Читать книгу Вельяминовы. Начало пути. Часть вторая. Том первый - Нелли Шульман - Страница 3

Он ждал мужчину, но из-за бархатной занавески раздался женский голос. «Простите, святой отец, ибо я согрешила». Священник вздрогнул. Зашуршали юбки, запахло чем-то приятным вроде апельсина. Женщина начала говорить.

Священник сомкнул длинные красивые пальцы. Правила не менялись. В любом городе это был кафедральный собор, первый вторник месяца после утренней мессы. Им сообщали заранее – священник не знал, как. Он, в общем, и не хотел знать.

Город ему понравился. По сравнению с Мехико, здесь было спокойней, с ближнего океана дул легкий ветерок. Колониальная администрация оказалась менее заносчивой, чем те, с кем он имел дело на севере.

– Провинция, – хмыкнул священник.

– Семнадцать Ave Maria и пятнадцать Miserere, – сказал он женщине. Это означало семнадцатого числа, в три часа дня.

– Хорошо, святой отец, – ответила она тихо.

– И пусть придет муж, – сердитым шепотом велел священник, – работает, он а не вы.

– Он болеет, – в ее голосе ему послышалось что-то похожее на смущение или стыд.

Женщина ушла, но в кабинке еще витал аромат флердоранжа. Джованни ди Амальфи не знал, как она выглядит. Так тоже было безопасней. Бархатная занавеска заколыхалась, он приготовился слушать следующего прихожанина.

На ступенях гулкого собора донья Эстелла подняла тростниковый зонтик, расписанный ярким индейским узором. Одноногий старик, дремавший в тени колонны, встрепенулся, услышав звон монеты: «Да благословит вас Господь, прекрасная сеньора».

– Заходите, дон Родриго, – ворчливо сказала женщина, – ваше снадобье готово.

Мартовское солнце грело лицо, донья Эстелла улыбнулась.

– А деньги, прекрасная сеньора? – вздохнул старик.

– Его величество выдает мне пенсию за ногу, потерянную в сражениях дона Франсиско Писарро, да благословит Господь его святую душу, – старик перекрестился, – однако ваш муж бесплатно никого не лечит. Я два десятка лет кашляю, покашляю еще, – он сплюнул в густую пыль городской площади.

– Зайдите ко мне, – тихо сказала Эстелла.

– Сеньора не только прекрасна, но и добра, – отозввался старик, – как донья Ангелина, упокой ее Господь.

– Вы ее знали? – заинтересовалась Эстелла.

– Знал ли я любимую женщину дона Франсиско Писарро? – морщинистое лицо старика смягчилось.

– Я воевал при Лос Салинасе, где и оставил ногу. Я тогда был мальчишкой восемнадцати лет, донья Эстелла. Донья Ангелина выходила меня, она знала индейские травы…

Старик посмотрел вдаль, будто и вправду видел своего командира с протянутой к небу шпагой, под сенью испанского флага.

– Здесь он и стоял, на площади? – спросила Эстелла.

– Стоял, и я рядом с ним, – старик вздохнул, – здесь мы основали город, донья Эстелла, почти пятьдесят лет назад. Мне скоро восьмой десяток пойдет, зажился я…

– Не смейте, дон Родриго! – женщина поджала губы.

– Приходите за снадобьем. У меня есть хорошее вино и ваше любимое печенье. Расскажете мне про донью Ангелину, – старик загадочно улыбнулся:

– Когда заговорщики, да гореть им в аду вечно, убивали дона Писарро, он начертил на камнях пола крест своей кровью. Он вскричал: «Где мой верный Родриго, пусть принесет мне меч!». Уронив голову на грудь, старик замолчал.

Эстелла перекрестила его. Раскланиваясь со знакомыми, женщина пошла по узкой улице, лавируя среди груженых мулов. В Лиме был базарный день.

На патио царила прохлада, птицы прогуливались по кромке чаши со свежей водой. Жена вице-губернатора усадила Эстеллу в плетеное кресло индейской работы.

– Да хранит вас пресвятая дева Мария, донья Эстелла. Помогает ваше снадобье, – женщина покраснела, – в жар меня не бросает, как раньше.

Эстелла развязала атласный мешочек, висящий у нее на руке: «Я принесла обещанную мазь для вашей дочки».

– Позови донью Каталину, – велела женщина индейской служанке, поставившей на мозаичный стол вербеновый лимонад и бисквиты.

Полная девушка присела: «Спасибо, донья Эстелла». На лбу и подбородке подростка краснели крупные прыщи. Эстелла велела: «Смазывай два раза в день и чаще бывай на солнце».

– Она и так очень смуглая, – озабоченно сказала мать, когда Каталина ушла, – выдать бы ее замуж. Тогда и с кровями наладилось бы, но ей только шестнадцать лет…

– Хотите, мой муж ее посмотрит, – Эстелла отпила лимонада, – разумеется, при вас, – женщина задумалась.

– Лучше дона Диего врача не найдешь, хоть все колонии обыщи, но Каталина будет стесняться. Я поговорю с мужем, когда он вернется. Он сейчас на новых серебряных рудниках.

– Богатые промыслы? – невзначай поинтересовалась Эстелла.

– Очень, – ответила женщина, – он налаживает перевозку серебра в Кальяо, организует охрану. Надо мне пригласить вас на обед, когда он приедет, интересно будет послушать!.

– Я буду вам благодарна, – искренне ответила Эстелла. Она поднялась, чтобы уходить. Жена вице-губернатора ласково взяла ее за руку:

– Моя дорогая, я хочу, чтобы вы знали, что я вас всем ставлю в пример. Я говорю: «Посмотрите на донью Эстеллу, она настоящая христианка, истинная дочь святой церкви». Вы знаете, милая, что есть женщины, унижающие индианок, обижающие их бедных детей. Однако вы возитесь с Хосе, словно он действительно ваш сын, – женщина осеклась: «Простите, я не подумала…»

– Все в порядке, – отозвалась Эстелла, – а дети действительно просто дети.

Она ушла, покачивая стройной спиной. Глядя ей вслед, женщина хмыкнула:

– Хорошо, что у моего ублюдки выходят девочками. Я бы не пережила, предпочти он родному сыну незаконного ребенка. Хотя Эстелла не может рожать, ей легче.

Хосе играл на дворе с котятами. Подбежав к Эстелле, малыш потерся головой о ее руку.

– Я тебе бисквитов принесла, – сказала та, – только сначала поедим. Мама на рынке?

– Ага, – кивнул Хосе, – она пошла покупать поросенка на обед папе.

– Поросенка, – иронически улыбнулась Эстелла. Обедала она у себя в комнате, одна. Потом Хосе постучался к ней: «Пора заниматься!». Эстелла слушала, как он читает Псалмы. Дверь приоткрылась. Муж стоял на пороге.

– Мы спать идем, – сказал он, – Мануэла устала. Уложишь его? – он кивнул на сына. Лицо индианки было спокойным. Живот женщины заметно выдавался вперед. Эстер бесстрастно отозвалась: «Да, конечно».

Из-за тонкой стены доносился мерный скрип кровати. Эстелла ласково сказала Хосе: «Напиши еще одну строчку, помолимся и пора в постель». Уютно устроившись у нее на коленях, мальчик прижался теплой щекой к ее руке. Хосе заснул. В доме, наконец, стало тихо.

Заперев дверь комнаты на засов, Эстелла встала на колени. Поддев полловицу ножом, женщина достала зашифрованные заметки. Завтра ее ждали в Кальяо с донесением.

В окне чисто выбеленной кельи играл яркий закат. Медный диск освещал дорогу серого камня, ведущую в Кальяо. Колокола били к вечерне. Священник перекрестился на распятие темного дерева. Как всегда, он молился за ее душу.

– Я не могу, – сказал он Джону в таверне при бойне. В трущобах за Тибром было безопасно.

– Он тебя ищет, – ответил Джон, – он спрашивал в курии. Ты не иголка в стоге сена, Джованни, ты уважаемый римский гражданин, тебя все знают, – Джон помедлил.

– Это единственный выход. Отсюда ты пойдешь к твоему знакомцу из коллегии кардиналов и скажешь, что хочешь постричься. Внезапное озарение, тебе во сне явился святой Франциск Ассизский. Не мне тебя учить. Отправляйся в монастырь, куда-нибудь в горы, подальше.

– Но что потом? – Джованни хмуро отпил вина.

– Ради спокойствия я распущу слухи, что тебя казнили, – ответил Джон, – а через год все уляжется. Приезжай в Лондон, венчайся с твоей дамой сердца, и живите тихо в деревне.

– Я пока не могу с ней повенчаться, – еще более хмуро ответил Джованни, – это Мария, жена Куэрво.

– И тебя угораздило, – хмыкнул Джон.

– Вы не мальчики, разберетесь без кровопролития. Но ей тоже сообщат о казни. Если кто-то проговорится, что ты жив, тебя ничто не спасет. И я не спасу.

Через два дня он стал послушником. Ледяным горным утром, спустившись из аббатства в деревню, он нашел в тайнике, устроенном Джоном, записку. Прочитав скупые строки, тщательно разорвав бумагу, Джованни пустил клочки по ветру. Он просил Бога, чтобы его сердце остановилось среди скованных холодом камней. Остановившись, он прошептал:

– Господи, и дитя тоже. Это могла быть моя дочь, моя девочка, – на следующий день, оставив в тайнике короткий ответ, он принял годовой обед молчания.

– Девочка, – его губы опять зашевелились. Джованни всегда молился за нее. Она умерла некрещеной, он не знал, его ли было дитя, но все равно молился, не умея поступить иначе.

Джованни сел за стол. За несколько дней в трибунал святой инквизиции уже принесли пачку написаннных безграмотными почерками доносов. Перед очередным заседанием надо было во всем разобраться.

Вымыв руки в серебряном тазу, Давид ласково посмотрел на зардевшуюся девушку.

– Вот и все, донья Каталина. Вы совершенно здоровы.

Она смутилась: «Спасибо большое, дон Диего, вы такой замечательный врач!»

– Иди, милая, – велела жена вице-губернатора, – переодевайся к обеду.

Присев у двери, бросив взгляд на Давида, девушка вышла.

– Донья Исабель, – заметил Давид, – ваша дочь еще подросток. Все пройдет, когда она обвенчается. Я видел много таких пациенток, – он собрал инструменты, – когда они ложатся в брачную постель, их и не узнать. Она быстро забеременеет, – донья Исабель повертела кружевной платок.

– Ах, дон Диего, – вздохнула женщина, – она единственная дочь. Сыновья выросли и служат короне, а Каталина родилась, когда мне было под сорок. Мы и не ждали ее. Ей только шестнадцать лет…

Давид пожал плечами.

– Если тянуть, – он поискал слово, – то неприятности усугубятся. Женщина должна носить, рожать и кормить, только так она будет здоровой.

– Но за кого здесь выходить замуж? – посетовала его собеседница.

– Все порядочные мужчины приезжают в колонии с женами, как вы. Не отдавать же девочку за солдата. Пойдемте, а то донья Эстелла соскучилась. Мой муж кого угодно заговорит.

Давид коротко поклонился, пропуская женщину вперед.

Осень только началась, но в зале разожгли камин.

– Вы не представляете, донья Эстелла, как холодно в горах, – вице-губернатор разлил вино, – пейте, бочки вчера привезли из Кальяо. Их доставили корабли, пришедшие за серебром.

– Отличное вино, – Эстер попробовала терпкую жидкость. Вино оставляло на языке привкус дуба и дыма. Женщина вспомнила прозрачное небо над мягкими холмами. Золотые листья падали с деревьев, в осенней лазури слышался птичий крик.

– Вы улыбаетесь, – рассмеялся вице-губернатор.

– Пахнет Старым Светом, дон Фернандо, – женщина выпила еще. «Вы говорили, что на рудниках зябко?»

– Ужасно, – вице-губернатор поежился, – но с Божьей помощью, донья Эстелла, месторождение даст значительно больше руды. Мы пока только начали разработку.

– Выплавлять металл вы будете на месте? – поинтересовалась женщина. «Или повезете в Лиму?»

Дон Фернандо, такой же низенький и сухощавый, как его жена, пожал плечами.

– Зачем? На рудниках стоит мастерская. Слитки отправятся прямо в Кальяо на мулах. Пока раз в неделю, по пятницам, а там посмотрим, – Эстер потянулась за печеньем.

– Не опасно ли перевозить серебро только с проводниками, без охраны?

– С каждым караваном я отправляю пять десятков вооруженных солдат – гордо заметил вице-губернатор, – никто не посмеет приблизиться к испанскому серебру, донья Эстелла. Пока я здесь, оно останется в целости и сохранности.

– Вы истинный слуга его величества, – горячо сказала Эстелла, – такими людьми, как вы, надо гордиться, – вице-губернатор зарделся:

– Нас ждут в столовой. Рыба свежая, донья Эстелла, утром она плавала в океане.

– Вы нас балуете, – лукаво сказала женщина.

Часы собора пробили полночь. Донья Исабель отложила письмо старшему сыну. Он служил в колониальной администрации в Панаме. Дверь осторожно заскрипела. Муж вошел со свечой.

– Дон Диего посоветовал обвенчать Каталину, – женщина удобней устроилась в постели.

– Он считает, что не стоит тянуть, а то все будет ухудшаться. Я думала написать Мигуэлю. Может быть, он найдет кого-то подходящего в Панаме?

– Больно далеко, – пробормотал муж, – пусть лучше она останется под нашим крылом.

– Здесь ей не за кого выходить замуж, – сухо ответила жена. Помолчав, женщина добавила:

– На рудниках или еще где-нибудь делай что хочешь, плоди ублюдков, а здесь столица и твой семейный очаг. Здесь твоя дочь растет. Чтобы ты больше не знался с индейской тварью, с которой ты сейчас слез. Я ее выгоню из служанок, увози ее в горы, и живи с ней. Но под моей крышей чтобы этого больше не было, – муж, не говоря ни слова, задул свечу.

Они медленно шли по узкой улице. Эстер подняла голову. Крест Центавра висел в зените. В свете полной луны лицо Давида казалось мертвенно-бледным. Эстер вспомнила предания, что ей пересказывала приемная мать.

– Словно он дибук, призрак, – женщина поежилась.

– Дай мне разводное письмо, и я уеду, – едва слышно сказала Эстер, – я просила о нем еще четыре года назад, когда…

Она вернулась из Кальяо раньше, чем рассчитывала. Дома было тихо и темно. Застыв на пороге, прислушиваясь, Эстер осторожно прошла к спальне. Распахнув дверь, Эстер отвела глаза. Давид сухо сказал: «Выйди». Она ждала, прислонившись к беленой стене. Муж, наконец, появился на пороге.

– Хоть бы оделся, – устало подумала Эстер.

– Ты не рожаешь! – яростным шепотом сказал Давид.

– У тебя за три года случилось пять выкидышей. Я не хочу жить с больной. Я хочу жить с нормальной женщиной, которая принесет мне сыновей. Я хочу детей, как любой мужчина!

– От того, что ты сейчас делал, дети на свет не появляются, – не удержалась Эстер. Давид было занес руку, но отступил: «Она беременна, третий месяц идет».

– А, – равнодушно заметила Эстер.

– Твои дети не будут евреями, – она издевательски добавила, – дон Диего.

– Мне все равно, – зло ответил муж, захлопнув дверь спальни. Вечером он пришел в комнату Эстер.

– Праотец Авраам взял наложницу, когда его жена не могла рожать. Молчи, иначе завтра я отправлюсь к губернатору, и он узнает все. Я расскажу ему и о Кальяо, и о Панаме, и о том, почему испанское серебро не добирается до Испании.

Она побледнела: «Чего ты хочешь?».

– Не вмешивайся в мою жизнь, – коротко ответил Давид. Мануэла легко родила здорового мальчика и сейчас опять была беременна.

– Даже если ты уедешь, я не смогу обвенчаться, – ненавидяще ответил муж, – у католиков нет развода.

– Отравить меня у него духу не хватит, – спокойно подумала женщина, – и я готовлю себе сама. Они едят и свинину, и чего только еще не едят.

– Если ты, Давид, ждешь, что я с горя повешусь, – ядовито сказала жена, – то не дождаться тебе этого.

Она пошла вперед, не оглядываясь. Взглянув на ее прямую спину, Давид прошептал: «Господи, сделай что-нибудь, скорее!». Поняв, что не знает, какого бога он просит, Давид только горько улыбнулся.

За завтраком Мануэла посмотрела на него чуть раскосыми глазами:

– Может быть, когда я рожу, ты признаешь Хосе? И это дитя, – она положила руку на живот, – тоже? Пожалуйста, Диего.

Молча собрав бумаги, Давид поцеловал сына.

– Ты молодец, – ласково сказал он, – я видел твою тетрадь. Тебе недавно исполнилось три года, а ты хорошо пишешь и бойко читаешь.

– Я стараюсь, – сын покраснел, – мне нравится заниматься с доньей Эстеллой, она добрая.

Давид вышел, ничего не ответив. Хосе повозил деревянной ложкой по грубой тарелке.

– Мама, донья Эстелла всегда будет с нами жить?

– Нет, – холодно ответила Мануэла, унося грязную посуду.

Солнце заливало площадь ярким светом. Эстер нырнула в боковую улицу. Часы на колокольне пробили три. Высокий священник прогуливался в тени балконов. Шла сиеста, город отдыхал, только издалека доносились команды. Начальник гарнизона гонял новобранцев.

– Я же говорил, – укоризненно взглянул на нее священник, – пусть придет ваш муж. Это рискованно, уважаемая сеньора.

Эстер закинула голову. Святой отец был много выше ее. Темные, с золотыми искорками, глаза недовольно сощурились.

– Господи, какой красавец, – отчего-то подумала Эстер. Женщина сердито буркнула:

– Я тоже все знаю. У мужа пациенты, он не всегда может освободиться.

Женщина оказалась маленького роста, худенькая, словно подросток. Черные волосы она прикрыла простым чепцом. Смотрела она на Джованни прямо, ничуть не смущаясь. Он вздохнул:

– Ладно, что с вами делать. Город маленький, рано или поздно мы бы все равно встретились. Скажите, – он кашлянул, – на исповеди вы говорили правду?

– Зачем тогда исповедь, – женщина коротко улыбнулась, – вы же настоящий священник, а не только…

– Настоящий, – Джованни задумался. «Уезжайте отсюда, дорогая сеньора. Не надо подвергать себя опасности».

Эстер помолчала: «Если я уеду, некому будет работать». Взглянув на ее пылающие щеки, Джованни все понял.

– Ваш муж может завтра пойти к губернатору и все ему рассказать. Тогда никто вас не спасет, даже я, – мягко сказал он. Эстер сглотнула слезы.

– Он не пойдет. Он трус, святой отец, и побоится пыток. У него пациенты, студенты, у него выходит книга. Он не пойдет.

– Господи, бедная девочка, – вздохнул Джованни, – угораздило ее попасть в такой переплет. Но держится она хорошо, молодец.

Глубокой ночью Давид сказал ей, что не поедет в Кальяо.

– Там ждут донесения, – удивилась Эстер, – как это ты не поедешь!

Приподнявшись на локте, муж сердито посмотрел на нее: «Я врач и ученый. Я не хочу этим заниматься! Я боюсь, в конце концов, и за себя, и за тебя!»

– Твоя семья живет в безопасности только потому, что ты согласился сюда поехать, – напомнила ему Эстер, – от тебя ждут работы, Давид, которую ты обещал делать.

– Можешь сама ей заниматься, – муж задул свечу, – ты все знаешь. До Кальяо семь миль, дорога безопасная. Я тебе не помешаю, но и помощи от меня не жди. Мне моя жизнь еще дорога.

– Ах, вот как, – Эстер отвернулась. Они заснули, не прикасаясь друг к другу

– Спасибо за сведения о рудниках, – Джованни выслушал ее, – у вас есть связи с индейцами в горах?

– Я лечу их женщин и детей, – кивнула Эстер, – а они снабжают меня травами для снадобий.

– Милая сеньора, – решительно сказал Джованни, – скоро сюда придут английские корабли. Вы уедете вместе с серебром. Отправляйтесь в Лондон, где решат, что с вами делать. Незачем вам здесь торчать.

– Но кто будет работать? – озабоченно спросила женщина.

– Пока здесь остаюсь я – отозвался Джованни, – расскажите, где живут ваши индейцы. На следующей неделе мы отправляемся в горы, крестить и обучать катехизису. Заодно я с ними поговорю о караванах с серебром.

– В Кальяо мне сказали, что корабли из Испании стоят под погрузкой, – Эстер повертела зонтик, – но пойдут еще несколько караванов. Вице-губернатор хочет вывезти как можно больше слитков до прихода зимы.

– Корабли, стоящие в Кальяо, не доберутся до Панамы, – хмыкнул Джованни, – а оставшееся серебро мы перехватим в горах.

Эстер опустила глаза: «Мне очень стыдно, что все так вышло».

Джованни помолчал: «Люди не святые, дорогая сеньора. Всякие вещи случаются, но нельзя поступать бесчестно».

– Он не поступит, – убежденно сказала Эстер, – он трус и слабый человек, но не предатель.

– Держите, дон Диего, – печатник протянул пухлую стопку листов, – проверяйте и на следующей неделе начнем набор.

Давид вдохнул запах свинцовых литер и краски. Университетская типография, вторая в Новом Свете после Мехико, помещалась в сыром подвале. Со двора доносились гулкие удары колокола, зовущего к обедне, звонкие голоса студентов.

– Tractado de las drogas y medicinas de las India, – прочел Давид, – трактат о лекарствах, и медицинских средствах Индий.

– Мне надо перевести книгу на латынь, – озабоченно сказал он печатнику, – если по ней станут обучать в университетах Старого Света, то нужен латинский вариант.

– Время у вас есть, – отозвался типограф, – переводить не писать. Сколько вы потратили на первый том?

– Почти четыре года, – вздохнул Давид, – во втором я соберу описания распространенных здесь болезней, со схемами лечения.

– Дон Диего, – торжественно сказал печатник, – вы сделаете для медицины то же самое, что сделал дон Гарсия де Орта, опубликовавший руководство по лекарствам и болезням Восточных Индий. Все врачи колоний должны быть вам благодарны.

Давид смутился: «Это только начало. Я все проверю и принесу вам».

– Я отдал экземпляр в трибунал святой инквизиции, – напомнил печатник, – но там ведь нет ничего… – он со значением кашлянул.

– Разумеется, нет, – пожал плечами Давид, – все в соответствии с учением нашей святой церкви.

Дома Хосе забрался к нему на колени: «Папа, что это?».

– Моя книга, – Давид улыбнулся: «Я написал книгу, представляешь!»

Темные глаза ребенка наполнились восторгом: «Можно почитать?». Давид пощекотал его.

– Вырастешь и будешь по ней заниматься. Пойдем, милый. Мама старалась, готовила обед, не след, чтобы он остывал.

Ночью, целуя Мануэлу, он вспомнил лежащую на одинокой кровати за соседней стеной. Услышав стон жены, он шепнул: «Еще!»

– Хосе, – робко сказала она.

– Он седьмой сон видит, – Давид прижался к ее плечу: «Не волнуйся».

– Но… – еще более робко спросила Мануэла.

Давид усмехнулся: «Не думай о ней, думай обо мне. Покажи, как тебе хорошо со мной».

Эстер накрыла голову подушкой, но до нее все равно донесся женский крик. Она сидела, привалившись к беленой стене. На покрытом скатертью столе догорали две свечи. Наконец, дом затих. Только тогда Эстер смогла заснуть.

В приемной архиепископского дворца было зябко. Недавно построенное здание еще не просохло. Мануэла поежилась, накинув шаль. Хосе играл на полу с камушками. Мальчик поднял голову.

– Мама, можно я пойду во двор? Здесь холодно.

– Иди, милый, но не выходи за ворота, – разрешила Мануэла.

На грубых скамьях сидели мужчины и женщины, испанцы, индейцы и метисы. Достав розарий, уставившись на статую Девы Марии, Мануэла зашептала молитву.

– Я хочу, чтобы у моих детей был отец, – вздохнула девушка, – Господь меня простит. Она еретичка. Если ее не станет, Диего со мной повенчается. Я буду женой уважаемого человека, а мои дети никогда не узнают невзгод. Вот и все. Господь меня простит, – твердо повторила она. Высокие двери открылись, секретарь прокричал:

– Трибунал Святой Инквизиции начинает заседание! Вызванные, пройдите направо, остальные ждите своей очереди.

Достав из мешочка нитки и спицы, Мануэла принялась вязать шапочку будущему ребенку. Она поняла, что ждать придется долго.

– На сегодня вроде закончили? – председатель трибунала откинулся на спинку кресла.

– Хорошо, что вы приехали, отец Джованни. Сразу видно опытного человека. Бумаги в порядке, ничего не перепутано, все на своем месте. Вы, должно быть, долго проработали в Мехико?

– Больше пяти лет, ваше высокопреосвященство, – ответил Джованни, – и не только в столице. Я объездил всю страну, бывал в Панаме, в Картахене и в Сан-Агустине, во Флориде, – архиепископ заметил:

– Надеюсь, что вы надолго останетесь у нас. Вице-королевство огромно, работы много, а людей, особенно опытных, не хватает.

– Что делать с просителями, ожидающими очереди? – мягко напомнил Джованни. «Выслушаем их сейчас, или пусть приходят завтра?». Архиепископ махнул рукой.

– Придется довольствоваться холодными закусками, но давайте сегодня все закончим. Завтра предстоит возиться с книгами, это дело долгое.

Робко заглянув в зал, Мануэла перекрестилась на распятие.

– Проходите, милая, – ласково сказал архиепископ. Священник шепнул Джованни на латыни: «Они, как любое животное, тянутся к доброй руке».

– Ваше имя, сеньора? – Джованни окунул перо в чернильницу.

– Я не сеньора, – женщина покраснела. Джованни понял, что ей вряд ли больше двадцати лет.

– Мануэла Гарсия, святой отец, – она поклонилась.

– Здесь они все Гарсия, – тихо сказал секретарь трибунала, – а если не Гарсия, то Мендоза.

– И сколько вам лет? – Джованни записал.

– Прошлым месяцем было девятнадцать, святой отец. Я служанка у дона Диего Мендеса, врача. И у его жены, доньи Эстеллы.

– Вы католичка? – спросил секретарь.

– Конечно, святой отец, – женщина опять перекрестилась, – мои родители обратились к Святой Церкви при жизни дона Франсиско Писарро.

Архиепископ немного раздраженно посмотрел на большие часы: «Хорошо, и что вы хотите нам рассказать?».

– Моя хозяйка, донья Эстелла, – Мануэла подалась вперед, – не искренняя христианка.

Архиепископ взглянул на Джованни.

– Повезло вам, на первом же заседании обнаружили еретиков. Хотя весь город знает, что дон Диего живет с этой Мануэлой, – он кивнул на дверь, – у них есть сын и вы видели, что она опять ждет ребенка.

– Я бы не стал доверять ее показаниям, – хмыкнул Джованни, – в Мехико было много случаев, когда индианки из ревности оговаривали невинных женщин. Чего только не плели! Якобы они оборачивались змеями или летали по ночам.

– Вы правы, торопиться не стоит, – архиепископ задумался.

– Однако она была очень тверда. Ее хозяйка не ест свинины, а вечером пятницы запирается в своей комнате, где зажигает свечи. Все сходится. Жаль, что мы не спросили о доне Диего. Вы понимаете, отличается ли он от других мужчин, – архиепископ тонко усмехнулся. Джованни пожал плечами.

– Во-первых, откуда ей знать других мужчин? В пятнадцать лет она поступила к ним служанкой и через два месяца этот дон Диего стал с ней жить. Она никого, кроме него, и не видела.

– Это верно, – согласился архиепископ, – а во-вторых?

– Во-вторых, судя по его папке, – Джованни положил ладонь на документы, – он родился в Испании. Я видел в Мехико много конверсо его возраста. Им давно не делают обрезание. Поумнели, знаете ли.

– Завтра и проверим, – подытожтил глава трибунала, – вызывайте дона Диего, – велел он секретарю, – поговорим с ним по душам. Не хотелось бы его терять, – архиепископ поднялся, – он отличный врач. Моя подагра, наконец, успокоилась только с его помощью.

– Я думаю, – заметил Джованни, – что все не более, чем недоразумение. Вы знаете эту донью Эстеллу?

– Очень милая женщина, – архиепископ прошел в заботливо открытые секретарем двери, – и хорошенькая, настоящая кастильская красота. Не то, что эта вшивая индианка, – он махнул в сторону двора, – однако донья Эстелла бесплодна.

В столовой накрыли закуски. Архиепископ потер руки: «Особо не наедайтесь, вечером нас ждут на обеде у вице-губернатора».

– Скажите, отец Джованни, – спросил секретарь трибунала, суетливый отец Альфонсо, – в Мехико вы жгли еретиков?

– Жег, – Джованни отпил терпкого вина из серебряного кубка.

– Я вас прошу, сеньор да Сильва, – Джованни шептал почти беззвучно. Скорчившись на соломенной подстилке, старик отвернулся от него.

– Ваш сын и невестка в безопасности, их предупредили. Они сейчас в море, по дороге в Старый Свет.

– Нигде не спрятаться, – горько сказал старик, – даже сюда вы пришли.

– Сеньор да Сильва, – терпеливо повторил Джованни, – пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы страдали, но я не могу вас спасти, время потеряно, – Джованни увидел яростные искры в темных, глубоких глазах.

– Я никогда не отрекусь, – решительно сказал старик, – я родился евреем, им и умру. И хватит об этом.

Джованни отставил бокал.

– Какое приятное вино. Немного отдает дымом. Я вспомнил осень на холмах моего родного Рима. Небо лазоревое, рыжие листья шуршат под ногами, в монастыре бьет колокол и тоже пахнет дымком.

– Я вырос под Толедо, – архиепископ утер глаза, – как вы красиво сейчас сказали, отец Джованни. Словно я вернулся домой в Испанию.

– Отец Альфонсо, – обернулся Джованни к секретарю, – мы начнем разбираться с книгами завтра в полдень?

– Если вовремя привезут из Кальяо те, что лежат на кораблях, – выпятил губу секретарь, – в Кадисе все проверяют перед отправкой, но мы обязаны их просмотреть, прежде чем пускать в свободное обращение. Осторожность превыше всего.

– Ваше высокопреосвященство, я могу после заутрени поехать в Кальяо, и за всем проследить, – обратился Джованни к архиепископу. «Я встаю рано, мне это не трудно».

– Вы меня очень обяжете, отец Джованни, – обрадовался тот, – надеюсь, что с вашим появлением у нас больше не случится заминок в работе.

– Не случится, – Джованни налил себе еще вина.

– Отличная рыба, – заметил Джованни, – в Мехико такой не найти. Море там далеко, а озерная совсем не того вкуса. Вы удивительно хорошо готовите, донья Исабель.

– Благодарю вас, – смутилась жена вице-губернатора. На столе красного дерева в тяжелых канделябрах горели свечи.

– Как сегодняшнее заседание? – дон Фернандо разлил вино.

– Интересное, – усмехнулся архиепископ, – с помощью отца Джованни мы во всем разобрались. Нам повезло. В Новом Свете мало опытных инквизиторов, а отец Джованни именно таков.

– Вы, должно быть, приняли сан в юности, святой отец? – спросила донья Исабель.

– Представьте, нет, – отозвался ди Амальфи, – я постригся в монахи в тридцать шесть лет.

– С другой стороны, – архиепископ отпил вина, – я считаю, что священник должен узнать жизнь. Если с детства живешь в монастыре, это невозможно, – прочли молитву, дон Фернандо поднялся.

– Пойдемте, – пригласил он священников, – в библиотеке горит камин.

– Вы спрашивали о заседании, – архиепископ протянул ноги к огню. «В Мехико, наверное, не такие холодные ночи».

– Зимой даже случаются морозы, а здесь горный климат? – поинтересовался священник.

– Да, – вице-губернатор потер руки, – Кальяо меньше чем в десяти милях отсюда, но из-за океана там сейчас теплее.

– Представляете, дон Фернандо, – смешливо сказал архиепископ, – наш врач, уважаемый дон Диего, может отправиться на костер.

– Что-то в его новой книге не согласуется с учением церкви? – поднял бровь вице-губернатор.

– Или его поймали за осквернением трупов? Вы можете со мной не согласиться, святые отцы, но, если это индейцы, я не осудил бы нашего доктора. Между ними и собаками нет разницы.

– Отнюдь, – хмыкнул архиепископ, – дело обстоит серьезнее. Есть подозрение, что он конверсо.

– Бросьте, – отмахнулся вице-губернатор, – мы проверяем людей, прежде чем допустить их в университет. Он из хорошей кастильской семьи, с кровью у него все в порядке.

– В доносе речь шла о его жене, не о нем самом, – признал архиепископ. Дон Фернандо потер подбородок.

– Я знаю о случаях, когда мужья или жены не подозревали, кто на самом деле их супруг. Жаль, донья Эстелла приятная женщина.

– Но скверна должна быть истреблена, – твердо закончил архиепископ.

– Вы о чем-то задумались, отец Джованни? – обратился он к священнику.

– Да, – тот погрел в руках бокал с вином, – я благодарю Бога, что здесь мы избавлены от протестантской заразы, – дон Фернандо нахмурился.

– Я слышал, что английские собаки протянули руки к Северной Америке. Мерзавец Уолтер Рэли собирает деньги, чтобы основать там колонию. И вы знаете, – он понизил голос, – ходят слухи, что Куэрво видели в проливе Всех Святых.

Архиепископ перекрестился. «Храни нас Господь. Он ведь уже атаковал Кальяо?».

– Около двадцати лет назад, когда я служил в Картахене, – ответил дон Фернандо, – он тогда чуть не снес с лица земли город.

– Слышали вы про Куэрво, отец Джованни? – спросил архиепископ.

– Кто же про него не слышал? – вздохнул тот.

– Исчадие ада, – злобно сказал дон Фернандо, – он никого не оставляет в живых. Другие англичане сажают наших моряков в шлюпки и отпускают на все четыре стороны, а Куэрво убивает всех без разбора.

– Может быть, он пошел в Тихий океан, – с надеждой заметил архиепископ.

– Хоть бы он там голову сложил, – подытожил дон Фернандо.

Донья Исабель засыпала, когда муж шепнул: «Ты не представляешь, что мне рассказали инквизиторы».

– Что? – зевнула она.

– Твоя приятельница, донья Эстелла, – муж зажег свечу, – вскоре отправится на костер. Она, оказывается, конверсо. Их служанка Мануэла донесла на нее.

– Ты думаешь? – жена подняла бровь.

– Кто же лучше его? – дон Фернандо удивился.

– Он взрослый мужчина, образованный, не грубый солдат. И ты говорила, что он нравится Каталине.

Жена улыбнулась: «Девочка краснеет, глядя на него».

– Пекрасно, – вице-губернатор поцеловал жену, – я поговорю с ним завтра после заседания. Все хорошо складывается, а ты волновалась.

– Только чтобы индейской дряни и ее ублюдков рядом не было, – жестко сказала жена, – я не хочу, чтобы моя дочь страдала. Понятно, Фернандо?.

– Разумеется, милая, – кивнул вице-губернатор. «Неужели ты думаешь, что мне не дорога честь Каталины?». Донья Исабель хотела что-то сказать, но прикусила язык.

Рокотали синие валы океана. Вдалеке Джованни заметил темную полоску острова Святого Лаврентия. Утреннее солнце заливало гавань Кальяо сверкающим золотом.

Над кораблями развевались желтые, с красным бургундским крестом, флаги короны. Разгрузка шла полным ходом. Индейцы сновали по трапам, взваливая на мулов тюки книг и ящики вина.

– Они должны оказаться здесь послезавтра, – тихо заметил его собеседник, неприметный мужчина средних лет, при шпаге.

– Погода хорошая, шторма не ожидается. «Святая Мария» останется в открытом море, а два барка пришвартуются в заливе на севере.

– Вам надо уехать, – Джованни не отрывал взгляда от белых барашков на волнах, – Мендеса вызывают в трибунал, поступил донос на его жену. Я ничего не могу сделать. Не убивать же мне его! Мне здесь еще работать, – мужчина побледнел.

– Я уверен, что Эстелла ничего не скажет, хоть бы что они с ней ни делали. Я семь лет с ней на связи и знаю, о чем говорю.

– Мендес скажет, – невесело отозвался Джованни, – он знает о Панаме?

– К сожалению, да, – вздохнул мужчина.

– Не стоило, – ядовито сказал Джованни, – доводить все до такого…, – он не закончил.

– Вы знали о Мендесе, сообщили бы о нем раньше и мы бы с ним разобрались. Или это она вам запретила?

– Она, – хмуро ответил мужчина, – она клялась, что дон Диего безопасен.

– Сантименты, – пробормотал Джованни.

– Снимайтесь с якоря, уважаемый сеньор. Наши корабли доставит вас в Панаму, а там на месте разберетесь. Мы можем зайти в контору, не вызывая подозрения?

– Вполне, – хмыкнул мужчина, – я таможенник.

– Покажете мне на карте, где залив, – велел Джованни, – я хочу встретиться с Куэрво. Он сам будет на барках?

– Разумеется, – кивнул мужчина, – он работает не только на море. На суше тоже мало кто с ним сравнится. Вы хотите поговорить с ним насчет караванов с рудников?

– И о них тоже, – согласился Джованни.

Индейцы сновали по площади, занося тюки с книгами в архиепископский дворец.

– Ее мне не предупредить, – Джованни стоял на балконе, – вчера его высокопреосвященство не спускал с меня глаз. Домой к ней приходить нельзя, Мануэла меня запомнила. Может, быть, нам повезет и Мендес окажется достойным человеком. Она уверяла, что ее муж не предатель. Хотя и трусам нельзя доверять, – Джованни спустился вниз. На соборной колокольне били к обедне.

– Что у нас осталось? – архиепископ потянулся.

– Пробный оттиск книги Мендеса, – с готовностью ответил дон Альфонсо, – чистая медицина, ваше высокопреосвященство, я просмотрел.

– Медицина тоже бывает разная, – сварливо сказал архиепископ, – чего стоит хотя бы еретик Мигель Сервет, да сотрется имя его из памяти людской.

– Его сожгли протестанты, – заметил Джованни.

Он вспомнил библиотеку в женевском доме Кальвина и старческий голос наставника:

– Что ты от меня хочешь, Жан! Я тоже ошибаюсь. Я настаивал, чтобы Сервету отрубили голову. Меня обвиняли в излишнем благодушии. Теперь я понимаю, что Кастеллио был прав, издав памфлет «Следует ли преследовать еретиков». Не надо было убивать Сервета.

– Кастеллио за его памфлет изгнали со всех постов, и он зарабатывает на хлеб, обучая тупых купеческих сынков, а вы сидите здесь, – ядовито заметил Джованни.

– Как он меня не выгнал, молодого наглеца, – усмехнулся ди Амальфи, – он возился со мной, занимался. Сколько мне лет было? Только восемнадцать исполнилось, я еще не повенчался с Мари. Кастеллио правильно писал: «Убийство человека не защита религиозной доктрины, а просто убийство человека».

– И протестанты бывают на что-нибудь полезны, – заметил архиепископ. Трибунал рассмеялся.

Сомкнув пальцы, Джованни взглянул на стоящего перед ними Мендеса. Его красивое лицо побледнело, темные, большие глаза забегали. Статуя Иисуса в терновом венце возвышалась рядом с большим окном. Лазоревое небо сияло над черепичными крышами города. Забил колокол. Мендес, вздрогнув, перекрестился.

– Дон Диего, – мягко сказал архиепископ, – вы знаете, почему вы здесь?

– Что-то с книгой? – Мендес откашлялся.

– Я все проверял, ваше высокопреосвященство, все в соответствии с учением святой церкви. Но я могу переписать, если надо, я мог ошибиться, не знать… – его голос угас.

– С книгой все в порядке, – улыбнулся председатель трибунала, – мы не доктора, но ее вполне можно печатать.

– Спасибо, – Мендес успокоенно выдохнул, – я работал над ней четыре года. Это большой труд, ваше высокопреосвященство, было бы жаль…

– Дон Диего, – прервал его архиепископ, – мы хотели поговорить о вашей жене… – Мендес испуганно сжался на скамье. Джованни обреченно подумал: «Я так и знал».

– Донье Эстелле? – спросил Мендес слабым голосом. «Но что с ней? Она уважаемая женщина, благочестивая».

– Вы знали, что она конверсо? – резко прозвучал голос архиепископа.

– Не зажигай свечи, – шепнул Давид на Канарах, когда они ждали корабля в Панаму, – это риск.

– Давид, – ахнула Эстер, – я тихо, никто не заметит. Это заповедь. Если у нас родится сын, ты не собираешься его обрезать?

– Обрезать я могу сам, – ответил Давид, – и никто ничего не узнает, но свечи могут увидеть. Надо быть очень осторожными, Эстер.

– Ты боишься, что ли? – удивилась жена.

Он ничего не ответил. Глядя в спокойные глаза нового инквизитора, высокого мужчины лет сорока, Давид опять почувствовал страх, липкий, отвратительный, словно огромная паутина, виденная им в джунглях на севере, когда ездил он туда за травами. С паутины капала жидкость, собираясь в лужицы на примятой траве. Он потянулся вперед. Рука индейца-проводника легла ему на плечо.

– Смерть, – сказал тот, бесстрастно глядя на Давида.

Смерть была рядом. Стоило сделать неверный шаг, как его ждали пытки и костер. Он так и сказал Эстер, ночью, когда они приехали в Лиму. Жена погладила его по голове, словно мать.

– Есть страх, а есть честь и долг, Давид. Мою мать столкнули с моста под лед, потому что она отказалась креститься. Меня спас незнакомый человек, русский. Он прятал и кормил меня. Ты думаешь, ему было не страшно? Надо оставаться человеком, тогда бояться нечего.

– Знали? – повторил архиепископ. Давид сполз со скамьи и встал на колени, ощутив могильный холод каменных плит.

– Простите меня, – его губы задрожали, – я все расскажу. Простите.

– Мерзавец, спасая свою шкуру, предаст девочку. Она пойдет на костер, – бессильно подумал Джованни, – а мы ничего не сможем сделать.

Мендес торопился, облизывая губы. Джованни невозмутимо смотрел на него, словно желая запомнить его лицо на всю жизнь.

– Хорошо, дон Диего, – его преосвященство поднял руку, – предположим, я вам верю. Вы знали, венчаясь, что ваша жена конверсо, но скрыли это. Что очень плохо, и заслуживает наказания. Но вы-то сами чисты, или тоже замараны?

– Нет, я испанец, я католик, – забормотал Мендес.

– Встаньте, – приказал его высокопреосвященство, – расстегнитесь.

– Я болел в детстве, – Мендес заплакал крупными слезами, – есть такая операция, я могу вам показать в книгах.

Джованни брезгливо поморщился: «По-моему, все понятно, ваше высокопреосвященство».

– Пошлите к вице-губернатору, отец Альфонсо, – велел архиепископ, – пусть сюда препроводят донью Эстеллу. Святая инквизиция призвана увещевать грешников, а не карать их. Карают пусть светские власти.

Ди Амальфи что-то шепнул на ухо архиепископу. Тот улыбнулся: «Это вы хорошо придумали, святой отец». Мендес вытер заплаканное лицо, архиепископ поиграл пером.

– Мы приговариваем вас к церковному покаянию и порке кнутом. Мы не можем держать вас в университете и набор книги придется рассыпать. Веди вы себя благоразумнее, дон Диего, ничего бы не случилось.

– Пожалуйста! – мужчина опять оказался на коленях. «Я прошу вас, только не книга! Это медицина, наука, а не теология!». Архиепископ погладил ухоженные щеки.

– Трибунал может пересмотреть решение, если вы, дон Диего, не будете упрямиться, и ответите еще на несколько вопросов. Честно, а не так, как делали раньше.

– Я все расскажу! – всхлипнул Давид. Джованни порадовался: «Господи, как хорошо, что я успел в Кальяо».

– Видите ли, дон Диего, – его высокопреосвященство помолчал, – город у нас маленький, люди на виду. Например, ваша жена. Женщина красивая, на нее обращают внимание. Она два раза в месяц ездит в Кальяо, одна.

– У нее там подруги, – ответил Мендес, – или любовник, я не знаю. Наш брак, – он покраснел, – давно только формальность.

– Интересно, – задумчиво протянул архиепископ, – индейцев, упорствующих в своих заблуждениях, она тоже навещает. Не иначе, как и там подруг завела.

– Она собирает горные травы для снадобий, – тихо ответил Мендес.

– Отец Джованни, – повернулся к нему архиепископ, – у нас есть дыба?

– Есть, – глядя прямо в глаза Мендесу, ответил священник.

– Не надо, – Мендес распростерся на полу, – она передает сведения англичанам о серебре, о караванах, что идут с рудников. Я все расскажу, но я здесь не при чем, это она!

– Был бы у меня под рукой пистолет, – пожалел Джованни, – но кто знал, что он обернется такой мразью.

Открыв дверь солдатам, Мануэла отступила в прохладную тишину комнаты. Эстер подняла голову: «Милый, допиши строчку, а потом мне придется уйти».

– Надолго? – озабоченно спросил Хосе, окунув перо в чернильницу.

– Боюсь, что да, – Эстер поднялась: «Вы позволите мне взять кое-какие вещи?»

– Разумеется, сеньора, – офицер поклонился: «Простите, нам предписано обыскать дом».

– Обыскивайте, – пожала плечами женщина. Не посмотрев в сторону Мануэлы, она вышла из кухни.

– Мама, – в наступившем молчании голос Хосе казался особенно нежным, словно пение птицы, – а кто теперь будет со мной заниматься?

– Вот и все, что я знаю, – Мендес всхлипнул, – ваше высокопреосвященство, я виноват и готов понести наказание, только, пожалуйста, издайте мою книгу. Это большой труд, я долго над ним работал!

– Готовы понести наказание, – архиепископ усмехнулся.

– Дон Фернандо, – он обернулся к вице-губернатору, – я надеюсь, мы не станем соперничать за то, кому казнить нашу добрую сеньору Эстеллу? Святая церковь обязана обращать грешников. Думаю, что вам все равно – задушат ее, или отрубят ей голову.

– Я бы хотел подробно поговорить с ней о Кальяо, – ответил вице-губернатор. Глядя в окно, он добавил: «Какой прекрасный сегодня день, святые отцы! Не верится, что скоро зима!».

Мендес сгорбился на скамье. Поднявшись, архиепископ подошел к дону Фернандо.

– Действительно, – проговорил священник, – солнце, словно летнее. Такое теплое!

На серых камнях площади щебетали птицы. Дон Родриго кашлял в тени колонны у собора.

– У него кашель стал слабее, – понял Давид, – Эстер составила отличное снадобье.

Он горько разрыдался.

Отец Альфонсо, оглянувшись на архиепископа, подал Мендесу стакан воды. Тот жадно выпил.

– Думаю, – тихо сказал дон Фернандо, – мы можем применить снисхождение. Скажем, ограничиться церковным покаянием. Он прекрасный врач, другого такого мы не найдем. Ваша подагра, мои простуды…

– Ваша дочь, – усмехнулся архиепископ, – дон Фернандо, я, хоть и не отец, но понимаю вас. Теперь он будет ходить по струнке, следить за настроениями студентов и бегать к нам с доносами.

– Дон Диего, – вернувшись за стол, сухо сказал архиепископ, – мера вашего наказания будет определена позднее. Сейчас идите с господином вице-губернатором, мы еще встретимся.

– Я прошу, – Мендес опять заплакал, – только не надо меня пытать. Я все сказал!

– Уведите его, дон Фернандо! – велел архиепископ.

– Она здесь? – наклонился он к секретарю. Тот кивнул.

– Трибунал вызывает сеньору Эстеллу Мендес, – раздалось под сводами зала. Она встала на пороге, маленькая, хрупкая, с высоко вздернутым подбородком.

– Эстелла! – Мендес рванулся к ней. Не обращая на него внимания, женщина прошла к столу: «К вашим услугам, святые отцы».

– Выпейте воды, – дон Фернандо провел Мендеса в свой кабинет. Здание колониальной администрации и архиепископский дворец соединялись галереей.

Мендес опять расплакался: «Боже, я не думал, не подозревал…»

– Это вам урок на будущее, дон Диего, – вздохнул вице-губернатор, – из университета мы вас выгоним. Кто пойдет к врачу, подозреваемому в связях с еретиками и шпионаже в пользу английских собак? Тем более к тому, кого били кнутом на глазах у всего города, – дон Фернандо усмехнулся.

– После такого вам дорога только на серебряные рудники. Правда, на них быстро дохнут даже индейцы, а вы человек слабый, им не чета.

– Но что мне делать, дон Фернандо, – Мендес сцепил трясущиеся пальцы, – я не смогу, не смогу…

– Можно ограничиться только церковным покаянием, – вице-губернатор рассматривал багровый закат в окне, – пожалуй, частным. Нет нужды позорить вас перед людьми, заставляя обривать голову и надевать власяницу.

– Что мне надо сделать? – Мендес хотел встать на колени, но вице-губернатор поморщился:

– Право, дон Диего, вы мужчина, кабальеро. Сделать надо небольшую и, смею надеяться, приятную для вас вещь.

Выслушав его, Мендес горячо закивал: «Она очень милая девушка. Для меня это огромная честь, ваша светлость».

– Я пока не вице-король Перу, – заметил дон Фернандо, – тем более, что мы скоро породнимся.

Мендес жалко, испуганно улыбнулся. Вице-губернатор холодно подумал:

– С ним хлопот ждать не стоит. Правильно сказал его высокопреосвященство, он станет по струнке ходить. Каталина будет им вертеть, как захочет.

– Однако, – дон Фернандо нахмурился, – у вас есть эта индианка и ее ребенок…

Мендес вспомнил темные, пытливые глаза Хосе, его шепот: «Папа, ты у меня самый лучший!». Он откашлялся: «Считайте, что их уже нет, ваша светлость». Вице-губернатор не стал его поправлять.

– Случай ясный, – вздохнул архиепископ, глядя на женщину. Джованни хмыкнул:

– Действительно, красавица, только очень худенькая, как мальчишка. У меня в запасе неделя. Его высокопреосвященство любит формальности и здесь это первое аутодафе. За неделю я Анды сверну, а не то, что ее вызволю. Все будет хорошо.

– Донья Эстелла, вы хотите раскаяться? – мягко спросил ди Амальфи.

– Если вы отречетесь от ереси и признаете учение Святой Церкви, наказание будет менее жестоким. Вас задушат, а только потом сожгут. Подумайте.

Длинные, черные ресницы дрогнули, алые губы дернулись: «Мне не в чем раскаиваться, святой отец».

Архиепископ повернулся к секретарю. «Отец Альфонсо, напомните подсудимой порядок казни».

– На главной площади перед собором, – забубнил секретарь, – всю ночь будут читаться молитвы. На рассвете отслужат мессу, после чего накроют завтрак для жителей города. Вам обреют голову. Вы пройдете босиком в желтой власянице, называемой санбенито, со свечой в руках и закрытым лицом к месту казни, где светские власти зачитают приговор.

– Святая церковь никого не казнит, – добавил архиепископ, – нам противна идея кровопролития, донья Эстелла.

– Однако, – тихо сказал Джованни, – словами нашего учителя апостола Иоанна:

– Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают.

– Аминь, – торжественно заключил его высокопреосвященство. Перекрестившись, он велел:

Запишите, отец Джованни. Донья Эстелла Мендес, как не раскаявшаяся, передается на милость властей, и да сжалится над ее душой Иисус, дева Мария, и все святые.

Над холмами среди грозовых туч сверкали последние лучи заката.

– Вот и осень пришла, – Эстер сидела на деревянной скамье, – хоть бы Хосе не кашлял, как в прошлом году. Он всю зиму надрывался, бедненький. Давид знает, как делать снадобье. Я записала нужные травы, теперь маленькому будет легче… – она вспомнила испуганное бледное лицо мужа в зале трибунала. Сжав руки, женщина вздохнула.

– Отец говорил, что нельзя поступать бесчестно. И в Торе сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Даже такой он все равно создание Божье, по образу и подобию Его. У него семья, дети. Пусть живет, – она вздрогнула, услышав звук ключа.

– Я очень ненадолго, – Джованни уселся рядом, – во-первых, ваш муж рассказал все – и про Кальяо, и про Панаму.

– Дон Мартин, – Эстер побледнела, – в Кальяо…

– Я его предупредил, – шепнул Джованни, – вице-губернатор собирается известить панамские власти с кораблями, что сейчас отплывают. До Панамы они не доберутся, за людей там можно не волноваться, – Эстер глубоко вздохнула.

– Пытать вас не будут, – Джованни помолчал, – я убедил вице-губернатора, что дон Диего выдал всех, и вы больше ничего не знаете. Он назначил казнь на следующую неделю, в субботу.

– Хорошо, – тихо сказала Эстер, – вы можете сделать так, чтобы я повидала Хосе, перед тем, как…

– Не будет никакого как, – сердито ответил Джованни, – завтра я уезжаю в горы, а вы читайте Священное Писание и не смейте плакать. Все будет хорошо.

Священник обернулся на пороге. Хрупкая женщина сидела под большим распятием. Он опять повторил: «Все будет хорошо».

– Диего, – Мануэла побледнела, положив руку на живот, – что ты делаешь?

– Уходи, – Давид оглядывал игрушки Хосе, его тетради на столе и крохотную вязаную шапочку рядом.

– Почему такая маленькая, – подумал он мимолетно, – ведь Хосе вырос. Это для сына или дочки. Сейчас март. Дитя должно родиться в июне, в начале зимы.

Она заплакала, комкая передник. «Диего, почему?».

– Уходи и не возвращайся, – жестко сказал Давид, – собирайся и чтобы до темноты тебя здесь не было. И ребенка, – он сглотнул, – тоже.

– Папа, – выбежав из спальни, Хосе прижался к нему, – папа, я скучал!

– Но куда нам идти? – тихо спросила Мануэла.

– Мама, не плачь, – Хосе сам горестно заплакал, – не надо, мама!

– Куда хотите, – оторвав от себя сына, не глядя на его искаженное слезами лицо, Давид опустил засов на дверь. Бросившись на кровать, он зажал уши ладонями.

– Папа! – Хосе застучал в дверь. Он стучал долго. Мальчик, всхлипывая, свернулся в комочек. Через тонкие доски доносилось его частое дыхание.

– Пойдем, сыночек, – раздался голос Мануэлы, – возьми немножко игрушек и пойдем.

Только услышав эхо их шагов в гулком каменном дворе, Давид смог разрыдаться.

Оба неприметных барка были без флагов, с потрепанными парусами, однако Джованни заметил блеск новеньких пушек. Джованни встретился с доном Мартином на берегу тихого залива.

– Куэрво, – таможенник указал на шлюпки. «Виделись вы с ним, святой отец?».

– Нет, – застывшими губами ответил Джованни, – не приходилось.

От глубокой синевы океана веяло свежестью. Оглянувшись на пустынную гальку, Джованни приказал себе: «Сначала дело, а остальное потом».

Высокий широкоплечий человек с повязкой на глазу, прошагал по воде: «Дон Мартин, не ждал вас здесь встретить».

– У нас возникли, – таможенник помедлил, – затруднения, Ворон. Святой отец все расскажет.

– Вы кто? – коротко спросил капитан, остановившись перед Джованни.

– Я – Испанец, – Джованни глядел в красивое жесткое лицо Ворона. Единственный глаз небесной лазури холодно посмотрел на него. Усмехнувшись, Куэрво протянул Джованни руку:

– В Панаме я не смог поблагодарить вас лично, пришлось быстро отплывать. Я сделаю это сейчас. Вы смелый человек, Испанец.

Джованни пожал плечами. «Иначе не было смысла в это ввязываться».

– Верно, – согласился Ворон, обернувшись к шлюпкам: «Все в порядке, швартуемся».

Солонина шипела на треноге, поставленной в костер.

– Надеюсь, вы не против корабельных припасов, – сказал капитан, – мы здесь ненадолго. Не хочется тратить заряды на охоту, а рыбачить времени нет. Что с караванами? – отхлебнув из фляги, он передал ее Джованни.

– Из сахарного тростника, гонят на плантациях, – объяснил Ворон, – не пожалеете.

Выпив обжигающую жидкость, священник вытащил карту.

– Здесь будет лучше всего. Место тихое, скалы высокие, вас не увидят. И отсюда недалеко, мили три.

– Хорошо, – Ворон задумался, – говорите, в охране пять десятков солдат? У меня меньше людей, но нам не впервой, справимся. Дон Мартин, что с кораблями в порту? Они готовы отправляться в Панаму?

– К середине следующей недели будут загружены, – отозвался таможенник.

– Отлично, – Ворон хищно, быстро улыбнулся. Джованни понял:

– Не хотел бы я иметь его своим врагом. Впрочем, что это я? Он проткнет меня шпагой, едва я назову свое имя.

– Значит, – продолжил капитан, – заканчиваем дело, перегружаем серебро на «Святую Марию» и перехватываем два корабля. Все просто.

– Дон Мартин поговорил с индейцами, – заметил Джованни, – они готовы нам помочь. Их насильно обращают в католичество, разоряют дома, грабят. Испанцев они терпеть не могут, что нам на руку. Они хорошие стрелки, меткие.

– Прекрасно, – обрадовался Ворон, – берите ножи, все изжарилось. Простите, тарелок у нас не заведено.

– Вы не против индейцев? – Джованни прожевал солонину.

– Берите еще, – одобрительно сказал Ворон, – с какой стати я буду против индейцев? – удивился он.

– Сказано в Писании: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божьему сотворил его». Про индейцев, арабов или англичан там ничего не сказано. Даже про испанцев ничего нет, – Ворон шутливо подтолкнул дона Мартина.

– Какие у нас затруднения, джентльмены? – Ворон поднял бровь.

– Человек, который работал в Лиме, оказался предателем, – тихо ответил Джованни, – поэтому дон Мартин не может вернуться в Кальяо. О Панаме Мендес тоже рассказал. Сведения отправят туда с кораблями, стоящими в порту.

– До Панамы они не дойдут, – пообещал Ворон, – туда вообще никто не доберется. Я пленных не беру и в живых никого не оставляю.

– Кроме баб! – крикнули от соседнего костра, где сидели матросы.

– За что вы должны быть мне благодарны! – смешливо отозвался Ворон.

– Что вы делаете с женщинами? – тихо спросил Джованни.

– Отдаю команде, а потом выбрасываю в море, – безразлично ответил капитан, – нет смысла возиться с выкупом. Это рискованно и приносит гроши. Мендеса, кажется, зовут дон Диего? – повернулся Ворон к таможеннику.

– Да, – ответил тот.

– Старый знакомец, он мне еще в Плимуте не понравился, – хмыкнул капитан, – я сообщу кому надо и с его семьей разберутся. Жаль, что мне не удастся его лично пристрелить. Дон Мартин десять лет провел в Кальяо, а мерзавец все разрушил за один день.

– Капитан, – возразил таможенник, – но его жена прекрасно работала. Не надо трогать его семью, они не виноваты.

Ворон пробормотал: «Ладно, пусть живут дальше. Что с его женой?»

– Именно об этом, – спокойно сказал Джованни, – я и хотел с вами поговорить.

Выслушав его, Ворон покачал головой: «Нет».

– Как нет? – Джованни почувствовал, что злится. «Ее ведь сожгут!».

– Пусть жгут, – пожал плечами Ворон, – у меня всего три десятка человек. Больше я на берег высадить не могу. Кто-то должен остаться на кораблях. Я пришел сюда за серебром для моей страны, а не затем, чтобы спасать кого-нибудь, будь у нее хоть золото меж ногами!

– Прекратите! – велел Джованни.

– Вы мне не указывайте! – поднявшись, Ворон положил руку на шпагу.

– Я без оружия, капитан, – мягко заметил Джованни. Они стояли друг против друга, люди вокруг затихли.

– Зачем тогда все это? – Джованни повел рукой в сторону океана. «Если вы так любите Писание, капитан, то должны помнить, что сказал Господь, создавая мир: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над всею землею». Если не будет людей, зачем тогда ваше серебро?

– И не проповедуйте, – буркнул Ворон, – я отсюда иду на юг, в пролив Всех Святых. Зима на носу, мне дорога каждая пара рук. Я сказал – нет. Спасайте ее сами, если хотите, этого я вам запретить не могу, – он пошел по мелководью вдаль. Волны бились о поросшие водорослями камни.

Ворон вспомнил ледяную воду Чудского озера, прозрачную, как глаза Никиты Судакова.

– Господи, что я делаю, – понял он, – я Никите Григорьевичу был чужой. И Петька, упокой Господи душу его, тоже. Он спас нас просто так, потому, что он был человек. Если бы не он, не Вельяминовы, не было меня бы сейчас. И в Писании сказано: «Не стой над кровью брата своего». Или сестры, – круто развернувшись, Ворон направился обратно к кострам.

– Прав Испанец, – в лицо бил соленый ветер, – зачем тогда все? Ладно, – Ворон улыбнулся своим мыслям, – справимся. Святого отца вмешивать не след, ему здесь работать, Мы все сделаем сами.

Подойдя к Джованни, капитан отобрал у него флягу.

– Сядьте и расскажите все спокойно. Я по лицу вижу, вы что-то придумали.

– Я и сам могу, – упрямо ответил ди Амальфи, но опустился на берег.

– Еще чего не хватало, – хмыкнул Ворон, – вы шпаги в руках никогда не держали.

– Я не всегда был священником, – Джованни ядовито добавил, – уважаемый.

– Все равно, – Ворон потер покрытый темной щетиной подбородок, – я вызову с кораблей еще десяток человек.

– У нас есть индейцы, – добавил дон Мартин.

– Им здесь жить, беднягам, – вздохнул Ворон, – я видел как в Мексике это делают. Женщин с детьми угоняют, а мужчин собирают в сарай, и разжигают костер. Во имя Божье, – он хотел выругаться, но сдержался.

– С порохом они обращаться не умеют, а что такое лук против мушкета? Ничего, – Ворон поднял бровь, – мы устроим Лиме такое, что о нас будут внукам рассказывать. Испанец, – обратился он к Джованни, – где вы собираетесь жечь бедную донью Эстеллу?

– Вы ее знаете? – удивился ди Амальфи?

– Имел честь, – Ворон еле сдержал смешок, – недолго, правда. Навряд ли она меня вспомнит.

– Заодно и проверите, – сварливо отозвался Джованни. Взяв уголек, он стал чертить на плоском камне.

Дверь тихонько открылась. Отложив Писание, Эстер улыбнулась.

– Почему вы здесь – мальчик помялся на пороге, – тетя Эстелла? Можно я вас так буду называть?

– Можно, милый, – усадив Хосе на колени, женщина вдохнула его сладкий запах.

Эстер вспомнила давнее, детское. Она засыпала, прижавшись к теплой руке боярина Федора. Он гладил ее по голове и пел что-то тихое по-русски. Не отпуская его ладони, девочка спокойно закрывала глаза.

Женщина пощекотала Хосе: «Я здесь потому, что хочу подумать. Вокруг тихо, очень удобно».

– И что вы надумали? – подозрительно спросил ребенок.

– Что мой дорогой Хосе, наверное, забыл, как читают Псалмы, – серьезно ответила Эстелла.

– Не забыл, – гордо сказал мальчик, потянувшись за книгой.

– Молодец, – Эстер достала из кармана завалявшийся мешочек с печеньем. Когда пришли солдаты, она собиралась к дону Родриго с лекарством от кашля и его любимыми бисквитами.

– Миндаль, – мальчик покраснел: «Тетя Эстелла, можно я маме возьму немножко? У нее будет ребеночек, ей надо кушать, а она отдает мне все, что собирает».

– Где собирает? – Эстер похолодела.

Хосе махнул рукой за окно: «Куда все выбрасывают из домов».

Женщина задумалась: «Ты с мамой пришел?»

– Она ждет, – мальчик кивнул на коридор, – она сказала, что вы ее не заходите видеть.

– Какая чушь! – поморщилась Эстер: «Быстро зови ее сюда!»

– Он нас выгнал, – сложив руки на животе, Мануэла уперла глаза в грубый камень пола. Эстер, устроившись рядом, притянула к себе индианку.

– На рынке говорили, что он венчается с доньей Каталиной, – женщина утерла глаза передником, – он переехал в дом наместника.

Эстер задумалась: «Почему ты раньше ко мне не пришла? Где вы ночуете?»

Мануэла пробормотала: «Еще тепло. Я не приходила, потому что это я на вас донесла, хозяйка».

Эстер усмехнулась. «Да я поняла».

– Простите, – Мануэла прижалась губами к ее руке. Эстер велела: «Не смей плакать. У тебя дитя, ему от этого плохо. Скажи, когда дом обыскивали, половицы в моей комнате поднимали?».

– Нет, – непонимающе ответила Мануэла.

– Хорошо, – Эстер зашептала что-то ей на ухо.

– Отправляйся в горы, – подытожила она, – тебе надо вырастить детей. Хосе отдай в монастырскую школу, он мальчик способный.

– Хозяйка, – Мануэла расплакалась, – как же это будет, хозяйка!

– Будет, как решит Всевышний, – твердо сказала Эстер. «Сказано в Псалмах: «Ибо знает Господь путь праведников».

– А путь нечестивых погибнет, – Хосе поднял на женщину темные отцовские глаза.

– Два десятка человек остаются здесь с доном Мартином и разбираются с караваном, – приказал Ворон, – индейцев под пули не подставлять, им ответить нечем. Лошади у них есть? – обратился капитан к таможеннику.

– Есть, некрасивые, но резвые, – ответил тот.

– Резвые – это хорошо, – задумчиво ответил Ворон, – такие нам и нужны. Чтобы к пятнице было штук десять, а о своем коне я сам позабочусь.

– Почему? – удивился Джованни.

– Я сказал, что вице-королевство меня надолго запомнит, – Ворон поднялся, – встречаемся в ночь с пятницы на субботу. Вы, святой отец, оставайтесь в Лиме. С вас веревки, как мы договаривались.

Джованни кивнул: «И все же зачем вы это делаете?»

– Зануда вы, Испанец, – буркнул Ворон, – не лезьте в душу. Хочу еще раз потрогать ее задницу, вот зачем!

Джованни закашлялся: «Достойное объяснение, капитан».

С площади доносился заунывный голос. Архиепископ читал проповедь. Эстер хотела прислушаться, но решила, что сейчас ей это точно ни к чему. Женщина поежилась, стоя у решетки. Ночи стали холодными.

– На мула Мануэле должно было хватить, – подумала она, – они доберутся до ее селения в горах.

Она вспомнила веселые холмы, маленький городок серого камня, взбирающийся по склонам, и прозрачное небо Святой Земли. Мерно забил колокол. Стоявшие на площади подняли свечи. В темноте затрепетали десятки маленьких огоньков.

– Скоро утро, – Эстер потерла лицо, – а отец Джованни так и не пришел, – она прочитала по памяти: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла». Женщина вздрогнула от одинокого звука своего голоса.

– Благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни, – закончил кто-то с порога.

– Святой отец, – ахнула Эстер. На ее смуглой шее билась нежная синяя жилка. Джованни тихо сказал: «Что бы ни случилось, верьте, что все будет хорошо. Даже если вы окажетесь на костре».

Женщина кивнула: «Погадать вам, святой отец? Нам нельзя, а вам можно, наверное?»

– Тоже нельзя, но гадайте, – решительно ответил Джованни, – триста восьмая страница, пятая строчка сверху.

– Будьте тверды и мужественны, не бойтесь, и не страшитесь, ибо Господь Бог пойдет с тобою и не отступит от тебя и не оставит тебя, – прочитала Эстер. Женщина улыбнулась: «Вы знали».

– Я знаю Писание наизусть, – ласково ответил Джованни, – но все равно спасибо.

– Это Господь говорил сынам Израиля, – Эстер смотрела на него, – но я думаю, что это обо всех нас».

– Да, – Джованни отступил в сторону. Пришел цирюльник.

– Как конверсо? – архиепископ потянулся за паштетом: «Прекрасная идея устраивать такие завтраки. После бессонной ночи хочется поесть, а казнь дело долгое».

– Упорствует, – вздохнул Джованни, – я видел подобное. Они не раскаиваются. Кровь проливать нельзя, поэтому в Мехико мы использовали дыбу. Еще можно заткнуть человеку рот тряпкой и медленно лить на нее воду. Захлебываясь, он часто отрекается от своих заблуждений…

Стоящий рядом Мендес побледнел. Джованни повернулся к нему: «Я слышал, что вас можно поздравить, дон Диего?»

Архиепископ похлопал Мендеса по плечу: «Венчание в соборе в следующую субботу».

– Вы, разумеется, приглашены, святой отец, – пробормотал Мендес, пряча глаза, – и на свадебный завтрак тоже. В доме у моего тестя. Будущего, – на этот раз он покраснел.

– Не премину посетить, дон Диего, – поклонился Джованни.

– Донья Каталина будет сегодня? – поинтересовался архиепископ. «Или она занята приятными хлопотами?».

– Нет, она придет, – Мендес попытался улыбнуться, – попозже.

На востоке, за мощными горными склонами, едва брезжил рассвет. Копыта коней обмотали тряпками. Кто-то из морякв заметил: «Словно я вернулся в далекую юность и снова вышел на большую дорогу».

– Здесь много не награбишь, – зевнул его товарищ, – пистолеты проверили?

– Кстати, – раздался сонный голос, – почему мы не взяли индейцев? Они отлично сражались в ущелье, когда мы напали на караван. Лучники, каких поискать.

– Потому, – наставительно объяснил помощник капитана, – что из ущелья никто из испанцев живым не вышел, а сейчас бедняг могут запомнить. У нас барки в море, поминай, как звали, а им здесь еще жить. Хотя, говоря по чести, что за жизнь у испанцев в рабах?

– Вернемся на нашу сторону, – рассмеялся один из моряков, – и я вас, ребята, брошу. Мистер Рэли хочет основать первую английскую колонию в Северной Америке. Я обещаю, что там рабов не будет.

– Решил осесть на одном месте? – подтолкнули его.

– Сам знаешь, – отозвался моряк, – в Мексике очень милые индианки. Северней, наверное, тоже. Они хозяйственные, при такой жене всегда хорошо.

– У теплого бока, – добавил кто-то. Мужчины захохотали.

– Тихо, – одернул их помощник, – лошадь на дороге, что из города ведет.

Раздвинув кусты, он осторожно вгляделся в предрассветный туман.

– Что, – нетерпеливо спросили сзади, – испанец?

– Испанец, – раздался ехидный голос Ворона: «Вы так шумите, что вас слышно в проливе Всех Святых».

– Капитан, – сказал кто-то потрясенно, – откуда?

Ворон потрепал по холке изящного серебристо-серого жеребца с жемчужной гривой.

– Я навестил конюшни вице-короля Перу, – лениво ответил Ворон, – он сейчас в Испании. Этот красавец ему пока не понадобится. Жаль отпускать такого коня, но что делать, – он посерьезнел: «Двигаемся!»

Поднимаясь по узкой тропе, кто-то спросил: «Капитан, почему мы это делаем? Она такой ценный агент?».

– В общем, нет, – отозвался Ворон, – но я не люблю, когда людей жгут за веру. Это у меня с юношеских лет.

Он сердито приказал: «Поторапливайтесь, не глазейте по сторонам. Мы дело делаем, а не ради удовольствия прогуливаемся». Над горами вставал золотой рассвет.

Черные тяжелые волосы падали на каменный пол.

– Словно жатва, – подумала Эстер, – но если у святого отца не получится? Даже ребенка после меня не осталось. Хотя будь у меня дитя, нас сожгли бы вместе, или упрятали бы малыша в монастырь на веки вечные. Хосе, наверное, станет священником. Он полукровка, в университет его не возьмут… – женщина провела рукой по обритой, колючей голове.

– Еще немного, донья Эстелла. Потерпите, пожалуйста, – попросил цирюльник.

– Его девочка упала с дерева и сломала ручку в прошлом году, – вспомнила Эстер, – она так плакала, бедная. Давид тогда очень искусно залечил перелом. Все же он хороший врач.

Цирюльник ополоснул стальную бритву в тазу с холодной водой. «Ни одного пореза». Эстер улыбнулась: «Возьмите печенье для дочки. Мне оно уже не понадобится».

Отец Альфонсо принес грубую желтую власяницу и зажженную свечу.

– Может быть, вы хотите исповедоваться и раскаяться? – осторожно спросил он. «Еще не поздно отречься от заблуждений и войти в лоно святой церкви, донья Эстелла. Тогда вас задушат перед костром».

Женщина молчала, отвернувшись к окну. Внизу убирали столы с остатками завтрака. Зазвонил колокол, отец Альфонсо сказал: «Пора. Я подожду вас в коридоре». Услышав скрип двери, Эстер стала раздеваться.

– И это все тоже пропадет, – она огладила руками бедра. «Я худая, как мальчишка. Груди и вовсе нет. Ребра торчат, и вообще одни кости».

– Всякая плоть трава, и вся красота ее как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, – Эстер потянулась за власяницей.

– Колется, – женщина поежилась, – придется потерпеть.

Сняв старые, лондонские шелковые туфли, Эстер почувствовала босыми ногами холод плит. Надвинув на глаза капюшон, взяв свечу, она вышла из кельи.

– Мама, почему поют? – Хосе сидел на муле. «Разве праздник какой-нибудь?»

– Нет, – вздохнула Мануэла. Ребенок в чреве толкался, ворочался.

– Он уже не увидит отца, – поняла женщина, – и Хосе тоже.

Решительно взяв мула под уздцы, женщина повела его к городской окраине, откуда доносилось пение молитв.

– Хоть посмотрю на него в последний раз, – женщина сглотнула, – хоть издали.

Повертев на пальце грубое серебряное колечко, подаренное ей Диего после рождения Хосе, Мануэла пообещала сыну: «Скоро поедем. В горах сейчас хорошо, тебе понравится».

Ворон осторожно выглянул из-за утеса. На пыльном пустыре возвышалось вкопанное в землю бревно. У подножия лежала куча хвороста. Вокруг возвели деревянные скамьи для чистой публики.

– Солдаты будут? – спросили его из-за скалы.

– Как не быть, – пробормотал Ворон. Обернувшись, он велел:

– Святому отцу стреляем в плечо для достоверности. В солдат палите сколько угодно, но только когда я все сделаю.

– Скала в девять футов, капитан, – сказал помощник озабоченно, – вы уверены, что конь не переломает ноги? – вспомнив, как отец учил его брать препятствия, Ворон улыбнулся:

– Вниз не вверх, мистер Гринвилль, мы справимся. Встречаемся в роще, как договорились.

Свеча в руках Эстер капала воском на пальцы. Вице-губернатор заунывным голосом читал приговор. Она отодвинула капюшон: «Солнце выглянуло. Красивый день сегодня».

Бросив взгляд на скамьи, она заметила мужа. Давид сидел рядом с пухлой невестой, наряженной в шелковое платье. Индианка держала над ними большой зонтик. Эстер взглянула в темные испуганные глаза Давида. Донья Каталина шепнула что-то жениху, он слабо улыбнулся.

– Да, – хмыкнула Эстер, – не помогла ей мазь. Пожалуй, хуже стало, по всему лицу прыщи.

Архиепископ поднес к ее губам распятие. Она отвернулась. Его высокопреосвященство кивнул Джованни: «Начинаем».

– Помните, – шепнул святой отец, привязывая ее к столбу, – что бы ни случилось…

Отдав ему свечу, Эстер закрыла глаза. Джованни поджег хворост.

Спрятавшись за углом бедного глинобитного домика, Мануэла не отрывала глаз от Диего.

– Хоть бы на меня взглянул, – вздохнула она, – хоть бы раз.

Мануэла встрепенулась. Хосе недоуменно сказал: «Мама, что это? Зачем жгут?»

Женщина рванулась за ним, но Хосе был быстрее.

– Нет, – мальчик вбежал на пустырь, – не надо! Тетя Эстелла, я вам помогу!

– Хосе! – Мануэла ринулась следом. Пламя разгоралось под ветром. Ребенок потянулся к огню.

– Сынок! – Мендес поднялся. Донья Каталина положила толстые пальцы на его руку: «Диего».

– Отлично, только не садись, – Ворон прицелился.

Женщины завизжали. Мендес, качнувшись, рухнул на скамьи. Из пробитой пулей глазницы хлестала кровь.

– Давай, мой хороший, – Ворон хлестнул жеребца. Конь прыгнул со скалы прямо в костер.

– Хосе, не надо! – заорала Эстер. Огонь подбирался к ее ногам. «Мануэла, забери его!»

Бросившись к ребенку, индианка упала. Солдаты начали стрелять.

– Мама! – отчаянно закричал Хосе. Веревки лопнули.

– Святой отец, – успела улыбнуться Эстер. Женщина ахнула. Мужская рука, подхватив ее, легко подняла в седло.

– Пригнитесь, – велел Ворон, – сейчас все будут палить, и я тоже.

– Дон Эстебан, – пробормотала женщина.

– Сэр Стивен Кроу, к вашим услугам, – Ворон пришпорил жеребца: «Лима меня надолго запомнит».

Джованни пришел в рощу на закате. Увидев Эстер во власянице, он протянул женщине тюк с одеждой: «Я подумал, что вам понадобится».

– Спасибо, – она подняла измученные покрасневшие глаза: «Что с Мануэлой?». Джованни покачал головой.

– Она умерла мгновенно, не поняв, что случилось.

– А Хосе? – женщина опустила лицо в ладони.

– Наплакался и заснул, – священник помолчал, – он немного обжег ручки, но все скоро заживет. Я о нем позабочусь, не волнуйтесь.

– Я бы взяла его в Лондон, – вздохнула женщина.

– Даже не думайте, – Ворон указал на садящееся солнце, – собирайтесь, дорогая сеньора. Все вернулись, пора отплывать. Как ваше плечо, святой отец?

– Болит, – хмыкнул Джованни. «Архиепископ хочет выхлопотать мне награду от ордена за смелость».

– А я теперь куда? – Эстер прислонилась к стволу дерева.

Ворон молча разглядывал обритую голову женщины, ее опухшие веки.

– Отправитесь на одном из барков в Панаму с доном Мартином, – хмуро сказал он, – там люди надежные. Вы их знаете, все будет хорошо. До осени вы окажетесь в Лондоне.

– А вы? – женщина все смотрела на него.

– Я перехвачу серебро и пойду на юг, а потом в Карибское море, – коротко ответил Ворон, – переодевайтесь, мы снимаемся с места.

– Все будет хорошо, помните, – ворчливо сказал Джованни. Священник поцеловал ее в высокий теплый лоб. От женщины немного пахло дымом. Джованни вспомнил золотые холмы под Римом, древнюю дорогу и шум сосен над головой.

– Как у вас говорят, – добавил он, – до ста двадцати лет вам!

– Спасибо, – Эстер прижалась щекой к его руке, – спасибо за все.

Джованни взглянул на жесткое лицо Ворона: «Капитан, я хотел бы кое-что сказать вам на прощанье».

Он хмыкнул: «Этого мне делать совсем нельзя. Узнай Джон обо всем, он бы мне голову снес. Но я не могу иначе».

– Что? – понитересовался Ворон, когда они отошли в сторону.

Джованни вдохнул свежий осенний воздух: «Может быть, вы обо мне слышали. Меня зовут Джованни ди Амальфи».

Ворон побледнел: «Врете. Его казнили в Риме семь лет назад». Джованни вытащил из-за ворота сутаны простой медный крестик: «Узнаете?»

Лазоревый глаз блеснул ледяным холодом. Ворон сомкнул пальцы на рукояти шпаги: «Что вам надо?»

– Я знаю, что Мария умерла родами. Дитя тоже не выжило, – Джованни помолчал. «Скажите, чей это был ребенок?»

– Моя жена, – Ворон остановился, будто споткнувшись, – умерла, рожая мою дочь. Убирайтесь отсюда, святой отец, пока я не выпустил вам кишки.

– Прощайте, – Джованни пошел по взбегающей на холмы тропе на восток, к медленно темнеющему небу. Ворон ощутил боль в правой руке. Он не почувствовал, как, вытащив шпагу, крепко зажал ее в ладони. Кровь капала, собираясь в лужицу на сухой траве. Убрав клинок, капитан вернулся в рощу.