Читать книгу Полёт в Чаромдракос - Наташа Корсак - Страница 5

Я молчала, надув щёки, как мышка-полевка. А вот Камилла смотрела на меня кошкой-хозяйкой – правда, не дикой, одомашненной. Луи же часто с укором качал головой.

С одной стороны, я, конечно, виновата. Никто не разрешал мне забираться в чужие комнаты, копаться в шкатулках, тискать медведей. Но с другой – мне хотелось услышать объяснения, откуда у мадам Штейн все эти фотографии. А главное, зачем они ей? И я решила атаковать первой.

– Где ты их взяла? – спросила я, протягивая Камилле найденную стопку.

– Доброе утро, Рози, – мягко сказала мадам Штейн и потянулась своей бледной рукой к снимкам. Но я спрятала их за пазухой. – Что ж, оставь их себе, – процедила бабуля. – Раз уж ты сама кинулась на поиски истины, так и быть. Давай поговорим.

– Никуда я не кинулась. Это всё твой сумасшедший дом. И Луи как подменили! Вот что ты с ним сделала? Я не хотела ничего вынюхивать. Но в твоем доме творятся странные вещи, – злилась я.

– Она обшарила все спальни и напугала медведей! Мне ужасно за неё стыдно, – затарахтел Луи.

– Ты же ничего не видел, ты… ты был на кухне! – зазаикалась я.

– Что и следовало доказать, – нагло рассмеялся чиж. – Ты была так поглощена своей дурацкой разведкой и даже не заметила, что я постоянно был рядом, беззвучно порхая за твоей спиной! Во, мастерство-то где! – возгордился собой чиж.

– Луи… это некрасиво с твоей стороны. Тебе не пристало следить, – с каменным видом сказала Камилла.

– А может, это ты его попросила? – разнервничалась я.

– Нет, об этом нет.

– Но она хотела открыть книгу! И мне пришлось отвлечь её. Всего за долю секунды медведи перепрятали законы вселенной уробороса!

– Ещё и медведей подрядил. Эх, Луи, ты же огненный чиж, а ведешь себя как сплетница-сорока, – вздохнула Камилла. – Ладно. Если тебе, Рози, действительно интересно, откуда у меня эти фотографии, я всё расскажу. Только наберись терпения. История будет и веселой, и не совсем.

– Судя по тому, что я всё ещё здесь, у меня просто ангельское терпение! – не могла угомониться я.

– Ты всё ещё здесь, потому что не можешь спуститься с четвертого этажа на этой коляске. Или я ошибаюсь? – заметила Камилла.

И её слова ранили меня в самое сердце. От обиды на миг у меня перехватило дыхание. Я стиснула губы так сильно, что они, должно быть, посинели. Да как она вообще могла такое сказать!? Родная бабушка, а может, и правда я переборщила со своей ненавистью и капризами? Нет, я всё делаю правильно! Но отчего так хочется плакать? В последний момент я всё же сдержалась.

– Я бы не отказалась от круассанов, – почти шепотом, опустив голову, проговорила я.

– Вот и чудно, Louis, fais nous une tasse de bon thé![20] – распорядилась мадам.

И месье огненный чиж мигом испарился за дверью.

Камилла спокойно протянула руку, чтобы вернуть свои-мои фотоснимки. В это мгновение она склонилась надо мной, и я вновь увидела на её шее тот самый завораживающий клык-амулет, крепко зацепившийся за скромную веревочку. Поймав мой взгляд, мадам Штейн легко вернула себе фотографии и, прикрыв ими клык, спросила:

– Кстати, как насчет прогуляться по вечернему Парижу? – И, не дожидаясь моего ответа, она выскользнула за дверь.

– Но я… это невозможно! – вцепившись в коляску, крикнула я ей вслед.

– Ты даже не пробовала! – смеясь, ответила она, и этот смех эхом разлетелся по коридорам и спальням.

Я пожала плечами и двинулась на запах свеженьких круассанов.

Пухлые, румяные полумесяцы пахли счастьем! Горячая корочка хрустела на зубах, а вырывающаяся на свободу золотистая сырная начинка, коснувшись языка, сразу таяла. Никогда не думала, что всего один круассан может подарить неповторимое ощущение свободы и тепла! Вот какой он на вкус – утренний Париж.

Я успокоилась, мне даже захотелось вздремнуть. Но желание услышать правду о себе и моей чудо-бабуле не отступало. Камилла сидела напротив и молчала, перебирая наманикюренными пальцами мое портретное детство.

Луи изучал столовые приборы, прыгая то по вилкам, то по чайным ложкам. И тут, поскользнувшись, уронил серебряную зубастую на пол. Вилка кокетливо дзынькнула, и Луи смутился, прикрыв крылом мордочку.

– А это к гостям, – улыбнулась Камилла. – Примета такая.

– Ты кого-то ждешь? – спросила я, доедая второй полумесяц.

– Возможно, мы все кого-то ждем. Но тебя-то интересует другое? – Камилла выложила на стол мою самую старую фотографию, где я совсем кроха. Губы надуты. Кулачки сжаты. На голове что-то вроде чепчика. – Каждый год я получаю от твоего отца по одной фотографии, – начала мадам Штейн.

Я отложила недоеденный круассанчик и замерла. Сердце предательски забилось, и мне даже стало за него стыдно. Вдруг Камилла услышит?

Но она неторопливо продолжала:

– Ты родилась в Пантуазе. Бесспорно, милый городок. Как только Пьер и Николь поженились, они купили там заброшенный дом. И, несмотря на то что стены и крышу, раскуроченные Второй мировой войной, нужно было хорошенько отреставрировать, Пьер решил незамедлительно переезжать. К тому времени у него накопилось достаточно денег. Такой самостоятельный, мой Пьер работал с десяти лет. А первый свой гонорар он получил от немецкого солдата, которому однажды до блеска начистил ботинки. Когда в 1940 году немецкие войска по-хозяйски вошли в Париж, мы с Пьером были совсем одни. Его отца, твоего деда Сержа, к тому времени не стало. Он умер за год до войны, подхватив воспаление легких. Здоровье Серж подорвал ещё в юности, скитаясь в поисках работы. И вот старые болячки приблизили его уход. А фашисты в то время уверенно шли по Европе. На Париж у их вожака были особые планы.

– Ты говоришь о Гитлере? – нахмурилась я, припоминая, что и в школе нам рассказывали, как сильно пострадал Пантуаз от визита «фашистов».

– О нем, – вздохнула Камилла, – сороковой год стал ужасным для всех парижан, и для нас, конечно. Город плакал. На долгое время столичные улочки опустели. Музыка кафе и ресторанов угасла. Казалось, вся жизнь остановилась. А на домах, больницах и магазинах гитлеровцы развешали свои флаги со змеиной свастикой. Все краски парижских пейзажей поблекли. Немецкие солдаты шныряли повсюду. Они чувствовали себя хозяевами. В тот год я пообещала себе больше не давать концертов в Градопере. Не хотела петь для захватчиков. В нашем доме и так водились деньги, заработанные мной на гастролях, и нам бы с Пьером хватило. Но мы не знали, сколько продлится эта оккупация. Гитлер грозился превратить Париж в ещё одну столицу Третьего рейха. Парижане и могли бы дать отпор, но боялись. Слишком сильной казалась власть фюрера, – вздохнула Камилла.

Я не раз слышала об ужасах Второй мировой, но мне всегда казалось, что то время ушло в прошлое. Но Камилла говорила о минувших днях так, будто переживала всё заново.

– Но вскоре я вернулась на сцену, – сказала Камилла. И крылатым жестом своей тонкой руки намекнула Луи сделать ещё кофе. – Умер мой старый друг, писатель Фицджеральд. Ты наверняка ещё не читала его книг. А он был невероятным фантазером. Жил в своё удовольствие, устраивая вечный праздник повсюду. Так вот, его смерть, напротив, лишь напомнила мне, что жизнь продолжается. И никакая война не в силах разрушить мечту. Я вспомнила, как ещё ребенком поклялась одному своему другу, что буду петь, пока у меня есть голос. Быть может, так они меня услышат.

– Кто это «они»? – недопоняла я.

– Мои друзья. И конечно же мистер Гипно. – Камилла опустила взгляд и принялась рисовать узоры на кофейной гуще. Но вскоре продолжила: – Итак, я вернулась на сцену. А вот Пьеру нужно было учиться, но ему вдруг вздумалось работать! Утром он убегал в школу, а после подрабатывал чистильщиком ботинок. Я противилась, но у нас с ним всегда были слишком разные представления о жизни. Однажды Пьер даже заявил, что ему чем-то близка политика Гитлера. Он видел в ней какой-то «наполеоновский вектор». И «было бы неплохо, если б именно великому диктатору покорился весь мир, потому как тот точно знает, чего хочет». Слышать такие рассуждения от ребенка! Это ужасно! Я попыталась объяснить ему, что владеть миром, подчинив себе всё живое, мечтают лишь негодяи. Но сын думал иначе. Тогда я решила рассказать ему одну историю из моего детства. Там тоже не обошлось без войны. Но он не захотел слушать и убежал… – Тут губы Камиллы чуть дернулись. Но, всем лицом приказав нахлынувшим чувствам успокоиться, она отметила: – Кстати, Пьер хорошо учился. Точные науки давались ему легко. Он талантливый. Предприимчивый. Видишь, теперь у него своя фабрика, по производству чего там? Лекарств для душевнобольных? Да уж. Знать бы, кто его на это вдохновил. Твой отец мало спит, много работает. И всё может объяснить с научной точки зрения. А ещё он не видит снов с детства, представляешь? Так он мне сказал. Но ведь все дети видят сны?

Я пожала плечами.

– Благо, каждой войне есть предел, и после 1945 года ночи в Париже стали спокойнее. Империя диктатора Адольфа Гитлера распалась, как наполненный гнилью розовый бутон, – улыбнулась Камилла. – Советские войска вместе со своими союзниками уничтожили фашистскую армию. И Париж с новой силой расправил закостеневшие крылышки. Я надеялась – пришло то самое время, когда мой мальчик будет спать спокойно, а не думать, как заработать деньги на грязных ботинках. Ведь у ребёнка должно быть детство.

Помню, осенней ночью я сидела у его кровати и наблюдала, как он сладко спит. Представляла, что видит сон. Но тут он неожиданно открыл глаза и сухо произнес:

«Маман, если будешь на меня так смотреть, боюсь, я до утра не усну. Ложись и ты».

«Я не хотела тебе мешать, Пьер. Прости», – смутилась тогда я.

«Ты приходишь ко мне каждую ночь. Зачем?» – спросил он.

«Мамы часто смотрят, как спят их дети. Вокруг вас столько прекрасных снов. Лови любой. Не так ли?»

«Нет. Мне сны неинтересны. Они раздражают психику и не дают как следует выспаться. Прочитал об этом в одном научном журнале. Могу и для тебя его отыскать».

«Ты хочешь сказать, что тебе ничего не снится?»

«Редко. Мамочка, ты задаешь столько детских вопросов, а время за полночь».

«Не злись, Пьер. Придешь завтра на мой концерт в Гранд-оперу?»

«Спасибо, но я не очень люблю музыку».

«Но ты ни разу не слышал, как я пою. Давай же сходим куда-нибудь вместе. С тех пор как не стало отца, мы практически вместе нигде не бывали».

«Маман! – вдруг вскочил с кровати Пьер. – Мне достаточно той мерзкой колыбельной, от которой у меня уши вянут. Я уже взрослый! Маман, прошу тебя, оставь меня одного».

«Хорошо. Добрых снов тебе, Пьер».

«Да нет никаких снов! Мне почти пятнадцать лет!»

«Ну да». И дрожа от обиды, я вышла из его комнаты. Кстати, Пьер спал там, где сегодня стоит кроватка с плюшевыми мишками.

– Почему папа был так зол? – спросила я.

– Потому что он хотел быть взрослым. Сразу, с детства. Когда ему было семь лет, мы гуляли по Булонскому лесу. Я сказала, что порхающие у пруда бабочки – это души сбившихся с пути странников. А он поднял меня на смех. А ещё он по-взрослому хмурился, когда я здоровалась с животными. Ведь я понимаю всё, что они говорят. Повзрослев окончательно и бесповоротно, Пьер окрестил меня сумасшедшей. Он напоминал мне об этом каждый раз. – Камилла выдержала паузу. – Когда я пыталась заговорить о Чаромдракосе…

– О чем?

– Я сказала ему, что по-настоящему была счастлива лишь в Чаромдракосе. И очень жаль, что мой сын не верит в чудеса и не в силах помочь мне туда вернуться хотя бы на мгновение.

Камилла закрыла лицо руками и подошла к окну.

Солнце расплескало на стёклах все краски счастья. Камилла подставила лицо его игривым лучам. Набрала полную грудь воздуха и, не глядя на меня, сказала:

– Это Пьер запретил мне видеться с тобой. Он думал, да и сейчас уверен, что я могу дурно на тебя повлиять. Поэтому я приезжала в Пантуаз лишь раз – на третий день после твоего рождения. Ты крепко спала. Я завела колыбельную, но твой отец прервал её, объяснив, что так я могу тебя разбудить. Я поцеловала тебя в кулачок и немедля уехала. Прости меня, Рози.

– Если всё это правда, то это очень жестоко, – прошептала я.

– Всё это правда, Рози.

– Но маман так тобой восхищается, и папа всегда отзывается о тебе уважительно. – Я всё-таки пыталась оправдать родителей.

– Он воспитанный мальчик. Как иначе? Хотя я в его глазах и сумасшедшая, но всё же его мать. А он больше в отца. Тот своих снов тоже никогда не ценил и не помнил, – вздохнула Камилла. – На этот раз у Пьера не было выбора. Выгодная командировка – сделка на миллионы. И Пьер не мог лететь без Николь. Она – толковый юрист. Все сделки он заключает исключительно в её присутствии. А вот с тобой никто не желал оставаться. У всех друзей Пьера, а их, конечно, не много, свои взрослые дела. К тому же ты непростой ребенок. Пьер загрустил, задумался, но переносить денежную сделку не стал. И тут появилась бабушка, то есть я – Камилла Штейн. Он давненько намекал о командировке, о том, что ищет для тебя няню. Но Мэри Поппинс не прилетела, как и Поппи Мэрринс, – рассмеялась мадам Штейн. – И тут я попросила хотя бы на эти три дня привезти тебя ко мне, чтобы ты посмотрела Париж. В тот момент я пообещала, что не буду докучать тебе глупостями и рассказами о каких-нибудь бабочках и прочих чудесах. Всё исключительно в рамках реальности и здравого смысла.

– И ты сдержишь своё обещание?

– Черта с два, – задорно, даже с каким-то вызовом сказала Камилла. – Милая Рози, запомни, только один раз ты будешь ребенком, так дай себе этот шанс. И мне тоже. Дай шанс побыть твоей бабушкой.

– Так как насчет погулять по Парижу? – вклинился в наш разговор Луи.

– Только если ты, как сойка, подхватишь меня своими хрупкими крылышками и спустишь вниз, – показала я ему язык. Пусть знает!

– Да, сойки они такие, – рассмеялась Камилла, но тут же нахмурилась, будто волной на неё нахлынули воспоминания. – Сойки. Рози, какие сойки? Где ты их видела?

Оробев от такого количества вопросов, я попятилась назад и выпалила:

– В учебнике естествознания, наверное, и во сне, кажется.

– Во сне? Ты снова видишь сны? – Камилла присела на колени у моей коляски и взяла меня за руки.

– Ну не то чтобы сны. Показалось, может.

– Показалось, – протянула Камилла. – Прости, Рози. А давай, если тебе интересно, послушаем мои пластинки, а потом всё-таки отправимся на прогулку?

– Камилла, а когда ты узнала, что я не могу ходить, тебе было за меня стыдно? – неожиданно для самой себя спросила я.

Камилла замерла в изящной позе греческой статуи и, окинув взглядом мои ноги, ответила:

– Но ты же хочешь ходить, Рози?

Я оторопела. Возражать совсем не хотелось. Сказанное Камиллой звучало больше как утверждение, чем вопрос. И я кивнула.

…Я внимательно наблюдала за тем, как мадам Штейн выбирала пластинку. Стараясь запомнить плавные и легкие движения её тонких рук, выражение лица и редкие взмахи её ресниц. Наконец она решила. Достав пластинку с оперой «Тристан и Изольда», она с нескрываемой гордостью аккуратно опустила её на сверкающую иглу патефона.

Опера ожила и наполнила комнату волшебными звуками и, казалось, ангельскими голосами. Партию Изольды, конечно, исполняла Камилла Штейн.

Я глядела на вальсирующую по часовой стрелке пластинку. Она гипнотической воронкой затягивала меня всё дальше и дальше в многогранный мир музыки. Захотелось танцевать так, как никогда раньше.

В спальню влетел Луи и, изображая из себя бального кавалера, пригласил на танец Камиллу. Я зааплодировала. Но тут вдруг мне вспомнился один наш разговор с отцом. Это было пару лет назад в школе, когда он увидел меня в одиночестве у танцевального класса. Я наблюдала за девочками сквозь стекло, а они хвастались друг перед другом новыми балетными пачками и тем, что научились правильно завязывать ленты на пуантах. Отец тогда еле слышно подошел ко мне и, положив свою тяжелую руку мне на плечо, сказал:

– Милая, забудь о танцах. Тебе нужно подумать о полезной профессии, которая бы подошла тебе, так сказать, по возможностям. Я подумал, ты смогла бы стать неплохим нотариусом или бухгалтером, а журналы свои о балеринах подари подругам.

– У меня нет подруг. И ты это знаешь! Папа, любой врач может ошибаться. Помнишь русалочку Андерсена? Она тоже не могла ходить, а потом у неё появились ноги.

– Кажется, эта история закончилась для русалочки печально. Розали, давай без твоих чудачеств! Скорее всего, этот Андерсен ни в людях, ни в русалках ничего не понимал. А иначе бы догадался, что не может полурыба разгуливать на суше. Да ещё и из-за любви к человеку! А куда у неё жабры делись, куда рыбий запах исчез? Не хотел бы я целоваться с вонючей селедкой. Бедный же принц. В общем, не забивай себе голову ерундой, Рози. В нашей семье уже есть не то Русалочка, не то Белоснежка, не то Красная Шапочка – любительница бродить по нереальным мирам.

– Ты это о бабушке?

Отец подмигнул мне в знак согласия, и мы направились к машине.

– А почему бабушка ко мне не приезжает? Она не любит меня? – спросила тогда я.

– Уверен, любит. Просто у неё много дел…

– А почему я не могу приехать к ней в Париж?

– Потому что у неё много дел. Всё, прекрати допрос, Розали. Подумай над тем, что я тебе сказал. А я пока с кредиторами повоюю. Надо же нам что-то есть. Песнями и танцами на жизнь много не заработаешь.

– Но ведь бабушка…

– Подумай, Рози!

Я стряхнула с себя пыль старых воспоминаний и, улыбнувшись, покатилась к Луи и Камилле, благо в их танце нашлось место и для меня.

Дверь в спальню приоткрылась. И к нам, размахивая чепчиками и шарфами, парадно вошли плюшевые медведи. Гризли на цыпочках, белая медведица, вальсируя, а бурый и панда, подбрасывая вверх свои модные клетчатые гаврошки.

Чтобы укрыться от банды этих дикарей, я попятилась в сторону платяного шкафа. Одной встречи с ними мне хватило по горло. Но вдруг гризли метеором запрыгнул ко мне на колени и манерно поклонился.

– Monsieur Cyrille! Pardonnez-moi, madame[21], – произнес он медовым голосом.

– Что, простите? – переспросила я в ожидании, что злюка сейчас набросится на меня с кулаками.

– Меня зовут Сириль! Я бы хотел извиниться за нашу первую встречу! Просто мы, плюшевые медведи, свободные граждане своей страны и не даемся в руки малознакомым пришельцам. Но раз уже вы, сменив гнев на танцы, наконец-то смеётесь, пожалуй, не всё потеряно и вы можете потискать мою щеку, если вам угодно, – важно сказал Сириль и, зажмурившись, подставил мне пухлую плюшевую мордашку.

– И мою! – закричала белая медведица.

– И почешите мне, пожалуйста, животик, с утра чешется, – виновато улыбнулась панда.

Глядя на меня, сидевшую в окружении обезумевших от нежности медведей, Камилла рассмеялась, да так заразительно, что и я не удержалась. Затем я принялась начесывать отъевшееся пузо ленивой панды, а она деловито разлеглась на мне и только покачивала ножкой. Мне казалось, что это веселье могло длиться бесконечно. Но вдруг я услышала…

«Тум-м-м! – раздалось где-то далеко и в то же время близко. – Тум-м-м». От страха я ахнула и прижала к себе плюшевого медведя. Тяжелый, густой звук вновь эхом разлетелся по улице и предупредительно прыгнул в наше окно.

– Ну что ж, Рози, нам пора, – спокойно сказала Камилла.

– К-ку-куда? – еле произнесла я и шепотом добавила: – Что это за звук?

– Понимаешь, Рози, я слишком слаба, чтобы спустить тебя на улицу. Считай, что это твое личное такси на сегодня, – улыбнулась мадам Штейн.

Медведи быстренько засобирались. И, откланявшись, ускользнули в свою спальню. Луи преподнес мне куртку, кепи и зонт. И, усевшись на мои колени, как в тепленькое гнездо, сказал:

– В потрясное местечко отправимся!

И всё-то он знал, только подумала я, как внезапно на моих глазах оказалась шелковая повязка. Я попыталась снять её, но Камилла, завязывая третий узелок, уверила:

– Рози, для первого раза так надо, поверь. И не кричи. Хорошо?

– Хорошо, Камилла, – произнесла я и на всякий случай сильнее одной рукой вцепилась в коляску, а другой обняла Луи.

«Тум-м-м! Бу-у-ум…» – ещё раз услышала я и почувствовала, как в распахнутое окно влетело нечто сверхскоростное, будто гоночный автомобиль или метеор, но в то же время пыхтящее, как запыхавшийся бульдог.

Вжихь-вжухь! «Нечто» мастерски подхватило меня и покачало в воздухе, одобрительно фыркнув.

Сойки бы так себя не вели! Те работают стаей, а «нечто» схватило меня в одиночку и даже не пискнуло! Но тут зазвучал низкий, хриплый голос. Незнакомое существо полушепотом обратилось к Камилле:

– C'est Rosie? Eh bien, où allez-vous?[22]

– Dans bois de Boulogne[23], – ответила Камилла.

– Pourquoi est-ce que tu lui as bandé ses yeux? C'est terrible[24], – засопело «что-то».

– A toute chose sa saison. Et d'ailleurs… elle peut prendre peur,[25] – не сдерживая смешка, сказала мадам Штейн. – Ne sois pas folle et vole doucement s'il te plaît[26].

«Нечто» громко вздохнуло и, перестав раскачивать коляску, подтянуло меня своими лапами или щупальцами ещё ближе к себе, так что моя макушка уперлась во что-то твердое и холодное. Я, стиснув зубы, стала молиться святой Женевьеве. Но невидимое чудо обратилось ко мне и уже не шепотом:

– Sainte-Geneviève a déjà beaucoup de choses à faire. Tu peux faire tes prières à moi, ma fille![27] – рассмеялось оно, и мы вылетели из окна.

Мое желание сорвать с глаз повязку переливалось через хрупкие границы моего же терпения. Страх и любопытство боролись в моей голове на равных. Мы летели молча. И я уже никому не молилась. Интересно, что подумают люди, если увидят над своими головами летящую в коляске девочку? Хотя однажды маман сказала, что в Париже всё возможно. Правда, тогда она имела в виду свою возможную победу в конкурсе кулинаров. Впрочем, стать лучшей в этом деле ей не удалось.

– А вот и чудное местечко, – нараспев пропищал Луи.

– Mais Camilla où?[28] – почувствовав, что мы приземляемся, спросила я у каменной незнакомки (судя по голосу, это всё-таки была дама).

– Elle sera portée par un pélican[29], – ответила она.

– Mais serait-il capable de la soulever?[30] – поняла я, что задала глупый вопрос, хотя смотря о каком пеликане в действительности шла речь.

– Que tu es bête! Une pierre pèse plus que ta grand-mère![31] – громко захохотала незнакомка и так оглушила меня, что я даже не заметила, как мы опустились на землю. – On se reverra à côté de Notre-Dame de Paris[32], – бросила она мне напоследок и снова взметнулась ввысь. Птеродактиль, ей-богу!

Я сорвала повязку с глаз и взглянула в небо, но увидела лишь ускользающую крылатую тень, что прежде снесла и разметала над моей головой пахучие листья и цветки белокудрой акации.