Читать книгу Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том второй - Нелли Шульман - Страница 11

– Милая, любимая моя Машенька! С Божьей помощью встали мы вчера на плимутском рейде. Обратный путь был быстрым, но тряским, потрепало «Изабеллу» изрядно. Я проведу здесь пару деньков, распоряжусь ремонтом, и приеду в Лондон.

Оставлял я тебя, когда ничего еще заметно не было. Посчитал я, что ты на сносях меня встретишь. Больше спи и не волнуйся за меня. Я на английской земле и скоро тебя увижу.

В этом году я постараюсь добиться не короткого отпуска, а подольше. Хотелось бы наше дитя попестовать. До свидания, милая Маша, остаюсь вечно любящий тебя Степан.

Держась за поясницу, Маша вперевалку пошла на кухню. Мистрис Доусон пекла булочки.

– Его милость приезжает, – Маша помахала письмом: «Изабелла» вчера в Плимут пришла».

– Слава Богу, – вздохнула кухарка:

– Довольна, наверное? – по старой памяти женщина называла леди Мэри на ты.

– Не сказать, как, – Маша утащила свежую булочку:

– Думала, что придется мне одной рожать, – опустившись на скамью, Маша опять потерла поясницу: «Болит и болит, и ноги стали ныть».

– Потерпи, на сносях кажется, что все тело разламывает. Когда дитя родится, забудешь, что у тебя болело, – мистрис Доусон подвинула Маше банку с малиновым джемом: «Намажь, что всухомятку жуешь».

– И так разнесло меня, что и не узнать, – грустно сказала Маша.

– Родишь и сразу все скинешь – пожала плечами мистрис Доусон: «Намазывай, ребенку сладкое полезно».

После завтрака Маша остановилась у окна в кабинете. Желтые листья усеивали черепичные крыши Сити.

Дома в это время падал снег. На вершинах гор, окружавших деревню, он лежал круглый год. Блеяли в загоне овцы. Мать размешивала в деревянном чане густое молоко. Круглые головки сыра лежали колесами на полках сарая. Не было вкуснее его, соленого, запеченного в румяное, пышное тело пирога.

Пронзительно синее небо висело над головой. Казалось, что кроме него и серого камня башен деревни, и нет больше ничего на свете.

Зимой готовили землю к пахоте. Старики верили, что высоко в горах ее надо обогреть, чтобы урожай был обильным. Мать посылала детей в лес за ветвями. Первая связка называлась в честь небесной покровительницы Маши, святой Мариам. Девочка старалась набрать туда особенно много хвороста. Каждая семья приносила связки на церковный двор. Хворост с молитвами поджигали, чтобы земля согрелась и дала плоды.

Мариам сама пахала, она была старшей В их краях женщины работали наравне с мужчинами. Весенняя земля холодила голые ступни, чирикали воробьи, вившиеся у головы вола, горы вокруг заливало яркое солнце.

Маша положила руку на живот: «Ты кто? Мальчик или девочка?». Под рукой что-то задвигалось, ребенок ворочался из стороны в сторону.

В спальне она разложила приданое для младенца. В последнюю ночь перед отъездом Степана в Плимут, она шепнула: «Мне страшно!»

– Из-за него? – муж нежно погладил ее по животу: «Все будет хорошо, Машенька, не бойся».

Она встряхнула головой, рассыпав вороные волосы по белоснежной простыне: «Нет. Я боюсь за тебя, Степа. Боюсь, что ты не вернешься».

– Могу и не вернуться, на все воля Божья – он помолчал:

– Однако я делаю то, что должно. Если суждено мне погибнуть, я буду спокоен, зная, что ты носишь наше дитя, – он обнял Машу. Девушка только вздохнула, укрывшись в его сильных руках.

Прижав к щеке крохотную рубашку, Маша с трудом поднялась. Прислуга постучала в дверь, приехала акушерка.

– Поясница болит, – пожаловалась Маша.

Молодая женщина ловко ощупала большой живот:

– Как не болеть, тебе рожать скоро, головка опустилась.

– Когда? – Маша побледнела. Акушерка замялась:

– Дня два-три еще походишь, а потом начнутся схватки. Не пугайся, посылай за мной, хоть днем, хоть ночью.

– Миссис Стэнли, – Маша прикусила губу, – а если муж мой не успеет в Лондон вернуться до родов?

– Когда приедет, ты ему дитя покажешь, – рассмеялась женщина.

– Хотелось, чтобы со мной муж был, – девушка встала, опираясь на руку акушерки. Маша поморщилась. «Словно кости у меня расходятся, так все болит».

– Потерпи, – ласково обняла ее миссис Стэнли: «Ты знала, что за моряка замуж выходишь. Не всегда у них получается домой вовремя добраться».

Маша утерла глаза.

– Прогуляться бы, на улице деревья какие красивые, – она с трудом подошла к окну.

– Даже не думай, – отрезала миссис Стэнли: «А если ты поскользнешься, или в карете растрясет? Ты в первый раз рожаешь, тебе беречься надо. Не дай Бог, схватки раньше времени начнутся. Гуляй по дому, девочка».

Маша грустно улыбнулась акушерке. Миссис Стэнли скрыла вздох: «Как она рожать будет, дитя совсем еще. Двадцать лет исполнилось, а выглядит на четырнадцать».

Проводив акушерку, Маша села за книгу. Она читала «L’Heptaméron des Nouvelles de tris illustre et très excellente Princesse Marguerite de Valois», пера сестры покойного короля Франции.

Уезжая, Степан закрыл библиотеку на ключ: «Те книги, кои тебе можно читать, я велел в комнаты твои перенести. Остальное не для женщин».

– Степа, – робко сказала Маша, – но раньше…

– Что было раньше, того не случится более, – ответил ей муж: «Помнишь, что апостол Павел сказал: «Учить жене не позволяю».

– Я не учить, – покраснела Маша, – я почитать.

– Иди сюда, – Степан посадил ее на колени: «Машенька, я не против, чтобы ты читала. Но я тебя старше, умнее, я глава семьи. Ты потом будешь воспитывать наших детей. Я должен быть уверен, что ты делаешь это правильно. Понятно?»

– Хорошо, Степа, – вспомнив книги, теперь спрятанные от нее навсегда, девушка еле сдержала слезы.

– Молодец, – муж поцеловал ее: «Видишь, не было у нас детей, а теперь ты понесла, – он положил руки на ее живот, – значит, Богу такая жизнь угодна».

Маша хотела что-то сказать, но прикусила язык.

«Гептамерон», который она читала в спальне, остался незамеченным в комоде, среди ее рубашек и чулок.

Девушка открыла книгу на истории о парижском дворянине, притворившемся больным, дабы не изменить жене.

– Мне кажется, – читала Маша, – что не такая это большая заслуга для мужчин, бояться нарушить целомудрие из любви к жене; есть немало причин, которые заставляют его хранить верность. Прежде всего так велит ему Господь, требует данная им клятва, да и природа его бывает удовлетворена. Поэтому ни соблазн, ни желания не имеют над нею власти.

Маша опустила книгу на колени. Со времени венчания прошло четыре года, но за это время Степан провел дома едва ли шесть месяцев.

Маша проводила его в море ровно через месяц после свадьбы. В Плимут он ее не пустил, сказав ласково, но твердо: «Не место там женам. Ты пойми, что в море нельзя о женщинах думать. Ежели ты приедешь, и другим придется разрешать».

– И ты не будешь обо мне вспоминать? – спросила она.

– Я, Маша, если в море, – вздохнул муж, – только им и занят. Потому я и жив до сих пор.

Они простились на пороге усадьбы. Стояла оттепель, шел надоедливый дождь, все вокруг было покрыто влагой. Маша не могла понять, что за капли у нее на лице. Его конь исчез за поворотом, девушка стерла со щек быстрые слезы.

Степан вернулся через пять месяцев. Она спала, раскинувшись на супружеской кровати. На рассвете рядом зажгли свечу.

– Что такое? – потерла она глаза. Маша ахнула: «Степа!»

– Я всю ночь в седле провел, – измученно сказал муж: «Иди сюда».

Как и в брачную ночь, ей тоже было больно, но она не смела остановить мужа, приказав себе терпеть столько, сколько он от нее потребует.

Терпеть пришлось долго, она потеряла счет времени. Он заснул, положив голову ей на плечо. Гладя его темные, с заметной проседью волосы, Маша беззвучно плакала, боясь разбудить Степана.

Приходя из плавания, муж не отпускал ее от себя ни на мгновение. Даже днем, при слугах, Степан держал ее за руку, словно боясь, что жена исчезнет.

– Тяжело было в море? – спросила она следующей ночью. Степан уткнулся лицом в ее распущенные локоны.

Он привлек ее к себе: «Не так тяжело, как с тобой расставаться, Машенька».

– Когда? – она захолодела.

– Через месяц, – Степан нежно целовал ее.

Поняв, что одними поцелуями дело не ограничится, Маша приготовилась к боли. Она была жена, и это был ее долг.

Он остановился: «Машенька, ты что?»

– Мне больно, – она смутилась.

– Потерпи, милая, – попросил муж.

Боль скоро ушла, но другие чувства, о которых она слышала краем уха, так и не появились.

Маше было хорошо с мужем, она не могла подумать ни о ком другом, но ей казалось, что Степан все равно сравнивает ее с той, о ком они никогда не говорили, с его первой любовью.

– Степа, – сказала она в последнюю ночь перед его отъездом, – тебе ведь мало дней, что мы вместе…

Муж вздохнул: «Такая доля у меня, Машенька, я сам ее выбрал. Я привык, все же с осьмнадцати лет я на кораблях».

– И тебе никогда не хочется… – она замялась.

– Хочется, – спокойно ответил Степан: «Однако честь моя дороже. Что за мужчина я, если тебя, жену мою, Богом мне данную, обману? Иисус заповедовал хранить верность друг другу до самой смерти. Получается, что я преступлю его учение? Нет, – покачал он головой, – не бывать сему».

– А я, – грустно сказала Маша, – я думаю, что я могу тебе дать? Ведь совсем немного.

– Ты мне дом подарила, – серьезно отозвался Степан: «Раньше куда мне идти было, как я на берег сходил? Теперь я знаю, что ты меня ждешь, а если дети у нас народятся, не будет у меня большего счастья».

Вспомнив его слова, Маша смахнула с глаз слезы: «Только бы дитя здоровое принести. Схожу в церковь, помолюсь. Здесь рядом, что может случиться?».

Она иногда, по старой привычке, ходила к святой Елене. Маша приехала к Джону Фоксу спросить, что ей делать, когда муж уходит в море. Она не могла одна посещать воскресные проповеди. Наставник мягко сказал ей:

– Помни, что Бог всегда рядом с человеком. Читай Евангелие, читай Псалмы, Он тебя услышит. Если и сходишь в церковь, ничего страшного. Там тоже можно помолиться, – он улыбнулся.

Перешагнув порог таверны, Степан сразу заметил нужных людей.

– Эля? – спросил старый знакомец, невидный, маленького роста. Второй, светловолосый, голубоглазый, с аккуратной бородкой, поднял кружку: «Твое здоровье, Ворон».

– Давно не виделись, – капитан выпил:

– Пока «Изабелла» на том конце света набирала в трюмы испанское золото, вы здесь испанцев чуть не упустили. Если бы не твой кузен, – он поклонился в сторону Фрэнсиса Дрейка, – адмирал Хокинс, втершийся в доверие к их послу, заговорщики могли подобраться к ее величеству.

– Об этом я и хотел поговорить, – хмыкнул Джон:

– Потом обсудим дела в Свете Новом, а пока меня больше интересует Старый Свет. Человеку, о котором мы говорили, Ворон, придется вернуться в Италию.

– Хорошо, – Степан помолчал: «Ридольфи ничего почует».

– Роберто ди Ридольфи в самом сердце заговора, – сказал глава английской разведки: «Он, и все католики не успокоятся, пока не посадят Марию Стюарт на трон».

– Не бывать этому, – спокойно сказал Петя. Фрэнсис Дрейк кивнул.

– Вы капитаны, – Джон вздохнул, – вы приносите золото, но битвы идут не только на морях, а и на суше. Здесь тяжелей бывает. Я помню, что с оружием у этого человека затруднений нет.

– Нет, – ответил Степан: «И он сразу располагает к себе».

– Это самое главное, – мужчины закурили: «Оружие, впрочем, не понадобится. Ридольфи пока убивать не стоит. Нам важнее получить сведения о намерениях заговорщиков. Где сейчас наш знакомец?»

– В Париже, на пути домой, – сказал Петя.

– Пусть, как приедет, встретится со мной, – попросил Джон: «Куда идти, он знает».

Степан кивнул.

– Хорошо, – Джон заказал еще пива: «Теперь обсудим наши планы на следующую весну. Фрэнсис?»

Тяжело поднявшись с колен, Маша перекрестилась. Беленый потолок церкви святой Елены уходил ввысь. Она посмотрела на темное распятие на стене:

– Иисус, помоги мне. Я муки не боюсь, только пусть с дитем нашим все хорошо будет. И мужа моего сохрани, куда я без него?

Приоткрыв дверь церкви, Маша полюбовалась ярким, неожиданно теплым осенним полуднем. Над Сити простиралось голубое, ясное небо. Щебетали воробьи на церковной ограде, вокруг лежал ковер осенних листьев.

Сделав шаг по каменным ступенькам, поскользнувшись, Маша упала.

– В общем, так, – закончил Фрэнсис Дрейк:

– Я на двух кораблях, «Паше», и «Лебеде», подойду к Номбре де Диос. Суденышки маленькие, в случае погони легко сбежать. Стивен на «Изабелле» будет крейсировать в открытом море, ожидая меня. Перегрузим добычу на его корабль, и будем таковы.

– Ворон, что агенты сообщают? Сколько золота и серебра привезут к тому времени в порт испанцы? – спросил Джон.

– Достаточно, чтобы вымостить Плимут, если настанет нужда, – усмехнулся Степан: «Караваны из Перу гонят каждую неделю. То, что мы забираем у испанцев в морских сражениях, лишь малая толика богатства, собранного на их складах, на Панамском перешейке».

– Только, Фрэнсис, – он повернулся к Дрейку, – чтобы больше такого позора, как вы с Хокинсом устроили в Сан-Хуан-де-Улуе, я не видел. Я и ему сказал, и тебе говорю, рассчитывайте силы, не бросайтесь в сражение очертя голову. Хуже нет бесчестия, чем людей на милость испанцев оставить.

– «Изабелла» сможет подойти к Номбре де Диос? – поинтересовался Джон: «Поддержать корабли Фрэнсиса».

– Подойти сможет, – хмыкнул Степан, – а если я расчехлю пушки, то от города камня на камне не останется. Но тогда некому будет сражаться с военными галеонами испанцев, если они вдруг появятся.

– Можно сделать так, – Дрейк выбил табак из трубки: «Если бы рядом с „Изабеллой“ крейсировал равный ей по силе корабль, то мы могли бы не беспокоиться за исход рейда».

– Где Гийом? – поинтересовался Джон.

– В тюрьме, – мрачно ответил Ворон: «Не похоже, что король французский его собирался освободить».

– Пусть наш агент в Париже встретился с адмиралом Колиньи. Король только его и слушает. Он может попросить за Гийома, – Джон испытующе посмотрел на Ворона.

– Или ты сам в Париж съездишь, пока «Изабелла» стоит на ремонте? Ты знаком с адмиралом, вы оба католиков недолюбливаете, как и Гийом.

– Дайте мне дитя свое на руки взять! – рассмеялся Степан: «Человеку в Париже можно полностью доверять. Пусть он поговорит с Колиньи, а я отправлю письмо адмиралу. Еще одно ходатайство не помешает».

– Если Гийом с кораблем к весне окажется в Новом Свете, нам станет легче атаковать Номбре де Диос, – сказал Фрэнсис Дрейк.

Джон поднялся.

– Тогда жду нашего знакомца с донесением о встрече с адмиралом, – сказал он Степану. Тот кивнул.

Джон хмыкнул.

– Сколько времени прошло со времен Танжера… – уходя, он неслышно скользнул в дым, словно и не было его за столом.

– О чем это он? – удивился Дрейк.

Степан велел принести еще пива: «Ерунда всякая. Мы давно друг друга знаем».

Церковный двор пустовал. Маша попыталась подняться. Болела поясница, болело ушибленное колено, хотелось сесть на землю и долго плакать.

– Ремонт, – злобно подумала Маша:

– Словно, кроме его корабля, на свете ничего другого нет, – устыдившись, она заковыляла к дому.

Мистрис Доусон погнала служанок готовить постель.

– Нечего, – ворчала кухарка, растирая спину девушки, – нечего шляться. Скажи спасибо, что воды у тебя не отошли. Велела тебе миссис Стэнли, из дома не ногой. Принести тебе поесть?

– Спасибо, – вздохнула Маша: «Не голодная я. Книжку возьму, и вышивание у меня».

Кухарка взбила подушки: «Лежи, вышивай, читай, жди его милость. Может, он до родов успеет приехать».

Маша зевнула: «Посплю. После родов вряд ли удастся».

Кухарка согласилась: «Это точно!»

Фрэнсис Дрейк отхлебнул пива:

– Стивен, что насчет вложения денег в торговлю с Западной Африкой? Мой кузен, адмирал Хокинс, ей занимается. Он сильно нажился в последнее время.

– Фрэнсис, называй вещи своими именами, – усмехнулся Степан, – это работорговля. В Африку везут бусы, порох, оружие, безделушки, а оттуда отправляют рабов на Карибы. Из Нового Света в Европу гонят сахар и ром. Выгодно, конечно. На корабль, идущий из Гвинейского залива на запад, сажают полтысячи африканцев. Только не по мне такое, извини.

– Почему? – Фрэнсис внимательно посмотрел на старшего капитана.

– Ты читал Библию, – серьезно ответил Степан, – где в ней написано, что один человек может порабощать другого? Наоборот, Писание учит: «И провозгласите свободу по всей земле». Слышал, что с одним лондонским купцом случилось?

– Нет, – пожал плечами Дрейк.

Степан устроился удобнее:

– Энтони Дженкинсон, глава Московской компании мне рассказывал. Они поехали в Россию года четыре назад, восстанавливать торговые привилегии, отнятые царем Иваном. В России холопы есть, рабы. У моего отца покойного тоже были, – хмыкнул Степан.

– И? – наклонился к нему через стол Дрейк.

– Один английский торговец купил в Москве мальчишку, привез в Лондон, а здесь он парня избил за провинность. Мальчишка пожаловался, торговца судили, и крепостного освободили. Судья сказал, что в Англии слишком чистый воздух. Рабы не могут им дышать. Понятно? – Степан поднял палец.

– То в Англии, а то на Карибах, – протянул Дрейк.

– Господь разве не над всем миром владыка? – прищурился Степан: «Сказано, Фрэнсис, „По образу и подобию создал он их“. Как можно за деньги подобие Всевышнего купить? Не предлагай мне больше такого. Не буду я руки свои марать».

– Как ты, верующий, испанские корабли расстреливаешь? – спросил его Дрейк. «Я видел тебя в бою, Стивен, нет в тебе жалости».

– То на войне, Фрэнсис, – отозвался Степан:

– Война – моя работа. Сколь я жив, я буду воевать, но на торговле людьми пусть наживаются другие. Я юношей восемнадцати лет на Москве услышал: «Мы Христовых рабов у себя рабами держим, а Христос всех братией называет». С тех пор и помню это, и буду помнить до смерти моей.

Ведя «Жемчужину» в ее последнем рейсе в Плимут, Степан, следуя за полученным письмом, завернул на юг.

Низкий берег Гвинеи тонул в предрассветной дымке. На острове было тихо, только волны шуршали о белый песок. Степан сидел на пороге тростниковой хижины, глядя на медленно гаснущие звезды.

Ашанти, высокая, с намотанным на курчавые волосы цветным тюрбаном, неслышно выглянула наружу. Черные глаза блестели, слезы ползли по лицу, цвета эбенового дерева.

– Он очнулся, зовет вас… – девушка разрыдалась. Степан поднялся: «Пойдем».

Маккей лежал в углу хижины. В открытую дверь виднелось близкое море.

– Стивен, – он попытался улыбнуться: «Бог милостив, успею попрощаться напоследок». Опустившись на земляной пол, Ашанти прижалась губами к руке капитана.

– Не надо, девочка, – Джеймс погладил ее по голове:

– Не плачь, родная моя. Стивен? – он поднял на Петяа глаза. Одна боль оставалась на лице умирающего.

– Джеймс? – Степан наклонился к нему.

– Возьми… – Маккей протянул сложенное письмо: «Допиши снизу, как я погиб. И дату поставь».

– Не буду, – сжал зубы Степан: «Ты еще жив».

– Пиши, я сказал! – велел Маккей: «И обещай, что передашь фрау Тео лично в руки, никому более. Если нет ее в живых, то все сожги».

– Обещаю, – кивнул Степан. Дописав нужное, он запечатал письмо.

– Спасибо, – Маккей шевельнул рукой: «Спасибо, Стивен. Ты иди. Вернешься, …потом», – он с усилием вздохнул: «Принеси мальчика, милая…»

Достав из колыбели мирно спящего младенца, Ашанти положила его на грудь отцу. Маккей взял ее за руку, девушка устроилась рядом. Джеймс, закрыв глаза, улыбнулся.

Поставив крест над свежей могилой, Степан обернулся к Ашанти.

– Здесь был его дом, – он обвел глазами высокое небо, чистый океан вокруг.

Девушка приникла мокрой щекой к выбеленным солью доскам.

Год спустя Петя попросил знакомого капитана, идущего в Гвинею, заглянуть на остров и передать Ашанти деньги. Золото вернулось обратно. Кроме остовов сожженных работорговцами хижин, в деревне ничего не осталось.

После долгой дороги из Плимута он тихонько постучал в двери усадьбы. Открыла мистрис Доусон.

Степан поднялся в опочивальню. Маша раскинулась на кровати, словно ребенок, уткнув лицо в подушку. Быстро раздевшись, Степан почувствовал ее рядом. Она вся была как весенний, нежный цветок.

– Машенька, – шепнул он: «Я вернулся».

Сонно поворочавшись, Маша прижалась к нему большим животом: «Степа, как хорошо, что ты дома…»

Они завтракали в спальне, у окна, выходящего на покрытый опавшими листьями двор.

– Можно потрогать? – Степан не мог поверить, что внутри ребенок. Взяв его ладонь, Маша положила пальцы на живот: «Сейчас он тихий. Миссис Стэнли сказала, что так случается перед родами. Раньше он ворочался, я спать не могла».

– Думаешь, мальчик? – взглянул на нее Степан.

– А ты кого хочешь? – лукаво спросила жена.

– Главное, чтобы дитя было здоровое, и с тобой все было бы хорошо, – рука Степана поползла вниз. Он встал на колени перед креслом жены: «Так можно».

– Степа, – покраснела Маша.

– Тихо, – окунувшись в ее сладость, он не мог думать ни о чем другом.

– Возвращение твое в Италию вопрос решенный. После битвы при Лепанто понятно, что католическая Священная Лига переигрывает турок. Копии документов, присланные тобой, очень пригодились для определения объединенной морской мощи Лиги… – Степан взглянул в окно, на низкий закат:

– Не оставляя работы при папском дворе, тебе необходимо подобраться ближе к известному нам Роберто ди Ридольфи. Теперь о твоем пребывании в Париже… – в дверь постучали. Убрав письмо и шифровальные таблицы в тайный ящик стола, Степан поднялся.

Маша стояла на пороге.

– Прости, если я тебе мешаю, – сказала она: «Если ты занят, я позже приду. Я хотела Евангелие почитать».

Обняв ее, он понял, что совсем скоро возьмет на руки своего ребенка.

Она слушала, склонив прикрытую чепцом голову. Степан видел только блеск ее черных, мягких волос:

– Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию. Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии… – он откашлялся. Маша закончила:

– Впрочем, спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием, – жена положила руку на живот: «Кажется, пора посылать за миссис Стэнли, Степа».

– Что же ты молчала? Сильно болит? – он поднял жену из кресла. Маша, охнув, схватилась за его руку.

– Я давно не читала с тобой, – улыбнулась она: «Соскучилась».

Акушерка вышла к Степану, удовлетворенно разведя руками.

– Все идет хорошо, сэр Стивен. Роды дело небыстрое, если вам надо куда-то поехать…

– Я буду в кабинете, – Степан помолчал: «Можно мне к жене сейчас?»

Посторонившись, акушерка посмотрела ему вслед. На жестком лице Ворона мелькнула странная, почти нежная улыбка.

Он осторожно отер пот с Машиного лба. Жена прижалась щекой к его ладони.

– Машенька, – шепнул он, – я люблю тебя, слышишь?

– Я тоже, – Маша сжала его пальцы, лицо жены побелело, она часто задышала.

– Иди, – выдохнула она: «Ты вернешься, когда…?»

– Да, – он поцеловал жену, – обязательно.

– Письмо адмиралу Колиньи я отправлю с особым гонцом. Он будет предупрежден о вашей встрече. Желательно, чтобы король выпустил Гийома на свободу как можно быстрее, весной он нужен нам в Новом Свете. По возвращении в Лондон отправляйся по обычному адресу. Ты доложишь о встрече с Колиньи и получишь указания о дальнейшей работе в Италии.

Сворачивая шифровку, Степан усмехнулся. Он помнил невидную комнату на чердаке неприметного дома неподалеку от собора Святого Павла, и розу Тюдоров на алом воске печати.

Отложив перо, он потянулся за Библией, что всегда лежала на столе. Найдя Псалмы, Степан прочитал:

Да умножит вам Господь более и более, вам и детям вашим.

Благословенны вы Господом, сотворившим небо и землю.

Небо – небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим.

– Господи, – попросил он, – не оставь нас милостью Своей, пожалуйста.

Начав письмо Колиньи: «Дорогой Гаспар, позволь представить тебе моего…», он услышал из-за двери: «Сэр Стивен!»

Ее лицо стало другим, измученным, с искусанными губами. Распущенные волосы сбились в комок.

– Держите ее крепко, – велела миссис Стэнли. «Ребенок крупный, скорее всего мальчик. Головка прорезалась, главное, чтобы плечики не застряли».

– Больно! – закричала Маша. Степан обнял ее за спину: «Все хорошо, милая».

Девушка помотала головой, акушерка потянулась за ножом.

– Терпи, – сказала она: «Это быстро».

Он услышал отчаянный крик жены. Выдохнув, Маша подняла залитое слезами лицо: «Еще?»

Миссис Стэнли завернула в пеленку громко плачущего, покрытого кровью младенца.

– Еще не надо, дорогая, ты отлично справилась. Сэр Стивен, ваш сын, – женщина протянула ему ребенка. Ворон, затаив дыхание, принял младенца.

– Не бойся, – прошептала Маша: «Это наш Майкл». Жена попыталась улыбнуться, но ее лицо исказилось.

– Опять? – она испуганно уцепилась за Степана: «Что это?».

Акушерка нахмурилась, ощупывая Машин живот: «У тебя двойня, моя дорогая!»

– Как двойня? – Степан даже не успел разглядеть лежавшего у него в руках сына.

– Не ленись, – велела акушерка: «Сейчас будет легче. Вторые обычно меньше, а может быть, девочка окажется».

Оказался мальчик.

Маша, вымытая, с заплетенными косами, смотрела на посапывающих у груди сыновей. Степан осторожно присел рядом.

– Они одинаковые? – спросил он изумленно.

Маша потрогала мягкую щечку левого мальчика. Сын открыл глаза, синие, будто глубокое небо. Младенец справа, доселе мирно спавший, сделал то же самое. Братья были похожи, как две капли воды.

Майклу акушерка повязала на запястье ниточку, знак первородства.

– Теперь ее долго не снимем, – Маша спросила: «Майкл первый, а второму мальчику какое имя наречем?»

– Помнишь, я тебе говорил о Судакове, Никите Григорьевиче, спасшем меня? – задумчиво ответил муж.

– Николас, – кивнула Маша: «Звать будем Ник».

Дети завозились. Маша, спустив с плеч рубашку, дала им грудь. Степан посмотрел на близнецов: «Можно, я останусь?». Маша потерлась головой о его плечо.

Устроившись рядом, Ворон обнял жену. Они и не заметили, как задремали, прижавшись друг к другу и новорожденным сыновьям.