Читать книгу Полёт в Чаромдракос - Наташа Корсак - Страница 3

Луи с серьезным видом расхаживал по клетке, пытаясь вспомнить мелодию «чижика-пыжика». А я устраивала на спинке массивного деревянного кресла свои немногочисленные вещи. Убирать их в комод не было смысла. Через три, а точнее, даже через два с половиной дня я покину этот дом. Мне здесь не уютно. Хотя вокруг море красивых и необычных вещей, которыми другие девчонки любовались бы часами.

Комната, отведённая мне Камиллой Штейн, напоминала лавандовый сад, с парчовыми занавесками лилового цвета на окнах и лазурными бра на золотистых стенах.

На деревянном, в меру скрипучем полу красовались мифические сюжеты, выложенные хрупкой мозаикой. Похожие были и в росписях на высоком потолке. Гигантские летучие рыбы рассекали небесные волны. Большие белые собаки, а может, и волки играли на флейтах, а один трубил в рог. Солнце в том мозаичном мире, поднималось над кружевными синими горами, сменяя полнобокую Луну. А ещё пчелы, большие и маленькие, они были повсюду. Самая пухленькая из них кормила мёдом из чайной ложечки какое-то неземное существо. Мордой оно одновременно походило и на кошку, и на пса, и на лошадь. А если взглянуть сбоку, то и вовсе на крокодила. В общем, не животное, а фантастика. Я и разбираться не стала.

Окна моего временного пристанища по размеру не уступали дверям, ведущим в Космос. Слегка потрескавшиеся зеленые оконные рамы переливались от лунного света.

Больше всего меня в этих стенах удивляла и даже пугала кровать. Будто не кровать она, а целый корабль. На ней легко могла уместиться пара слонов. А вот ножки её мастер, по-видимому, сделал из хрусталя. Издалека они казались незаметными, и кровать будто бы парила над полом. Её гладкое покрывало украшали разноцветные восточные подушки, расшитые золотыми, серебряными и медными нитями. Я дотронулась до одной из них и восторженно произнесла:

– Как же красиво! Только холодно, – убрав ладонь с постели, сказала я. – Тут, наверное, давно никто не спит.

Вдруг раздался стук в дверь. Луи встрепенулся, а я, проигнорировав сигнал вежливости, прикинулась, что читаю своего Экзюпери. В комнату вошла Камилла.

– Кофе готов, Рози, – сказала она.

– Я бы хотела побыть одна, – выпалила я, не отрывая от книги глаз. Я не понимала, откуда вдруг в этой высокомерной мадам взялась любезность. Ведь ещё недавно без тени смущения она буквально выставила за дверь моих родителей.

Кофе мне, конечно, хотелось… Папа и маман никогда не разрешали пить его вечером, а тут такая возможность! Но меня останавливали страх и невероятная неприязнь к Камилле Штейн.

– Что ж, и как долго тебе хотелось бы побыть одной? – спросила она.

– Дня три, пока не вернутся папа и маман.

– Bien. Bonsoir, ma chère Rosie[9], – обиженно ответила она на французском и глянула на меня как известный профессор, неудовлетворенный ответом своего бездарного студента.

Она ушла, но уже через секунду вернулась и, по-хозяйски взяв клетку с Луи, вновь направилась к выходу, гордо цокая своими острыми каблучками.

– Постой! Оставь его! – Меня просто возмутила такая наглость.

Но, ничего не ответив, бабуля удалилась.

От злости у меня даже зубы заскрипели. А вот Луи, кажется, был не против такого обращения с ним. Предатель! Он мило улыбался этой ведьме и форсил перед ней своими алыми перышками. Ну, погоди, Луи, никакого ты у меня больше овсяного печенья не получишь!

Итак, я осталась одна и чуть было не расплакалась от досады. Обидно, что я не могла побежать за ними, забрать Луи и вместе с ним убраться отсюда. Будь же проклята эта инвалидная коляска!

Я посмотрела на себя в зеркало с такой неприязнью, что казалось, оно вот-вот треснет. И вдруг услышала ту самую волшебную мелодию, что гостеприимно встретила меня в Париже. На сей раз мелодия разливалась по комнате теплым, убаюкивающим молоком, наполняя всё вокруг ангельским спокойствием. Наконец-то она зазвучала громче и сгустилась над моей головой.

Я мигом взглянула вверх. Картинки на потолке волшебным образом ожили! И вот тут я увидела, с каким усердием пчелы собирают нектар, а белые собаки воют ансамблем, а летучие рыбы вдруг начинают мычать. Вдруг я почувствовала, как моё лицо посетила улыбка. Я не верила, что всё это происходит наяву! Но тут, распахнув дверь ветром, в спальню влетела встревоженная Камилла Штейн.

– Qu'est ce tu fais[10]? – округлила она глаза.

– Non, rien[11], – прошептала я и добавила: – Оно само как-то вышло.

– il parait j'ai réalisé[12], – сказала Камилла и, сдвинув меня с места, коснулась острым носочком своей туфли крошечной кнопочки-звёздочки, аккуратно встроенной в пол.

Музыка прекратилась, а все картинки замерли. Но прежде каждая из них замерла, создав совершенно новую картину, где мычащие рыбы уже бодались друг с другом.

– И что это было? – с осторожностью, боясь ещё что-либо затронуть или нажать, спросила я.

– Я забыла сказать тебе об этой кнопке. Этот потолок, пол, как и всё здесь, сделаны для того, чтобы лучше спалось. Ну, это же спальня. Когда-то я сама ночевала в этой комнате. И то, что ты сейчас видела, простой механизм, изобретение, радующее меня воспоминаниями.

В доме три спальни, но отапливается лишь эта. И только пока ты гостишь. Не вижу смысла топить там, где никто не живёт. Это я о себе… Тебе же необходим уют. Спать в холоде полезно только мумиям, понимаешь, а ночи в Париже, особенно осенью и зимой, суровые.

– Холоднее, чем в России? – не знаю с чего вдруг, спросила я.

– Даже когда за окнами трещали петроградские минус двадцать градусов мороза, а за дверями, прикинувшись дворовым псом, выл ветер… – Казалось, что давние воспоминания вот-вот возьмут верх над Камиллой, но тут она продолжила: – Русские ночи казались мне теплее, ведь тогда я не была так одинока. Ну что, я могу предложить тебе кофе?

– Тогда я вряд ли усну, – предположила я. – Даже колыбельная не поможет.

– Зато мы сможем лучше познакомиться. Продлим день ночью?

– Верни мне Луи.

Фыркнув, Камилла отвернулась. Подошла к окну и прильнула лбом к играющей всеми цветами ночи парчовой занавеске.

– А я его отпустила, – преспокойно призналась она.

Я не поверила своим ушам!

– Как отпустила? Куда отпустила?

– В лес. На волю, – невозмутимо продолжила она.

Я неуклюже подкатилась к окну и изо всех сила дернула Камиллу за руку так, что она скривилась от боли:

– Я повторяю: где мой Луи?

– Я попросила его об одном одолжении. И если всё пойдет по плану, то утром он вернется.

– По какому ещё плану? Да ты просто старая ведьма! – в три голоса громче верещала я.

– Твой бы голос Парижской опере, – хмыкнула Камилла и с напущенным равнодушием добавила: – Раз ты не хочешь кофе, я вынуждена тебя оставить. И пусть тебе приснятся добрые сны.

И только она решила удалиться, как я вновь дернула её за руку:

– Ничего мне и никогда не приснится! Я вообще снов не вижу. Это всё выдумки, так папа сказал. А если завтра здесь не будет Луи, я выпрыгну из окна!

Мадам Штейн ахнула. На её глаза со штыками и шпагами уже надвигалась соленая армия дамских слез. Но мадам вдруг высвободила из моих оков свою хрупкую, фарфоровую руку и диким зверьком выскочила за дверь.

Я закрыла лицо ладонями. И вот тут-то все мои страхи, всё мое стеснение и беспомощность вырвались наружу слезливой истерикой. Мое скуление заполнило всю комнату так, что ещё немного и цветочные узоры на обоях бы завяли. Камилла не могла не слышать моих рыданий! И всё-таки она не вернулась. Слишком гордая.

Наконец я устала плакать. Глаза опухли, нос превратился в бесформенную пластилиновую картошку мокробагрового оттенка. Губы дрожали. О, где же мой Луи?! Все бросили меня. Даже старая ведьма. С такими «чудными» мыслями я, еле добравшись до кровати, упала на мягкую шелковую простыню и крепко сомкнула глаза.

Темно. Только разноцветные беззвучные салюты врываются в распахнувшую свои створки Галактику и тут-же гаснут в черных дырах моего сознания. Тихо. Сердце сбавляет шаг. Кажется, я сплю.

– Уа, юй-юй, уа, юй-юй! – внезапно послышалось мне сквозь темноту.

Мои руки, ноги, спину обволакивал густой сладкий воздух. И как эгейские волны несут ладью, его поток нёс меня вверх по заоблачному течению. Конечно, это сон!

– Уа, юй-юй! Уа! – вновь прозвенело над моей головой. – Открывай глаза, ленивая девчонка!

Ничего себе, и это вместо «здравствуйте»! Мои отяжелевшие веки, точно бутоны роз, осыпанные гипнотической росой, моментально раскрывались от лучей внезапно появившегося небесного света.

…Я стояла на бескрайней поляне среди густого ворса синей травы. Надо мной резвились лиловоперые сойки. Значит, это их крики я и слышала.

– Чего расселась! Вставай и иди. Тебя наверняка ждут! – скомандовала самая маленькая сойка.

– Куда идти. Кто ждет? – недоумевала я.

– Кто-кто? Кто-нибудь же должен ждать, – раздраженно ответила птичка, подперев крыльями пушистые бока.

– Но я не могу, я прикована к этой коляске.

– Чушь какая! Ну что за ленивая девчонка?! – в один голос запричитали сойки.

– Я правда не могу! И перестаньте обзываться! Мы с вами даже не знакомы.

Но тут крошечные птицы набросились на меня, громко крича и цепляясь клювами и лапками за мою одежду:

– Юй-юй, а-а-а-а!!! Эге-гей! Скажи спасибо, что мы тебя вовремя поймали! А то бы разбилась в лепёшку. Вставай теперь и топай к царю!

– Не знаю я никакого царя!

Ничего подобного в моих снах раньше не происходило! Откуда взялись эти птицы? Дикари, а не сойки. Настоящие стервятники! Устроили тут урок воспитания! Пусть родители меня воспитывают, хотя им некогда.

Пока я рассуждала, птицы подхватили меня и подняли в воздух. Я крепко-накрепко вцепилась в коляску и зажмурилась. Откуда в этих микроскопических существах столько силы? Ах, да, это же сон. Только вот клюются эти птички как по-настоящему!

Они понесли меня через пурпурное поле. Перестав сопротивляться и немного успокоившись, я увидела, какая вокруг красота. В носу защекотали запахи меда и карамели. Подо мной расстилались фиолетовые плантации ирисов. Я слышала, как вживжикают пчелы, а впереди меряются ростом изумрудные макушки гор.

– Ну всё, бросай её! – сказала самая крошечная сойка своим братьям.

– Как бросай? Вы чего это? – закричала я от страха.

Птицы рассмеялись. Шутили они так! Медленно, будто на невидимом лифте, я опустилась на землю.

Я с облегчением выдохнула, вытирая со лба капельки пота. Перед моими глазами стояли высоченные ворота. С виду они были точь-в-точь как главная дверь в квартире Камиллы Штейн, только та всё же поменьше.

Нет уж! Ещё здесь мне её не хватало. Кстати, чего-то действительно не хватает. Ну конечно! Ворота есть, а стен, самого ограждения, что охраняло бы город или деревню, нет.

Зачем тогда ворота? Если можно обойти их стороной. – Тупица какая. То есть за ворота ты попасть не хочешь? – прошептала сойка.

– Не хочу. Куда там идти-то? – пожала я плечами. – Не понимаю.

Сойки переглянулись, и одна из них, с синими крыльями, покрутила крылышком у своего виска, указывая на меня.

– Она точно – «ку-ку», – сказала птица и, отсчитав на три клюва от ворот, уперлась им во что-то невидимое.

Мне вдруг показалось, что это «что-то» может быть стеной, скрытой от человеческих глаз. Вдруг сойка постучала по неосязаемой поверхности, будто проверила её на прочность. Стук этот очень напоминал звон хрустальных бокалов из сервиза моей матушки, празднично чокнувшихся за La Fête nationale[13].

– Это алмазная стена. Крепче её не бывает. И если ты её не видишь, не значит, что её нет, – важно произнесла сойка. – Ты, наверное, и слова на «ч» не знаешь?

– Не знаю я никакого слова. Ну, или вот «черт!», идите к черту. И хватит меня мучить! – не выдержала я.

Но тут сойки встрепенулись, распушив крылья, набросились на меня и давай клевать! Все дружно и каждая в отдельности. Вдруг за стеной кто-то со слоновьей силой протрубил в рог. Трава трусливым хамелеоном побледнела и сделалась голубой, а тучи, столкнувшись лбами, разлетелись по полю брызгами. Сойки, собравшись в языческий круг, вспыхнули бенгальским огнем и испарились, словно их и вовсе не было.

Я глядела на высокие ворота и потирала ладонями разболевшуюся от птичьих тумаков голову. И внезапно заметила, как за алмазной стеной проплыли две крупные тени. Они явно двигались к воротам и что-то шептали.

– Она и не собирается входить, – сказал кто-то хриплым, воинственным голосом.

– Кажется, да. Она точно из Штейнов? – отвечал ему голос неизвестной мне взрослой мадам.

– Точнее не бывает. Но если она не верит, пусть сидит дома! Лука мог бы и не трубить сегодня, – заключил хриплоголосый незнакомец.

И я услышала, как кто-то раздосадовано зафыркал и, выждав, когда две большие тени исчезнут, взвыл. Так воют добрые, но одинокие звери.

Я испугалась. Развернула коляску в сторону дома и рванула что было сил. Вот только где она эта сторона дома? Понимая, что на коляске я далеко не уеду, я вспомнила слова соек «Ленивая девчонка! Вставай же, вставай!». Я приподнялась на дрожащих руках, чтобы выскочить из своего «двухколесного трона». Ещё и ещё раз, но тщетно! Я позорно вывалилась из коляски на мягкую траву, источающую аромат сладкого молока. И тут та самая мелодия вновь схватила меня за ухо, на этот раз как нашкодившего ребенка:

Я тут же открыла глаза. И вновь оказалась посреди громадной кровати в квартире ненавистной мне Камиллы Штейн. Голова у меня шла кругом. Это как называется: «В тепле и на морозе приснись кошмарик Рози?» Так во сне меня ещё никто не мучил. Стоп! Так это всё-таки был сон! Ура и слава всем святым!

Всё дело в том, что с тех пор, как маман принесла домой успокоительные витамины, сны приходили ко мне всё реже. Мне давали по одной пилюле на ночь, и я моментально засыпала. Врачи говорили, что у слишком впечатлительных детей (вроде меня) бывают очень неспокойные сновидения. Погружаясь в них, детский мозг якобы не отдыхает. Но мои-то грезы не сулили ничего дурного. В них я даже могла летать. И пускай сны мои были неспокойными, мне там больше нравилось. Но родители сказали: «Нужно беречь нервы. Жизнь и так слишком сложная, чтобы, ложась спать, она становилась ещё более необъяснимой». Они никогда не спрашивали, что мне снится. А когда я сама заводила разговор о потрясающих ночных полетах над ночной Сеной или о моих прогулках по Луне, папа лишь качал головой и со всем своим авторитетом заявлял:

– Рози, во сне нужно спать, а не порхать с берега на берег, с планеты на планету. Птицы могут летать, самолеты могут, воздушные шары, а людям этого не дано. Понимаешь?

– Но я парила над Сеной вместе с голубями! Размахивая, представляешь, не крыльями – руками! Они даже болят всё ещё, вот потрогай, – хвасталась я.

– Рози, помнишь, вчера вечером мы смотрели по телевизору передачу о перелетных птицах?

– Ну…

– Вот ты и пересмотрела, – ответил отец. – Больше никакого телевизора на ночь. Ребенок должен расти в реальности в нормальном мире, а не летать по ночам, – констатировал он.

А я с тех пор зареклась говорить и отцу и маман о своих снах, чтобы не будоражить их тухло-зелёного спокойствия.

Но однажды моя скромная персона заинтересовала ещё одного любителя реальности.

Шел набор в начальные классы. И всех детей попросили пройти собеседование у психолога. Маман записала меня на прием. Высокий сухощавый доктор психологии в стрекозиных очках, как коленка лысый, провел со мной весьма забавный тестовый ритуал. Сначала он исследовал моё сознание на каких-то разноцветных бумажных карточках, затем просил нарисовать всю нашу семью. Помнится, Камиллу я тогда изобразила в виде чёрной точки с большими глазами и открытым ртом. Она пела. Отца и маман я представила в роли утомленных осликов, а себя и Луи, как уж есть. Потом месье психолог дал мне тест из ста повторяющихся через один вопросов и попросил честно ответить на все. Но мне стало скучно, и под каждым ответом я решила нарисовать рожицу. Тогда доктор, встретившись с отцом и маман, заявил:

«Ситуация тяжелая. У ребенка странная своя точка зрения на все вопросы. И не ясно, на какие такие факты она опирается, отвечая на них. Я предлагаю ей выбрать один из семи цветов радуги, а она выкидывает все и пишет: цвет плачущей лаванды. Это какой в её понимании? Или спрашиваю: «Чем бы ты хотела заниматься?» А она говорит: „Танцевать!“ Разве девочка не понимает, что в её положении это невозможно? Как ей поладить со сверстниками, если она другая? Отстаёт от них в понимании реальности мира на тридцать с половиной процентов. Да ещё эти её сны».

Зачем-то маман рассказала этому чудо-лекарю, что я вижу исключительно цветные сны, в то время как сама маман вообще ничего подобного не наблюдает. Вот отец говорил, что когда-то ему снились черно-белые, но и то лет до десяти. Позднее его сон стал крепким и, как утверждал родитель, здоровым. Так вот, проглотив тот факт, что мне снятся цветные сны, докторище заключил:

– Беда. Ну что сказать, беда. Знаете ли вы, дорогие родители, что наличие у ребёнка ярко выраженных цветных снов – один из признаков шизофрении? Латентного безумия, если хотите. В любой момент всё это может дурно повлиять на её развитие. Ну, ничего, всё поправимо, девочку мы вылечим.

Так в нашем доме появились витаминки-успокоинки, сон от них был крепким. Но как такового и сна-то не было. А на вкус они такие горькие. Бе-е-е!

Я давно поняла, что у взрослых странное представление о том, что нужно детям. Маман так любит чтиво «о правильном воспитании ребенка», но ни в одной книге нет точных рецептов детского счастья! Толстые тома по пятьсот страниц – это чушь для взрослых! Бесполезная трата бумаги и времени. Лучше бы родители «Графа Монте-Кристо» или «Мушкетёров» Дюма почитали. Вот это действительно круто и фантазию развивает.

Вот ведь победа. Я только что вернулась живой и почти невредимой из первого за долгие месяцы сна! Мне хотелось рассказать об этом Луи, но мой дружок принес себя в жертву старой ведьме Штейн! Бедняга. Если утром он не вернется, даже не знаю, что я и сделаю!

И сколько же времени? Почти два часа ночи. Мне жутко захотелось пить и чего-нибудь сладенького. Ну почему ночью непременно тянет на сладкое: горячий шоколад, какао, молоко с медом или печенье? Вот и сейчас приспичило.

Скатаюсь-ка на кухню. Камилла наверняка давно дрыхнет, и у меня нет шансов с ней столкнуться. Главное, тихонько сползти с кровати.

На всякий случай я огляделась. Вдруг в шкафу или под кроватью прячутся вредные сойки?! Хотя я была бы им благодарна, если б те донесли меня до кухни и обратно. Но соек рядом не оказалось.

Вырулив в коридорчик, украшенный кленовыми листьями золотистых бра, я вдруг учуяла запах чего-то пряного и до мурашек знакомого. Точно, это мёд! Может, у Камиллы такие пахучие духи, что их аромат стоит на весь дом? Не тут-то было.

Добравшись до зала, я в ужасе остановилась. Камилла Штейн одиноко сидела в своём бегемотообразном кресле. Её колени покрывал ворсистый рубиновый плед. По-кошачьи уложив ноги, она откинулась на мягкую спинку кресла и что-то щебетала себе под нос. Из приоткрытого окна в зал тонкой струей пробился серебристый лунный свет и будто трепетной кистью художника оставлял на фарфоровом лице Камиллы лёгкие блики.

Одной рукой Камилла игриво наматывала блестящие лунные нити на свои длинные пальцы, пытаясь сыграть на лучах, как на невидимой арфе. А в другой руке она держала синебокую толстую кружку, из неё в воздух поднимался тот самый сладкий аромат.

Разглядывать Камиллу Штейн со стороны, в отблеске ночного светила, было интересно. Время будто замедлило ход. Звезды одна за другой приветствовали Камиллу, а лунные светлячки наперегонки бегали по её рукам, лицу и шее. Ой, а это ещё что?

Мое внимание привлекло, казалось бы, совсем неприглядное украшение, висевшее на шее Камиллы на простом кожаном шнурке. Оно слегка выбивалось из её безукоризненного светского образа. Украшение напоминало зубчик чеснока, нет, ошибаюсь. Скорее мелкий камень. Не угадала. Сложно разобрать. Прищурилась. Вслед за моим взглядом подвески коснулся и сам лунный свет. И заинтриговавшая меня вещица сказочно красиво сверкнула, выпив все лунные лучи, как шипучую газировку, и мгновенно налилась белым перламутром.

Точно, это же зуб! Сомнений нет! Причём зуб размером с мой мизинец. Вот только чей он, не пойму. Может, Камилла Штейн принадлежит к тайному обществу шаманов-оборотней? Ой, страх какой-то.

Лёгким жестом Камилла коснулась подвески, и зуб заблестел. Она ласково накрыла его ладонью, как бы приберегая бесценный блеск. Всё это время она продолжала напевать себе под нос какую-то мелодию, но я так и не смогла разобрать, о чем она поет.

Я замерла, стараясь сдерживать даже дыхание, чтобы меня не заметили. Я удивлялась, что в такой час Камилла не спала. Она, конечно, пыталась сомкнуть глаза, но через секунду они вновь открывались и глядели в пустоту. Но вдруг она спросила:

– Тебе что-то нужно, Рози?

Я молчала. Глаза мои бешено вращались и по и против часовой стрелки. Сердце билось сильнее. И как только она почувствовала, что я слежу за ней?

– Я пью горячий мед, – продолжала Камилла, – если ты не против, могу угостить и тебя.

Скрываться больше не было смысла. И я выпалила: – Не против.

– Tres bien! Aller, Rosie![14]

Когда я смущенно вкатилась в зал, Камилла уже готовила мне порцию сладости. Прежде я не пила горячий мед! С молоком – да. Даже с чаем. Но вот так просто – никогда.

Камилла протянула мне фарфоровую чашку. Я поглядела на заполнившую её до самых краев янтарно-желтую жидкость.

– А я не обожгусь? – с опаской спросила я.

– Не знаю, я не обжигаюсь, – глазами улыбнулась Камилла.

Сначала я принюхалась, коснулась губами чашки. И, высунув лишь кончик языка, как несмышленый котенок, лизнула горячий десерт. Уф. Обошлось без ожогов! Вкуснотища какая.

– Там ирисы и немного каштанов, – сказала Камилла и тут же поинтересовалась: – Не спится?

– Ага. То есть спится, конечно, но я волнуюсь за Луи, – попыталась оправдать я свой кухонный марш-бросок.

– Это напрасно, – констатировала Камилла и приблизилась к окну, продолжая прикрывать ладонью свою загадочную подвеску. – Для чижа Луи достаточно умен и понятлив. Я не сомневаюсь, что к утру он уже будет дома.

– А если нет?

– Тогда ты выбросишься из окна, как и обещала. Или я ошибаюсь? – задорно захлопала ресницами Камилла Штейн.

Я даже вытаращила глаза. Как же спокойно она об этом говорила! Вот тебе и бабушка.

– Не ошибаешься. Так и будет, – нахмурилась я. – Merci pour le miel![15]

– Пожалуйста, а теперь отправляйся спать.

– А ты почему не спишь? – вдруг осмелела я.

Улыбка с её губ немедленно стерлась, и я заметила, как они нервно дрогнули. Но Камилла всё-таки ответила:

– А мне давно не до сна.

Я не стала больше ни о чем её расспрашивать. Да и кто даёт приличные ответы среди сонной ночи? Добравшись до комнаты, я вновь проверила все углы и комод – вдруг там прячутся сойки? Но, не увидев ни одной, легла спать. Во рту ещё остался приятный вкус меда и… каштанов. Сладко причмокнув, я снова проваливалась в душистые грезы, но на этот раз никаких полётов над ирисовыми полями не было. Мне снился Луи и его смешные птичьи танцы. Ночь поглотила все мои страхи и волнения. А лунный свет, свернувшись клубком на моем одеяле, тихонько сопел.