Читать книгу P.S. Люблю не из жалости… - натАша Шкот - Страница 3

Белый «Ниссан-Мурано» притормозил у деревянной калитки дома номер тринадцать на улице Северной глубокой ночью. Вадим вышел из машины, вытащил сумку с вещами и закрыл багажник.

Хоть и давал себе слово, но все равно повернулся в сторону дома Цветаевой Марьяны. «Хотя… сейчас она уже не Цветаева». Окна в доме не горели, вокруг была холодная мгла. Как и тринадцать лет назад, один единственный на всю улицу фонарь горел через три дома от них.

Вадим отвернулся и побрел к родному дому. Калитка подалась легко. «Мать хорошо следила за двором». Мысль о матери причинила боль. Нет ее больше… Семь долгих дней, как у него больше нет матери.

Входная дверь все с тем же замком. «Надо же, словно и не уезжал никуда». Родной дом встретил холодом. Мужчина поежился. Казалось, что в доме холоднее, чем на улице. Щелкнул выключателем и зажмурился. «М-да, и тут все как и прежде!»

Старые вещи встретили хозяина на тех же местах, где он их и оставил. Вот его узкая койка, шкаф с незакрывающейся дверцей и потертое зеркало на стене. Хотя нет, не все на своем месте… На зеркале больше нет ее фотографии.

Первым делом расстегнул портмоне и вынул из него фото, которое отреставрировал в фотосалоне пару лет назад, так как прежнее совсем истрепалось.

С него смотрела девушка лет пятнадцати, с белыми-белыми косичками, такими же белыми бровями и невероятной улыбкой. Вадим бережно пристроил фото на прежнее место на старом зеркале и даже смог косо улыбнуться.

Затопил плиту. Странно, но получилось с первого раза. Старушка, видимо, признала его. Кашлянула дымком, заискрилась огоньками и загудела.

Остывший дом прогревался долго. Лишь к утру Вадим стянул с себя теплую куртку. Завалился на кровать. Та протестующе заскрипела. «Как же я на ней раньше умещался?» Мужчина долго вертелся, пока наконец смог заснуть, свернувшись клубочком. Впервые за неделю ему не снились кошмары. Просто провалился в глубокий сон, дарящий отдых измученному телу.

Это что-то невероятное – проснуться дома спустя долгих тринадцать лет. А он думал, что забыл запах родных стен. А нет… Такое на уровне инстинктов. Где-то глубоко под кожей.

Встал. Размял затекшее в неудобной кровати тело. «Первым делом куплю диван!» Но тут же нахмурился, напомнив себе о том, что он здесь жить не собирается. Решит… дела прошлого… продаст дом и уедет, в этот раз действительно навсегда!

Сходил в ванную, проверил бойлер. Все было исправно, вода грелась. Еще вечером включил воду и электричество. «Молодец мать, деньги, что я высылал, потратила с умом!»

Она всегда такая была. Хорошая хозяйка, аккуратная, бережливая, экономная. И Вадим тоже в нее пошел. Дорожил каждой копеечкой, на ерунду не тратился. Поэтому-то на свою первую квартиру скопил всего за три года.

Ребята еще в школе дразнили его Гобсеком. А что? Несмотря на юный возраст, Вадим подрабатывал. Каждое воскресенье, каникулы и любой праздничный день становились для него рабочими. Друзья гуляли, отдыхали. А он работал. Да кем придется. Когда у матери на почте, а когда и просто огороды копал. Как стал постарше, нанимался разнорабочим на стройку. Копил. На институт. Понимал, что у матери не будет денег его тянуть, и копил на мечту. Институт, а потом море. С детства мечтал быть моряком. Как отец…

Так вот, деньжата у него водились. Друзья-товарищи периодически клянчили у него в долг. То на водочку, а то девчонок в кино сводить. Вадим давал. Но всегда строго требовал назад. Кто не возвращал, больше денег не получал! Вот вам и Гобсек… Сказали бы спасибо, что проценты не брал!

Вадим принял душ, переоделся в свежее и прошелся по комнатам. Чистота вокруг. Так, пыли немного…

Новая стиральная машинка в кухне. Да и сама кухонька после ремонта. Теперь в ней есть раковина и канализация. Уже не нужно выносить ведра на улицу. «Молодец мать, все необходимое себе сделала!» Кладовку перестроила в ванную комнату, вырыла канализацию, утеплила стены и сменила крышу. Ничего лишнего, только необходимое.

Когда сын возвращался из рейса и давал ей деньги, она с благодарностью их принимала, но половину всегда отдавала назад. Мол, не надо мне столько… А потом рассказывала, на что потратила. В груди защемило. «Ох, мама… Как же я теперь…»

Но раскисать себе не дал. Напомнил, зачем приехал. Сварганил себе бутерброд из привезенных продуктов и сел за кухонным столом за чашкой чая. Запас еды позволял несколько дней никуда не выходить. Не готов он был пока что кого-либо видеть… Нужно было настроиться. «Хоть бы никто не приперся, увидев машину».

Когда с нехитрым завтраком было покончено, убрал со стола, вымыл чашку… «Ну что же… пора…»

Достал из сумки пакет с письмами и высыпал их на стол. Он тогда так и не смог открыть ни одно из них. Не хватило мужества. А потом умерла мама, похороны, и стало и не до них.

Но он не забывал. Просто хотел дождаться времени, когда сможет спокойно принять их существование. И лишь только тогда прочесть.

– Ну что… дождался? Уже готов прочесть? – спросил сам себя.

– Нет, не готов, – ответил, – но прочитаю…

Ворох писем разложил в две стопки. М-да, и его письма тоже тут… В первую стопку сложил свои письма ей, а во вторую – от Марьяны к нему. Вторая стопка оказалась внушительнее. Кулаки сжались. «Мама!!! Зачем???»

Его собственные письма красовались двумя печатями. Одна, треугольная, из военной части, а вторая из почтового отделения города Севастополя с датой. Тринадцать лет назад… А словно это было вчера.

Конверты Цветаевой Марьяны были чисты. Без печатей то есть. «Значит, мать их вынимала из почтового ящика и сразу же забирала…»

Почему? Он знал почему. Все просто. Лидия Куваева ненавидела всем сердцем Марьяну.

Моль. Она называла ее Моль. За белые-белые волосы, такие же белые-белые брови и бесцветные ресницы. С чувством, с отвращением. Как сейчас, услышал мамин голос: «Что, опять к этой Моли собрался? Чтоб ее!»

Но не за странную внешность недолюбливала мать Марьянку, хоть из-за нее девочку постоянно дразнили. Вся эта ненависть, довольно бородатая, тянулась еще с ее молодости.

Мать Марьяны, Елизавета Круглова, была лучшей подругой Лидии Владыченко. Дружили девушки со школьной скамьи и были неразлучны. Лидия была красивой высокой брюнеткой с пышными волосами, черными бровями и густыми ресницами. А Лиза же – полной противоположностью. Мелкая, тощая блондинка. Ни бровей, ни ресниц. Худая как жердь. Фигуры – ноль.

Толком не понятно, что там у них произошло, но Лизавета вдруг вышла замуж за парня Лидии.

Лидия подругу и изменника не простила. Прожила всю жизнь рядом, но не простила! Их дома находились через дорогу друг от друга, но Лидия ни разу так и не заговорила с Елизаветой.

Через короткое время после свадьбы бывшего любимого и лучшей подруги Лидия выскочила замуж за первого, кто позвал – за отца Вадима, и стала зваться Лидией Куваевой. Супруг Лидии был моряком. Поэтому бывал дома крайне редко. А потом и вовсе перестал приезжать. Не сошлись характерами и развелись.

А супруг Лизаветы умер. Он работал завучем в школе. Схватился за сердце и упал замертво прямо посреди урока.

Вот такая грустная история. Остались подруги одни-одинешеньки, да с малыми детьми на руках. Вадимка был на год старше Марьянки, поэтому они в детстве часто вместе играли. Пока Лидия не видела. Запрещала. Ненависть свою не забыла и на девчонку перенесла. Уж шибко она на мать похожа. Такая же бледная и белобрысая.

Лизавета пыталась поговорить с бывшей подругой. Не один раз. И при жизни мужа и после его смерти. Но Лида даже слова сказать не давала. Грубо обрывала и уходила. Так что Лизавета смирилась и оставила ее в покое.

Мужчина повертел письма в руках. И с какого начать? Хорошо бы с первого, но как узнать, какое из них первое? Печатей-то с датами нет. Открыл первое попавшееся.

Дорогой Вадим!

Это уже третье письмо за последнюю неделю, но я все никак не могу остановиться, все пишу и пишу тебе! Вот будет забавно, если случится задержка почты и ты получишь их одновременно, правда? Но в любом случае тебе будет приятно, ведь так?

Я бы тебе писала каждый день, но сдерживаюсь. Боюсь, что утомлю своей писаниной… Когда узнаю твой адрес, то буду отсылать их по одному в день, чтоб не надоесть…

Вадим закрыл глаза. Воспоминания нахлынули без предупреждения. Вот он в который раз за день прибегает к дежурному по части и спрашивает, не было ли ему письма? Тот закатывает глаза к небу и отмахивается. Утомил, мол, сколько можно бегать?

Письма в армии были чем-то особенным… К ним относились с почтением и каким-то благоговейным трепетом. Это связь с миром, в который тебе нынче нету ходу. И этот мир, который ты ранее воспринимал, как нечто само собой разумеющееся, кажется тебе лучшим местом на свете. А письма – это единственная возможность узнать, как там сейчас в раю?

С особым трепетом относились к письмам от девушек. Их ждали и их боялись. А что если в нем последнее прости-прощай, люблю другого?

Письма от матери и друга Женьки приходили регулярно. А вот от нее – ни одного! Вадим очень переживал. А вдруг снова в больницу попала? Или ее задразнили без его защиты, и она замкнулась в себе? Она же такая ранимая!

У матери о ней не спрашивал. Знал, что в лучшем случае не ответит, а в худшем снова скажет колкость в стиле: «Да забудь ты свою калеку!»

И у Женьки не спрашивал. Гордость не позволяла. Его увлечения не одобрял никто. Женька был единственным, кто молчал по этому поводу. Наверное, поэтому и остался единственным другом.

Но через время, когда накрутил себя до нервного состояния, все же решился и словно между прочим спросил у матери, как там Марьянка поживает? Мать, как ни странно, ответила спокойно: хорошо, мол, поживает. Вышла на работу. Ходит веселая. И потом в каждом письме понемногу упоминала о ней. Марьяна прическу изменила… Марьяна уехала в санаторий и вернулась из него без палочки. Марьяна кавалера нашла, того самого, Петьку Ерохина…

«Ох, мать-мать, зачем ты вмешалась в эту историю? Может, хотела пощадить мои чувства? Боялась, что Марьянка сообщит мне о своем кавалере, а я не вынесу правды из ее уст?» Но матери больше не было, и на вопросы никто не ответит. Он отложил письмо в сторону и взялся за другое.

Здравствуй, Вадим!

Сегодня ровно три месяца, как ты уехал. Ты говорил мне, чтоб я не расстраивалась, если вдруг письма будут приходить с задержкой. Но не три же месяца?! Я встретила Женьку в магазине и спросила, не получал ли он от тебя писем? Он удивился и сказал, что уже целых шесть! Целых шесть!!! Это по два письма на месяц… А у меня пока нет ни одного… Вадим, что произошло? Я обидела тебя чем-то? Начинаю прокручивать в памяти все, что я тебе писала, а писала я много, ты и сам знаешь. Может, я что-то не то сказала? Ответь мне. Я мучаюсь, я волнуюсь и не нахожу себе места.

Пожалуйста, напиши!

Все так же люблю тебя!

Марьяна

Комок в горле мешал дышать. Хотел сглотнуть, а он не сглатывался. Письмо выпало из рук. Вадим вскочил, набрал стакан воды и залпом выпил. Захотелось курить, еле сдержался. Подошел к кухонному окну и посмотрел на ее дом. В юности он очень сожалел, что из его комнаты ее дом не виден. Бывало полночи сидел в кухне в темноте и глядел на ее окна, представляя худенькую фигурку, спящую в своей кровати.

«Значит, она не сразу меня забыла… А когда мать написала, что она начала встречаться с другим?» Но разве сейчас вспомнишь?

Он помнил только свое состояние, когда узнал об этом. Дикая, безумная боль в груди. Желание крушить, ломать, грызть и выть раненым животным. Как он это пережил тогда? А пережил ли? Ведь до сих пор в груди колет при упоминании ее имени. Или когда заметит девушку, похожую на нее. Нет, не пережил.

Вернулся к столу, открыл следующее письмо.

Добрый вечер (потому что у меня в данный момент вечер), мой самый дорогой, любимый, милый, замечательный Фей!

Хрустнули зубы. Он помнил, как она называла его Феем… Мол, после того, что он для нее сделал, он теперь должен называться Феем-Крестным!

Ты еще только трясешься в поезде в направлении своей части, а я уже пишу тебе письмо. Только не смейся! Я так привыкла, что ты всегда рядом, и мне очень одиноко и пусто без тебя. Может быть, потом будет легче, я не знаю… Но пока что постоянно хочется плакать. Я, конечно, плачу. Знаю – дура. Обещала не плакать. Но ты ведь понимал, что это обещание не всерьез? Конечно, я буду плакать. Я ведь нюня! Ха-ха!

Ладно, о грустном не будем. Так, о чем тебе рассказать? За те несколько часов, которые прошли с твоего отъезда, еще ничего важного произойти не успело. Я сходила в библиотеку и взяла там первую в своей жизни фантастику. Это «Поселок» Кира Булычева. Да-да! Мне стало интересно, что такого ты нашел в этой фантастике. Еще не читала. Вот допишу письмо и начну. Авось смогу отвлечься…

«Значит, это письмо – первое!» Он словно вживую увидел Марьянку, сидящую за своим столом и пишущую ему это письмо. Ее глаза опущены, и он замечает, какие на самом деле у нее длинные и густые ресницы, хоть и белые.

Отложил и это письмо, не дочитав. «М-да, разворошил старые раны…»

Набросив куртку, вышел во двор. Хватанул морозного воздушка. Захотелось остыть… полностью… так, чтоб гореть в груди перестало. А ведь убеждал себя, мол, все, переболел. Ни черта не переболел! Еще болит…

Спустился с крыльца, присел у заметенного снегом палисадника и, зачерпнув из сугроба, потер лицо. Набросал на голову, растер. Вроде легче стало. И тут аж подпрыгнул от крика:

– Вадим! Вадюха!!! Ты??? – у калитки стояла девушка. Ну как девушка… женщина, еще не желающая признавать, что уже не девушка. Высокая, в короткой дубленке и в лосинах в обтяжку. Настолько в обтяжку, что даже не присматриваясь, можно рассмотреть всю анатомию. А бедра… Такие бедра лучше прятать… Под макси! Мужчина перевел взгляд повыше. Из выреза явно узковатой дубленки (пуговицы вот-вот вылетят вместе с мясом) выглядывал красный тонкий шарфик, слегка драпировавший грудь внушительного размера. Лицо у женщины-девушки было отягощено косметикой. Брови-домики делали лицо чрезвычайно удивленным, а губы, на которых помада местами смазалась, выглядели… ударенными. Толстый слой тоналки и крема превратили лицо в алебастровую маску. Казалось, ткни в него пальцем – оно и осыплется, оставив после себя пустоту! А на голове… Ох, еще в школе они на такие прически говорили «взрыв на макаронной фабрике». Начес торчащих во все стороны ярко-красных волос, видимо, был призван украсить, но на мужчину возымел обратный эффект. «Кто это? Оно меня знает???» А потом пригляделся… «Ой, ё-ё-ё!»

– Танька? Танька Степанова? – протянул он.

– Да! – радостно завопила бывшая одноклассница и, хм, одна из бывших подружек. Вадим попытался улыбнуться. А Танька уже отпирала калитку и ловко, в два прыжка повисла на шее.

– Как я рада тебя видеть! Ты на встречу выпускников приехал? Да? – щебетала она, не отрываясь от него.

Вадим с силой расцепил пальцы на своей шее и отстранил девушку от себя.

– Нет! Я не надолго… по делам…

– Как тетя Лидия? Я слышала, она приболела. Ей лучше? Может, зайдем? Поздороваюсь? – красноволосая одноклассница уже повернулась идти в дом, Вадим едва успел перехватить ее за руку.

– Таня! Стой! Мама… умерла…

Шок и сожаление на лице Таньки были неподдельными.

– К-как умерла? Я же… не так давно видела ее, – пролепетала она.

– Уже… семь дней, нет, восемь, как матери не стало! – срывающимся голосом сказал Вадим. Оказывается, сказать вслух это не так и просто.

– Прости… я сожалею… – выдавила из себя Танька. – Ну, тогда пойду, не до меня тебе… – она повернулась к нему спиной и зашагала прочь на высоченных каблучищах, явив его взору объемный зад под тонкими лосинами. Вадим скривился.

– Я еще зайду, – бросила она через плечо и дала деру по замерзшей дороге.

«Эх, растреплет же всем теперь!» А ему так хотелось еще какое-то время побыть наедине с самим собой и спокойно погоревать по матери. Он от досады пнул сугроб.

«Надо же было в первый день встретить именно ее!»