Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий - Нелли Шульман - Страница 4

Черная тарелка в кабинете дежурного наряда пограничной заставы захрипела.

Важный, знакомый голос московского диктора сказал:

– Сегодня десятое февраля, воскресенье. Прослушайте речь товарища Сталина, на предвыборном собрании избирателей, Сталинского округа, города Москвы… – дежурный лейтенант держал наготове химический карандаш и тетрадку.

С утра низкое, каменное здание заставы солдаты разукрасили алыми флагами и бережно выписанными лозунгами, на кумаче. Над входом водрузили новый портрет товарища Сталина, в форме генералиссимуса, с орденами. Вокруг вилась надпись: «Слава творцу Великой Победы».

Из соображений безопасности, местное население в здание заставы не пускали. Урны для голосования, тоже обтянутые кумачом, поставили в поселковом доме культуры, бывшем церковноприходском училище, выстроенном стараниями местных богатеев. До революции через Алексеевку, в китайский Курумчи, и обратно, в империю, шел бесконечный поток контрабанды. Пользуясь неприступностью гор, ловкие людишки гоняли караваны, с контрафактным чаем и дешевым китайским шелком. Из России везли водку и оружие, для казахских и уйгурских бандитов.

Алексеевка была крепким, как говорили селом, с православным храмом, двумя старообрядческими молельнями и мечетью, для казахов. При церковноприходском училище даже организовали библиотеку. Лейтенант видел подмокшие, растрепанные стопки дореволюционных книг, выброшенные на улицу, при ремонте дома культуры. Местные жители растаскали тома для растопки печей. Зимы в горах стояли суровые, но лето этим годом выпало жаркое:

– У нас, хотя бы, озеро неподалеку, много рек… – лейтенант бросил взгляд на карту, – а дальше на запад, у иранской границы, совсем пустыня… – он получил назначение на рубеж с Китаем летом, после окончания училища пограничных войск. В сражениях прошлой войны лейтенант, по возрасту, не участвовал. Соученики, направленные на западные границы, намекали в переписке, что их служба ничем не отличается от боевой вахты. В сводках описывали нападения буржуазных националистов, недобитых бандеровцев, содержащихся на деньги бывших союзников, а ныне врагов, имеющих целью уничтожить советскую Родину.

Лейтенант хорошо помнил весенние политзанятия, где говорили о союзной дружбе и будущем разгроме фашистов, но рта не раскрывал:

– Товарищ Сталин говорит, что война поставила нам новые рубежи и задачи… – выборы, утром сегодняшнего дня, начались бойко. В февральском, морозном сумраке, у крыльца дома культуры собралась небольшая очередь. Каждому хотелось оказаться первым рядом с урной, и, может быть, попасть на фото, в районной газете.

От их округа, как и везде, в Верховный Совет выдвигался единственный кандидат. Для предвыборной агитации лейтенант выучил наизусть биографию орденоносца, казаха, воевавшего в танковой части, и вернувшегося в родной колхоз. Тем не менее, начальник политотдела велел ему законспектировать и речь товарища Сталина:

– Мы получим печатную брошюру, – заявил капитан, – но дело не терпит отлагательств. Необходимо вести политучебу и после выборов. Каждый коммунист и комсомолец обязан познакомить личный состав и гражданских лиц с мудрыми мыслями товарища Сталина… – в зале собраний гремели аплодисменты, лейтенант слышал восторженные голоса: «Слава товарищу Сталину! Слава великому вождю, ура!». Лейтенант вздохнул:

– Увидеть бы товарища Сталина, собственными глазами… – вождь произносил слова медленно и размеренно:

– Что касается сорокового года, то в течение этого года в нашей стране было произведено пятнадцать миллионов тонн чугуна, то есть почти в четыре раза больше, чем в тринадцатом году, восемнадцать миллионов триста тысяч тонн стали, то есть в четыре с половиной раза больше, чем в тринадцатом году… – лейтенант едва успевал записывать цифры:

– Ничего пропускать нельзя, это слова великого Сталина… – он успел проголосовать с утра, до начала дежурства. Погода выдалась хмурая, метельная. Избиратели толпились в вестибюле дома культуры, под портретом товарища Сталина, тоже в военной форме. Районный торг развернул лотки, пахло свежей, горячей самсой. Буфетчица разливала чай, из титана.

Рядом с офицером тоже стоял чайник и блюдо с выпечкой. Повара на заставе служили хорошие, персонал баловали булочками и пирожными. Кусая рогалик с корицей, не отрываясь от тетради, лейтенант услышал вой ветра, за окном:

– Или это машина? Нет, кто приедет, с проверкой, в такую погоду? Да и время сейчас тихое… – в Китае шла гражданская война между коммунистическими силами, и сторонниками буржуазии, Гоминьдана, но граница СССР, как говорили бойцам, была неприступна. Контрабандистов давно не осталось. Войска следили, чтобы на советскую территорию не забредали кочевники, уйгуры и казахи. Многие участки границы до сих пор оставались уединенными, спрятанными среди скал и ущелий, сейчас заваленных снегом:

– Пришло распоряжение, по округу, дней пять назад, – вспомнил лейтенант, – якобы бандитские силы Осман-батыра могут предпринять прорыв через границу. Ерунда, что этому Осману делать в СССР… – офицер только из столичного приказа узнал имя казахского бандита.

Тарелка взорвалась аплодисментами, люди кричали:

– Да здравствует товарищ Сталин, ура… – диктор откашлялся:

– Передаем концерт молодых талантов. Перед микрофоном, студентка московского архитектурного института, подающая надежды певица, товарищ Ирина… – фамилию певицы ему услышать было не суждено.

Дверь кабинета дежурных затрещала, распахиваясь. В коридоре он заметил наряд внутренних войск, в промокших от снега шинелях. Лейтенант поднялся:

– В чем дело, товарищи бойцы? Где ваш командир, что происходит… – гневный голос заорал с порога:

– Это вы мне объясните, что происходит! Где личный состав, где патрули… – плотный человек, в генеральской шинели МГБ шагнул в комнату. На черных, побитых сединой волосах таяли снежинки, прядь падала на старый шрам, на лбу. Темные, недобрые глаза смерили лейтенанта холодным взглядом: «Где начальник заставы?».

– Он в доме культуры… – заблеял юноша, – в наблюдательной комиссии сидит, товарищ… – визитер ему не представился:

– Товарищ генерал… – отчаянно добавил пограничник: «Выборы идут».

– Я вам сейчас устрою выборы… – пообещал гость, – поднимайте заставу по тревоге, немедленно!

Наум Исаакович прибыл на отдаленную заставу, следуя звонку, полученному из села Алексеевки, в управлении МГБ республики, в Алма-Ате.

Он знал, куда направился Осман-батыр, после их встречи в чайной. Коллеги в Усть-Каменогорске вернулись с донесением, что казах скрылся в хлипкой, деревянной пристройке, в местном шанхае. Эйтингон проклинал себя за то, что протянул время:

– Но никак иначе сведения о жителях домишки было не достать… – размышлял он в теплой эмке, по дороге в Алексеевку, – в тех местах все с временной пропиской обретаются… – на дворе стоял вечер. Получив адрес, Эйтингон велел немедленно поднять архивы местного паспортного стола. Существовал риск, что сообщники казаха, кем бы они ни были, вообще не озаботились пропиской. Зажав в зубах дымящуюся сигарету, Эйтингон, внимательно, просматривал машинописные страницы:

– Хотя бы машинку завели, – желчно подумал он, – не приходится ломать глаза о невозможный почерк и орфографические ошибки… – Наум Исаакович был невысокого мнения об уровне образования советской милиции:

– Даже в Москве с ошибками пишут. Взять хотя бы рапорты начальника Пролетарского отделения… – во время охоты за сбежавшим ныне Волком, при виде сводок из районов, Эйтингону часто хотелось взять красный карандаш.

Неизвестная ему машинистка в местном отделении милиции печатала на редкость грамотно:

– Ссыльную, что ли, взяли, – задумался Эйтингон, – не из нового потока, разумеется. Из старых, довоенных кадров. Но вряд ли, у тех поражение в правах стоит, даже у осужденных по делам двадцатилетней давности. Удивительно, откуда здесь грамотный человек появился… – грамотного человека Наум Исаакович увидел через полчаса.

По спискам, халупа, куда зашел Осман-батыр, числилась необитаемой:

– Но с кем-то он там встречался, он знал, куда направляется… – Наум Исаакович почесал лоб автоматической ручкой:

– Сотрудники органов тоже могут соблазниться блеском бандитского золота. Бывали такие случаи… – он велел поднять с постелей личный состав отделения милиции, ведавшего шанхаем, включая гражданских сотрудников. Машинисткой и делопроизводителем оказалась пожилая женщина, дочь местного гимназического учителя:

– Поэтому ее и не вычистили из органов, в двадцатые годы… – по данным отдела кадров, женщина устроилась на работу в милицию в год смерти Ленина, – учителя считались разночинцами, интеллигенцией… – до революции машинистка закончила женскую гимназию, в Усть-Каменогорске. Ни мужа, ни детей у нее, по данным в личном деле, не имелось:

– Старая дева, – Эйтингон рассматривал лицо машинистки, – а где ее родители? В анкете она указывает, что оба они умерли, в гражданскую войну… – Эйтингон подозревал, что родители машинистки, как и половина жителей в здешних краях, сбежали в Китай:

– Она осталась, выполнять задания белогвардейцев… – Наум Исаакович, впрочем, подозревал, что жители пристройки сунули даме взятку:

– Она не шпионка, просто алчная тварь. Но в деле мы ее проведем, как агента, на содержании китайских капиталистов и недобитых белых. В отчете такое выглядит красиво… – даме хватило искреннего обещания Эйтингона вышибить ей мозги прямо в кабинете. С приставленным к затылку наганом, она призналась, что не внесла в списки паспорт некоей Шевелевой, Серафимы Ивановны, с сыном, Володей.

Эйтингон насторожился, но успокоил себя:

– Сотни тысяч парней в СССР так зовут. Это совпадение, не больше… – по словам дамы, Шевелева приехала с запада, из России. Больше она ничего не знала:

– Она предложила кольцо, с бриллиантами… – всхлипнула машинистка, – я поддалась минутному порыву… – судя по обстановке квартиры дамы, минутные порывы у нее случались часто. Машинистку отправили в камеру предварительного заключения. Эйтингон, наставительно, сказал коллегам:

– В сердце органа социалистической законности обосновался агент белых, выполняющий задания западных шпионских центров… – он, немедленно, послал наряд в шанхай, надеясь, что Осман-батыр и так называемая Шевелева еще в домике:

– Он мог подружку завести, – хмыкнул Эйтингон, – он в Усть-Каменогорске дня три отирается. Случайное знакомство, какая-нибудь веселая девица… – веселая девица не стала бы ютиться в шанхае. Эйтингону опять стало неуютно:

– Что-то здесь не так… – приказав подать эмку, он сам поехал вслед за группой, в шанхай. По скрипящим половицам пристройки гулял мелкий снег. В разоренном домике остались только женские и детские тряпки. Ни фотографий, ни документов, ни образца почерка Шевелевой Наум Исаакович не отыскал:

– Птичка упорхнула из клетки, только сейчас она обошлась без удара ножом в печень. Пока обошлась… – он уговаривал себя, что ошибается:

– Но если дочь Кукушки здесь, то мы накроем и остальную банду. Осман-батыр не ради нашего приглашения сюда явился, а чтобы их через границу перевести. Он состоит на содержании у англичан, мерзавец. Они всегда имели виды на наши южные рубежи… – отец пропавшего Федора Петровича, Петр Степанович, в прошлом веке подвизался в Кабуле, якобы инженером у тогдашнего шаха:

– Держи карман шире, – буркнул Эйтингон, получив архивные данные, – он еще тогда на британскую корону работал. Шпионская семейка, они все пойдут под расстрел. Дочь Кукушки спуталась с уголовником, чтобы вернуться в СССР… – Наум Исаакович не сомневался, что Волк тоже получает деньги с запада:

– Он достаточно болтался по оккупированной Европе, хотя Валленберг молчит о его связях. И о Марте он молчит… – Эйтингон считал, что дочь Кукушки в очередной раз легла под нужного человека:

– Она все провернула по поручению британцев, можно не сомневаться… – Берия пока приказал оставить Валленберга в Москве, на случай возможных очных ставок. Разглядывая покинутый домик, Эйтингон подумал:

– Его светлость, наверняка, ждет племянника по ту сторону границы. Жаль, я бы с ним поговорил, по душам… – оставалась маленькая возможность того, что Шевелева была просто Шевелевой. Приказав прочесать город и окрестности, Эйтингон посадил пятерых сотрудников за просмотр личных дел неквалифицированной трудовой силы, на заводах:

– Она, наверняка, на временную работу подалась, – сказал он коллегам, – машинистка поставила ей штамп, о трехмесячной прописке… – Шевелеву, и ее фото, обнаружили к утру, в папках работников цинкового завода. Женщина трудилась на кухне. Эйтингон с лупой изучил обесцвеченные пергидролем, кудрявые волосы, узкие, тонкие губы. Серафима Ивановна, то есть Марта Янсон, угрюмо смотрела на фотографа.

По дороге в Алексеевку Эйтингон курил, отвернув окно эмки, не обращая внимания на метель:

– Сука, сука, если бы не бдительность советских граждан, она бы бесследно исчезла, с батыром и сообщниками… – в милицию Алексеевки пришел казахский чабан, член партии. Он видел человека, похожего на Османа, с отрядом кочевников, в глухих горах, у озера Маркаколь. Спешно напечатанные плакаты о розыске батыра развесили в приграничных районах.

Не желая терять времени, Наум Исаакович улетел в Алма-Ату, где его ждали аспирантки. За пять дней он успел проследить за съемками девушек, отправить пленку Кардозо, на остров Возрождения, и получить ответ профессора.

– Новая избранница совершенно не похожа на доктора Горовиц, – смешливо подумал Эйтингон, – что и понятно, учитывая историю их брака… – вспомнив о возможных затруднениях, он успокоил себя:

– Кардозо врач, он обо всем позаботится. У него трое детей, куда ему еще? Хотя он считает, что Маргарита мертва. Пусть считает, а то еще захочет вытребовать себе опекунство над предприятиями… – лейтенант испуганно схватился за телефон. Не глядя, скинув шинель на стол, Наум Исаакович распорядился:

– Пусть мне кофе сварят… – юноша открыл рот. Эйтингон оборвал его:

– У меня свой. Готовьте грузовики с пулеметами, мы отправляемся на границу.