Читать книгу Повесть о доме Тайра - Неизвестный автор - Страница 33

На второй день той же шестой луны дайнагона Наритику провели в парадный покой и подали завтрак. Но у дайнагона было так тяжело на сердце, что он даже не прикоснулся к палочкам для еды. Затем подъехала карета, ему велели садиться, и дайнагон, против собственной воли, повиновался. Со всех сторон карету окружили вооруженные самураи, из приближенных же дайнагона не было ни одного человека. «Я хотел бы еще раз увидеться с князем Сигэмори!» – просил он, но и в этой просьбе ему отказали.

– Пусть суров приговор и я осужден на заточение в дальнем краю, но где это видано – не позволить никому из моих родных или хотя бы слугам сопровождать меня! – так горевал дайнагон, сидя в карете; даже стражники-самураи и те преисполнились к нему сострадания.

Карета покатилась по Восьмой дороге на запад, потом свернула к югу, на дорогу Красной Птицы, Сусяку и дайнагон увидел дворец, – увы, больше ничто не связывало его с дворцом! Люди, сроднившиеся за долгие годы службы, все, вплоть до пажей и погонщиков волов, плакали, горюя о дайнагоне; не было ни одного человека, чьи рукава не увлажнились бы пролитыми слезами. А супруга и малые дети? Тоска с новой силой сжимала душу дайнагона при мысли, что испытывают они в эти мгновения.

Вот миновали уже загородную усадьбу-дворец Тоба – не было случая, чтобы дайнагон не сопровождал государя Го-Сиракаву, когда тот совершал сюда свой выезд… Неподалеку, в долине между горами, находилось и собственное поместье дайнагона Суха-ма. Но и мимо него он тоже проехал теперь как посторонний.

Выехав из Южных ворот Тоба, самураи заторопились: «Готово ли судно?»

– Куда же вы везете меня? – спросил дайнагон. – Если все равно суждена мне смерть, так уж лучше убейте где-нибудь здесь, поблизости от столицы!

Дайнагона неминуемо ждала казнь, и если его пощадили и заменили казнь ссылкой, то лишь благодаря заступничеству князя Сигэмори. В давние годы, когда дайнагон был еще всего лишь тюнагоном, назначили его правителем земли Мино. И вот зимой 1-го года Као случилось, что к его наместнику Масатомо пришел монах из местного храма Хирано (а храм тот находился в ведении и под покровительством Святой горы Хиэй). Монах предлагал купить ткани, какие изготовляли в монастыре. Наместник же был пьян, и под пьяную руку облил ткань тушью. Монах рассердился, стал браниться. Наместник крикнул: «Молчать!» – и обошелся с ним очень грубо. Тогда несколько сот монахов нагрянули в усадьбу чиновника. Тот, как водится, дал отпор; при этом человек десять, а то и больше монахов было убито. Тут уж разгневались монахи Святой горы. На третий день одиннадцатой луны того же года подали они челобитную государю Го-Сиракаве, требуя правителя тюнагона Наритику отправить в ссылку, а его наместника предать смерти. Так случилось, что Наритику приговорили к ссылке в край Биттю и уже было отправили туда под стражей, но доехал он всего лишь до Седьмой Западной дороги в столице, когда государь Го-Сиракава по своему единоличному усмотрению отменил приговор и возвратил Наритику обратно. Говорили, будто монахи горы в отместку прокляли Наритику самым страшным проклятием… Тем не менее в следующем году он получил новое высокое звание, обойдя при этом вельмож Сукэкату и Канэмасу. Сукэката был заслуженным старым придворным, Канэмаса – одним из самых знатных вельмож того времени. Оба были к тому же старшими сыновьями и главами родовитых своих семейств, и то, что их обошли при очередном присвоении рангов, было весьма прискорбно! Тюнагона же Наритику повысили в звании за то, что он построил дворец на Второй дороге, в столице, и преподнес его в дар государю Го-Сиракаве. А еще через год ему вышло новое повышение, он стал дайнагоном. «И это несмотря на проклятие Святой горы!» – дивились люди, наблюдая его стремительный взлет.

Однако на сей раз судьба жестоко обошлась с дайнагоном – кто знает, может быть, именно из-за проклятия монахов… Божья ли кара, людское ли проклятие – рано или поздно непременно настигнут они человека, и никто не знает, в какой час свершится возмездие!

На третий день той же луны в бухту Даймоцу[205] из столицы прибыл гонец. Дайнагон затрепетал, услышав об этом. «Наверное, он привез приказ зарубить меня здесь!» – подумал он, однако приказ был иной: отправить его в изгнание на остров Кодзима, в край Бидзэн. И еще привез гонец дайнагону личное письмо от князя Сигэмори. Письмо гласило:

«Я всячески старался, чтобы место ссылки назначили поближе к столице, и, как мог, пытался усовестить Правителя-инока, но, увы, к великому моему прискорбию, ничего не добился. Теперь вы убедились, сколь я неловок и ни на что не пригоден! Но все-таки удалось хотя бы жизнь вашу вымолить!..»

И еще велел князь Сигэмори гонцу передать его наказ старшему самураю Цунэтоо из Намбы: «Всячески ухаживай за дайнагоном, пекись о нем неустанно и не вздумай пренебречь сим приказанием твоего господина!» К этому присовокуплены были подробные советы, как поступать в тех или иных обстоятельствах, с которыми путники могут встретиться по дороге.

«Куда же меня везут? – думал дайнагон, разлученный и с государем-иноком, столь к нему благосклонным, и с супругой своей, и с детьми, а расставаться с ними, даже на короткое время, всегда было для него мукой. – Нет, видно, не суждено мне вернуться снова в столицу, не видать больше жены и детей! В былые годы меня уже однажды приговорили к ссылке по жалобе монахов горы, но тогда государь сжалился надо мной, и меня вернули назад с Седьмой дороги. Но на сей раз меня ссылают вопреки его воле… Как же это возможно?!» Так горевал он и плакал, припадая к земле, взывая к небу, но, увы, все напрасно!

С рассветом спустили на воду лодку и поплыли, но и в пути дайнагон все время обливался слезами; казалось, смерть ему гораздо милее жизни, и все-таки он не умер, жизнь, недолговечная, как росинка, не покинула дайнагона. Постепенно все дальше становилась столица, все ярче синели белопенные волны – след лодки, уплывшей вдаль[206], как сказано о том в песнях… Дни шли за днями, столица все отдалялась, а край, прежде казавшийся бесконечно далеким, становился ближе и ближе. Наконец лодка причалила к острову Кодзима, что в краю Бидзэн, и дайнагона привели в жалкую хижину под плетенной из сучьев кровлей. Жилище это было таким убогим, что дайнагону оставалось лишь изумляться. А остров был как все острова – позади горы, впереди море. Ветер, шумевший в прибрежных соснах, волны, с грохотом набегавшие на берег, – все, что касалось слуха и взора, усиливало и без того неизбывное горе дайнагона.