел закричать: «Да пошел ты!» – но вышел то ли клекот, то ли бульканье.

Женька сполз на мокрые каменные плиты пола. Его не держали, стояли вокруг. Кастет даже папиросу достал, закурил. Женька натянул майку на коленки, сжался – не от страха, от гадливости, от омерзения к самому себе. «Я, козел и фраер дешевый», – отдалось в голове.

– Не вышло любви у нас Женечка-а-а, – протянул Кастет, ткнув мальчика ногой в бок. – Не плачь, милая-я-я, еще успеем. – И заржал громко, вольно.

«Нельзя сидеть, плакать нельзя», – скомандовал себе Женька.

Он поднялся – хотелось гордо, а вышло совсем плохо – пошатнулся, схватился за раковину и закричал от боли, и не смог сдержать слез. Кастет игриво шлепнул мальчика по ягодицам:

– Не скучай, Женечка…

И накатило страшное, непонятное, чего не было отродясь и чему Женька еще не знал имени, ненависть, как она есть, вперемешку со стыдом, страхом, бессилием. Мальчик скатал во рту комок слюны с кровью пополам и харкнул в смеющуюся рожу.

В коридоре было тихо. Тега прислонил пацана к стенке – тот сполз. Тега присел на корточки, прислушался – дышит.

Защищать пацана было бессмысленно. Кастет его все равно отымеет, если захочет, Теге вмешиваться не с руки. А он встрял, оторвал Кастета от избитого, полуживого Женьки. Зачем? И что теперь с ним делать? Не дай Боже воспетка пойдет, встрянет же. Черт. Ну, да не бросать же здесь. Хоть в комнату закинуть. Утром будет видно, что к чему, главное, чтоб пацан молчал.

Брига очнулся от дикого крика Генки. Тот бессмысленно вопил, стоя во весь рост на кровати: «А-а-а-а-а-а!»

Крик захлебнулся, зажатый ладонью Теги. Но на первом этаже уже зашевелились воспитатели.

Тега метнулся к дверям:

– Молчи, Женечка, а то вон, его распялим, – кивнул на Генку.

Женька лихорадочно попробовал натянуть трусы, боль свела левую руку и часть спины, мальчик застонал, рванул неподдающуюся одежду.

В комнате зашевелились, ожили. Солдатиком вскочил на койке Олежка Чухнин, точно нехотя вылез из под одеяла Санька Солдатов, оперся на руку Мишка Рузанов, вытянул тощую шею Карим Радаев – один за одним, мальчишки выныривали наружу. Они уставились на измочаленного Женьку так, что тому не спрятаться было от этих взглядов. Смотрели то ли с жалостью, то ли с омерзением – Женька чувствовал себя отравленным и грязным.

– Ну, что шары выкатили? – крикнул он зло.

Ему не ответили. Женька заозирался, догадываясь, о чем они сейчас думают. Но еще надеялся, что, может, ему показалось, ведь ничего же не было. Но Карим уронил осторожно:

– Ты это спи… а?

Остальные будто только этого и ждали.

– Же-е-ень, – протянул Генка. – Ты не сдавай их. Они же меня, как тебя.

– Что меня? – озлился Женька. – Ну, что меня?

– Сам знаешь. Ты не думай Жень, мы никому…

Загудели, придвинулись ближе, разглядывали, как диковинную зверушку, пристально, точно перед ними уже был не Женька Бригунец, а кто-то совсем другой и незнакомый, и как обращаться с этим новым существом мальчишки пока не знали. Но прикасались опасливо, точно замараться боялись:

– А сильно больно? – в упор спросил Карим вдруг, с любопытством спросил, острым, назойливым.

Ровный гул утих.

Женька не ответил. Карим шмыгнул носом и настойчиво переспросил:

– Ну, скажи, там же теперь порвано, да? А, Женьк?

Родное имя остро ударило. Женя, Женечкаа-а-а. Он не Женька, он Женечка-а-а! Сотни раз слышанное, единственное, что передала ему мать, поскупившаяся на все остальное. Красивое, сильное мужское имя – Евгений, Женька, – кровавой слизью сворачивалось на губах, жгло каждую клеточку изломанного тела, рвалось с серых скомканных простыней, кричало предательским молчанием друзей, всех, кому доверял, и кто так легко позволил его сломать. Имя само стало злом и болью, липким страхом и унижением. И не сдерживаясь, во всю силу здоровой руки, ударил в остренькое лицо Карима.

– Я не Жень, – сначала тихо, а потом во всю мощь легких рявкнул мальчишка: – Я не Женька!

И ждал уже, что сейчас навалятся, но от него отшатнулись растерянно, даже Карим не ответил. А Женьке вроде и хотелось, чтоб кинулись, чтоб попробовали сейчас, и тогда, тогда он доказал бы, доказал бы, что не было ни черта, что не так-то просто его опустить…

– Слышали все? Я не Женя!

– А кто ты? – только и спросили.

– Я? – мальчик лихорадочно перебрал в памяти все слышанные чужие имена, потому что своего у него уже не было. Только фамилия, вписанная в свидетельство случайно, просто потому что ее носил нашедший его в свинцовом гробу камеры. Звучная фамилия – Бригунец. Как всплеск воды на перекате, как звон серебряных звезд, как бряцанье рыцарских шпор.

– Я – Бригунец. Я – Брига!

Брига. Бригантина. Синее море смеется под солнцем, и у горизонта паруса, белые, как надежды. И нет уже кораблю хода в узенькую, темную бухту, пусть шторм, пусть ветер, пусть хлещет в паруса шалый ливень. Но теперь – нет, бригантине нет хода назад. Бригантина. Брига.

И пацан почти пропел, точно примеряя новое имя, и вдруг захохотал истерически, на надрыве: «Брига! Суки, съели? Я Брига. Брига. Не Женечка-а-а!»

Не было в нем в тот момент ни боли, ни страха, ни жалости к самому себе. Было только решение, простое и страшное: он убьет Кастета. Как он это сделает, Брига еще не решил. На миг прислушался к себе и удивился тоже на миг: он совсем не боялся Кастета, в нем умер тот молчаливый пацаненок, страшащийся подать голос. Нет. Он теперь Брига! Другой. Веселый и смелый.

Генка глянул на кровать, на простынь, щедро измазанную кровью, и вдруг всхлипнул раз, другой…

– Не сдавай, а? – прижался мокрым от слез лицом к руке друга.

Брига вдруг сообразил, что Генка все еще сидит на полу, и потянул мальчика вверх.

– Встань, Генка, хватит. Не сдам. А ты не бойся, не надо бояться.

Ему стало остро жалко их, запуганных и маленьких. Брига не осознавал, что ростом он ниже многих и младше доброй половины. Но зато твердо знал, что теперь он не боится. И еще то, что выхода у него теперь нет. Или он Кастета, или, или…

– Я убью его, – тихо сказал Женька.

Услышал только Генка и испуганно уставился на друга.

– Да как же?.. Он же…

– Кащей Бессмертный! – хохотнул Брига. – Слово. Убью.

– Кого? – устало бросил Олег.

– Кастета.

Короткий смешок прокатился по спальне.

– Валяй, – согласились вяло.

И потянулись по кроватям, будто и не было ничего.