Читать книгу Строптивая для босса. Ненавижу и люблю - Наталья Масальская - Страница 7

В следующий свой визит стараюсь закончить уборку пораньше. Все думаю о том, что нужно обязательно зайти к Ксюше. Не извиниться, а просто по-дружески. Сейчас у нее занятия cпедагогом по вокалу и комната ее пуста. Как и все другие комнаты в доме, она похожа на покои дворца. Витиеватая лепнина на потолке, зеркала в тяжелых старинных рамах, рюшки, подушки и даже огромный кукольный дом. Протирая пыль, я, как маленькая, заглядываю в крошечные окошки. А там, точная копия этого дома: и ее спальня, и кухня, и холл с мягким полукругом белоснежной мраморной лестницы. Волшебство! Мне бы такой в детстве.

На изящном столике у окна аккуратно составленные пластинки с джазовой музыкой, диски с классикой. Странный выбор для восемнадцатилетней девчонки.

Откладываю свою пушистую метелочку и начинаю повнимательнее разглядывать ее фонотеку. Из всех артистов знаю только Луи Армстронга.

– «Есть два вида музыки, – говорил Армстронг. – Хорошая и плохая. Я играю хорошую». – раздается за спиной голос Ксюши.

Я вздрагиваю от неожиданности и разворачиваюсь, так и не успев положить пластинку на место.

– Прости, – смущаюсь и возвращаю Армстронга в стопку собратьев музыкантов.

Ксюша ничего не отвечает, просто берет пульт и нажимает «воспроизвести».

– А ты всегда такую музыку слушаешь? – спрашиваю я, когда мне в мозг врывающиеся первые такты бурного аллегро.

– А что?

– Ничего. Просто спросила. Прости, а танцуешь ты тоже под Чайковского? – не могу сдержать смешок.

– Я не танцую, – бросила Ксюша и со злой ухмылкой напомнила о своей руке. – Все, вопросов больше нет?

Она села в кресло и взяла оставленную на приставном столике книгу. Пока она делает вид, что читает, я подключаюсь по wi-fi к ее колонке и вот уже вместо бравурного фортепианного концерта Петра Ильича, колонки ритмично и заразительно долбят поп. Я начиная плавно двигаться под музыку, вскидываю руки, делаю какие-то совершенно немыслимые па, чем явно вгоняю Ксюшу в ступор.

– Давай, – притопывая ногами, подхожу к ней и протягиваю руку. – Хорош писсимиздить.

– Ты чего-то не рассмотрела, – отмахивается она.

– Все я разглядела. Чтобы танцевать достаточно ног, ты не находишь?

Резко останавливаюсь, поняв, что, наверное, перешла границы, но изумление на лице Ксюши сменяется белозубой улыбкой, и она начинает хохотать в голос. Я продолжаю на автомате дергать руками и ногами, не хочу показать своего замешательства. Ее поведение настораживает и пугает. Видела я такие истерики, которые как по щелчку пальцев могут перерасти в слезы и прочие драмы. Но Ксения вдруг хватает меня за руки и, вскочив с дивана, начинает отплясывать такое, что и в страшном сне Кафке не присниться. Я начинаю ржать, глядя на ее выпады и повороты. И вот через минуту мы уже обе вовлечены в этот странный, почти ведьминский шабаш. Мы так энергично двигаемся, что не равен час призовем самого владыку Преисподней.

Так и есть, на пороге стоит Игорь Леонидович, он так невозмутимо-строго смотрит на нас, что мы одновременно останавливаемся, а колонки продолжают орать: «…так что как ни крути, тебе не спастись…» Как и наши руки и ноги, которые все еще по инерции вздрагивают, но лица самые виноватые. Особенно мое.

– Простите, пожалуйста, – смущаюсь я и бросаюсь к выходу, чтобы исчезнуть с глаз хозяина, но он стоит в дверях и не собирается отходить. Я прикидываю насколько близко я окажусь к нему, если попытаюсь протиснуться. Получается, что неприлично близко. А он, гад, видя мое замешательство, как нарочно вцепился холодным, изучающим взглядом, и уголки его губ словно кто-то за ниточки дергает. Что совсем не вяжется со строгим выражением лица и почти боевой стойкой, со скрещенными на груди руками.

– Простите, – голос срывается от напряжения, когда, прижавшись к нему вплотную, я все же протискиваюсь в коридор. Почти бегу в свою коморку, а попятам меня преследует терпкий аромат его парфюма, и ощущение крепкого накаченного тела, под одеждой.

Забегаю к себе, закрываю дверь. Бухнувшись на стул, закрываю ладонями лицо. Стараюсь заглушить неистовый стук сердца, обманываю себя, что это оно от бега. Дыхание выравнивается, а сердце продолжает упруго и больно пульсировать в груди, до тех пор, пока ощущение его накаченных крепких рук не стирается из телесной памяти моих ладоней. Я почти успокаиваюсь, продолжая вдыхать будоражащую терпкость его духов, тонким флером оставшуюся на моей одежде от прикосновения.

Со странной неохотой снимаю форму и пару минут размышляю перед тем, как забросить ее в стиралку. Снова прижимаю эту смятую кучу белья к носу. – «Безумие», – проносится в голове.

Словно опасаясь следующего шага, почти со злостью забрасываю одежду в машинку, с хлопком закрываю дверцу и жму кнопку пуска. Машинка начинает деловито урчать, где-то глубоко в ее недрах журчит вода, избавляя меня от искушения.

«Тебе он не может нравится, – менторским тоном звучит в моей голове внутренний голос, расставляя все по местам.

Эту практику я завела давно, после того как осталась одна и мне было все сложнее сдерживать свое отчаяние и злость. Такие тренинги помогают мне разложить все по полочкам, и снова настроится на свой почти безупречный план. Когда в мою коморку для швабр, как обычно без стука, входит Вознесенский, я уже почти злюсь на него. А после его «Как всегда в одном исподнем», вообще взрываюсь язвительным: «Если бы вы научилась стучать, ничего подобного бы не произошло». Мне кажется, что даже мое лицо от усердия и правильной мотивации покраснело. Это мгновенно сбило с него высокомерие. Лицо его потемнело, и уголки губ вытянулись в тонкую неприступную линию.

– Через пять минут жду вас у себя в кабинете, – дверь за Вознесенским закрывается, и я остаюсь переваривать свою дурость в одиночестве.

До кабинета я иду непозволительно долго, стараясь отсрочить мое позорное увольнение. То, что он позвал меня именно за этим, я не сомневаюсь. Мой внутренний критик вместо того, чтобы подбодрить меня, язвит и издевался по полной. И к тому моменту, когда я стучу в дверь, уже вся киплю от обиды и возмущения.

Дождавшись короткого «входите», влетаю внутрь, едва сумев затормозить перед столом, за которым расположился Игорь Леонидович. Он смерил меня своим коронным ледяным, ничего не выражающим взглядом.

Внутренний голос продолжает заходится в язвительных замечаниях, которые так и дергают уголки моих поджатых губ.

– Присядьте, – Вознесенский указывает мне жестом на небольшой кожаный диванчик справа.

– Постою, – огрызаюсь я, поражаясь сколько во мне злости.

– Сядьте, я сказал, – угрожающе цедит он сквозь зубы и вворачивает в меня свой взгляд-штопор.

Внутренний голос, как по команде, заткнулся, в голове прояснилось, и на негнущихся ногах я ковыляю к дивану. Сажусь с прямой спиной, как нашкодившая школьница, аккуратно сложив руки на плотно прижатые друг к другу колени. Я не смотрю на мужчину, но его взгляд прожигает дыру у меня в виске. Насладившись моей покорностью, он продолжает, и я чувствую, как начинаю расслабляться.

– Вы помните бумаги что подписывали перед приемом на работу? Я говорю про соглашение о неразглашении, – объясняет он.

Я с изумлением поднимаю на него глаза и киваю.

– Очень хорошо. Я хочу предостеречь вас от мыслей его нарушить. Мои юристы, а они у меня зубастее акул, разорвут вас и выпотрошат, – вкрадчиво-тихим голосом произносит он. – Вам это ясно? – получив очередной кивок и так же спокойно продолжает. – Видите ли, моя дочь – наивная девочка. Она видела в этой жизни мало и порой не может отличить хорошее к себе отношение от эгоистичной жажды наживы.

– Ну, то есть я решила на ней нажиться? – вспыхиваю раньше, чем успеваю подумать. «Как обычно. И кто меня вечно тянет за язык? Но мне надоело! Сидит тут как пуп земли. Учит меня, как себя вести надо, а сам даже стучаться не научился». – То есть, закрыть ее в кукольном домике, это то, что ее защитит? – заканчиваю я, решив, что если уж помирать, то с музыкой.

Вознесенский молчит, и эта тишина давит на барабанные перепонки.

– Считаете меня не правым? – почему-то переходит на «вы».

– И с чего бы вам было интересно мое мнение? Хотите уволить, увольняйте, не надо меня мордой в грязь тыкать.

Он щурится, словно пытается что-то рассмотреть там, за пеленой праведного гнева, которой меня накрыло с головой.

– И все же, – произносит он.

– Вы не сможете защитить ее, поселив в высокой башне. У половины моих знакомых нет мозгов и ничего, живут себе припеваючи. А вы убедили свою дочь, что она урод, – голос проваливается и сипнет, щеки вспыхивают лихорадочный румянцем. Ничего не могу с собой поделать, опускаю глаза. В голове шумит так, что мне приходится напрягать слух, чтобы не пропустить ответ Вознесенского, но он молчит.

– Свободна, – это короткое без какой бы то ни было эмоциональной окраски слово обдает меня с головы до ног ведром ледяной воды. Я больше не смею даже смотреть на него, кажется, что глаза горят так же, как мое лицо и грудь. Стараюсь уйти с достоинством, но буквально вскакиваю на ноги и пулей вылетаю в коридор и, не останавливаясь, иду к выходу.

– Эй, – почти в дверях меня окликает Ксюша. Она стоит на верху уходящей полукругом на второй этаж белоснежной лестницы. – Не переживай, он отойдет, – сообщает она, медленно спускаясь. – Я про папу. Иногда он бывает невыносимым, но на самом деле он очень нежный, – улыбается она.

– Это хорошо, – с притворным облегчением вздыхаю, скорее, чтобы польстить ее заботе. Она еще не знает, что я нахамила ему и, похоже, вылетела с работы.

– Спасибо тебе, – Ксеня так искренне улыбается, что я тут же забываю, что передо мной дочка Вознесенского.

– А не хочешь пойти завтра вечером в клуб? – предлагаю я, вспомнив приглашение Кируси. Эта мысль кажется мне классной. Кира займется своим Кириллом, а мне будет не так скучно одной. Да и хороший повод показать Ксюше, что есть жизнь и за стенами ее башни. Тем более сейчас, когда меня со свистом выставили на улицу.

Ксюша молчит, но по выражению ее лица я вижу, что очень хочет согласиться.

– Эй, просто клуб. Потанцуем, оттянемся, – добавляю я, чтобы окончательно убедить ее.

– А во сколько?

– В девять в «Седьмом небе». Да, не центр, но там классно. Адрес я тебе скину. Только телефон свой продиктуй, – я с готовностью достаю из кармана джинсов сотовый.