Читать книгу Травяное гнездо - Наталья Русская - Страница 9

Из-под ворот некоторых домов несло такой адской вонью, что мне приходилось стоять пару секунд у ворот, чтобы привыкнуть к запаху и не показать в присутствии хозяев, что меня страшно мутило, дабы не обидеть.

– Чего не стучишься?! – крикнул из открытого окна Зверев.

Пробираюсь в ворота, во дворе большая собака, которая даже не открыла глаза. Хозяин вышел во двор, я подумала, что хочет пригласить в дом, но он тут же между куриным пометом начал расспрашивать, зачем я пришла. Я важно извлекла из кармана стопу разнородных листочков с пометками о деле пропавшего. Зверев без любопытства, но с некоторой раздражительностью наблюдал за мной.

Зачитала показания (да уж показания) родственников, перешла к материалам, которые передала мне редакция (надо бы на ноутбуке что ли все набрать да распечатать для внушительности).

– …последние полгода на письма не отвечал, посему можем заключить, что именно в это время Новиков и пропал.

– Голубушка, как вы некстати, – произнес он и махнул на меня тоненькой сухой рукой.

Собака резко поднялась с места, обнюхала меня.

– Сейчас приду, стойте здесь, – он неспешно зашаркал вглубь двора, там виднелись покосившееся ворота в огород.

Туалет у него там был, или он так чего пошел посмотреть, я не знала, но чутье подсказало, что надо действовать. Тут же я скинула кроссовки и метнулась в сени, ничего примечательного не увидела, раздвинула занавеску и зашла в избу. Чистенько, нигде и никак не проявляли себя преступные следы.

Мигом вбежала в переднюю. На столе лежала книга. В ней закладка. Скрипнули ворота.

Закладкой служило письмо. Почерк был ровный, никогда я не видела таких круглых каллиграфических букв.

Шаги приближались.

– Эй, милочка! – послышался недовольный голос Зверева.

Я попыталась сфотографировать письмо, но фотография получилась размазанная.

– Милочка, где вы? – повторно раздался голос.

Я снова нажала на кнопку телефона, пытаясь поймать фокус.

Когда он вошел в дом, я только что и успела, как метнуться, прыгнуть через порог в заднюю. По моему растрепанному виду он понял: делала я что-то недозволительное.

– Воды хотела попить, – тут же соврала я и как-то чересчур довольно улыбнулся.

– Вам лучше уйти, – сквозь зубы процедил он.

– Но я же не задала вам вопросы, – предприняла еще одну попытку оправдаться и поспешила уйти из дома, пока он не решил вызвать полицию или ударить меня поленом. Кто его знает, что у него на уме. А если вдруг он связан с пропажей Новикова, то ударит не раздумывая.

Домой не просто шла, а почти бежала, так уж хотелось мне посмотреть, что в письме. И опять чутье подсказывало, что там есть информация, которая, наконец, позволит сдвинуться с мертвой точки.

Вот что было написано в письме:

«С большой охотою готов тебе рассказать о последних происшествиях в больнице. Привлекающий твое внимание больной Виктор Г. снова перестал ходить в туалет. А делает это словно он собака. Надеюсь, то не вызвало у тебя отвращение, и что ты не трапезничал в эту минуту.

Виктор ведет себя все страннее, ночами говорит «смогу иль нет», не связано ли это с исчезновением людей, ищет он их что ли … но до сих пор не дает мне покоя воспоминание, как читали они с Борисом жуткие стихотворения, когда умерла Элечка.

Лариса просит меня оставить эту историю, так и получается, что ни с кем более, как с тобой, я не могу это обсудить.

Как твое здоровье?»

Так значит, он хорошо знал Новикова! Кто такие Элечка и Виктор? И что за исчезновения людей. Людей? Людей?! Боже, да что здесь происходит! Скрипнул пол ни с того ни с сего.

Духи, что ли, пожаловали?

Нервно засмеялась.

Дрожащими пальцами пролистала галерею на телефоне, желая рассмотреть одну фотографии. На конверте – Степанов Петр. И адрес больницы. Адрес получателя – деревня Малакан, соседняя деревня.

Получается Зверев в соседней деревне жил? Как-то совсем все запутанно стало.

От адреналовой встряски немного приустала. Решила прогуляться и успокоиться, потому что я хоть и была обескуражена своим поведением, но в целом гордилась и радовалась обнаружившейся смелости.

Вышла ко двору (как здесь говорят), чтобы подышать и поискать интернет заодно. Интернет – штука настолько привычная городскому жителю, что его отсутствие не просто кажется странным, а выводит из равновесия, как если бы тебе сказали, что с сегодняшнего дня велено ходить без одежды.

Интернет в этой деревни появлялся в разных местах: иногда у болота, в редкие минуты даже у дома. Внутри дома, по закону подлости, конечно, никогда.

Мне кажется, я еще не рассказывала про это огромное болото, которое начиналось в метрах десяти от дома сторожа и занимало огромное пространство. Оно лежало ровно в параллель моей улице, а где заканчивалось, я даже не знаю. За домом сторожа, прямо возле болота – дорога, по которой любили прогуливаться местные. Я тоже, нет-нет, да и повторяла за всеми, гуляла по болоту. От болота несильно пахло прелым, скорее оно даже больше пропиталось запахом леса, который окружал всю деревню, перебивая любые другие запахи. Но тем непредсказуемее, опаснее выглядело болото. Поверхность постоянно пузырилась, словно под водой задыхались люди. Покрыто не тиной, а зеленной присыпкой, между которой грациозно рассекали водомерки.

Иван рассказывал, что на этом болоте, поросшем мхом, часто прятались беглые каторжники и там же умирали, топли в болоте. А тех, кого ловили, приколачивали здесь же цепями к деревьям, чтобы неповадно было остальным.

Однако сегодня я пошла гулять в другую сторону. Когда проходила мимо больницы, почувствовала, что испытываю некий трепет, не страх, но что-то похожее. Ускорилась, потому как уже темнело. Здание клуба располагалось не дальше чем в двадцати метров от забора больницы. В клубе у каких-то парней (похожи на старшеклассников) выяснила, что показ фильма будет через два дня. Какой фильм будут показывать, не сказали. «Не все ли равно?» – спросил меня один из них.

И в самом деле, есть ли фильм, на который я бы сейчас не пошла?

Когда ко мне в гости впервые зашел Иван, я уже собиралась спать, измученная от приключений сегодняшнего дня. Иван был пьян. Видимо, в другой день на пороге моего дома не решился бы появиться.

Пьяный Иван был говорлив.

– Почему я должен переживать за этот черный народ? Я сволочь, что научился не поддавать виду? Хотят, чтобы кланялся, не раздумывай – кланяйся, а они про себя думают: «Ой, как ты удивишься, голубчик». Только так и можно стать кем-то, чего-то добиться.

Я незаметно записывала за ним. Хотя почему же незаметно, вполне себе открыто записывала. Только он не придавал этому значения, наверное, полагал, что пишу «статейки», так он называл мою работу.

Еще вопрос? Почему по пьяни мы так любим плакать? Все может начинаться с куража неистового, а потом обязательно все завернется так, что вспомнится и государство, и политика, и обиды, и смысл жизни. И все мечемся из стороны в сторону, как будто изменить что-то жаждем, но не можем и сами не понимаем почему так, оттого пьем еще больше, чтобы ответы найти, пока не отрубимся до утра.

Эдуард, помнится, в таком состоянии всегда либо плакал, либо совершал попытки все изменить. Однако странны и смешны были эти порывы, не из-за намерения, а из-за исполнения. Например, был случай, когда с другом они поспорили кто из них бесстрашнее, поскольку для того, чтобы мир изменить, нужна отвага неимоверная. И чтобы ту самую смелость проявить, они друг другу задания сочиняли. Эдуард заставил друга на стойку бара залезать и танцевать, а друг Эдуарда – о стол голову разбить. Эдуард в тот раз, кстати, был уверен, что победил, но мне его три шва как будто об обратном говорили.

– Я не понимал, что движет этими людьми, какие у них помыслы. Казалось, мы из разных миров. Так вот, что было бы, если бы я встретил древнего человека?

Тема тюрьмы для Ивана была неиссякаема, а вначале, помнится, и говорить о ней не хотел. Что он сейчас сказал: «Между нами пропасть непонимания»? Это точно, Ваня, у меня теперь так, глядя на вас деревенских.

Кроме Ивана, мне не доводилось встречать преступников и, наверное, не стоит судить обо всех по нему. Но он во мне что-то изменил, мне казалось, что все они страдают от своих преступлений не меньше, чем Ваня, не от наказаний, а именно оттого, что такое совершили. Ведь как жить потом в мире, где себя считаешь самым скверным человеком?

Уже с любопытством не с журналистским, а литературным присматривала за жителями деревни. Удивительно, насколько в них было меньше хитрости, увертливости, они казались более простыми и дикими. Точно животные, порой естественно жестокие, но не осознающее свою жестокость.

Не осмыслить, насколько огромна наша страна, даже если объедешь ее всю, не поймешь и не постигнешь. Вот и получается, что тут главное – не говорить, а увидеть человека.

– Никогда бы я не смог убить – думал и думал я каждый день. Так кто тогда убил? Кто убил? Все убивали. Одни трупы вокруг.

Страшно, страшно мне здесь находиться. Такое ощущение, что бахнут по голове, не от злости, а от лишности. Надо бы уезжать, уезжать сейчас самое время.

Ведь я не справлюсь. Справлюсь ли я?

Я встала и еще раз проверила закрыта ли входная дверь. Уже невозможно было сосчитать, который раз за ночь. Ведь Ваня был пьян, от него помощи ждать не приходилось. И чего это я сегодня заладила, все Ваня, да Ваня?