Читать книгу Золотые шары. Премия им. Анны Ахматовой - Никита Брагин - Страница 17

Васильевский остров, шестая линия,

ледяная короста подернута инеем,

вся мостовая вдрызг раскурочена,

дым проплывает рваными клочьями…

Мой вечный город, твоя неустроенность

четырежды сорок раз упокоена,

болотной, ржавой водой омытая,

и слева, и справа укрыта плитами.

Шепчешь, родная, сквозь глину мерзлую,

рыдая и тая бледными веснами…

Тебя забыли, жуя пирожные,

по твоей могиле скрипят подошвами…

Кто скажет маленькой на плач её горький,

где её маменька

и Азорка?

Мокрого снега раскисшие хлопья

липнут на провода,

каждую зиму судьба холопья,

к счастью, не навсегда.

В темном и грязном полуподвале

тихая жизнь коротка.

Помнишь, как в детстве тебя целовали,

помнишь – родная рука…

Легкие санки, летящие с горки,

нежный и жгучий сугроб,

помнишь… сквозь вечность в паучьей каморке,

темной и тесной как гроб.

Этот образ, развеянный в белых ночах,

этот бледный цветок – он увял и зачах,

он уснул в кирпиче и бетоне,

этот белый платок, облетевший листок

растворился в каналах, капелью истек,

и не бьется уже, и не стонет.

Это вы все кричите, срываясь в надрыв,

и, похмельную ругань до дна перерыв,

ковыряете грязные раны,

упиваетесь болью, под ногтем скребя,

только видите ближних не лучше себя,

и не глубже пустого стакана.

А о нем, горемычном, не помните вы,

и лежит он, затоптанный в клочьях травы,

и, губу прокусив, умирает.

На вороньем пиру, на холодном ветру

не смолчу, не совру и слезу не утру —

с ним Россия – до самого края.

Ты куда покатился, бобок-колобок?

По могилам качусь, по могилам

в нерассказанный мир, где неведомый бог,

а душа даже сказки забыла.

Там зрачки растворяются в талой воде,

наполняются уши капелью…

Это вроде бы здесь, а на деле нигде,

просто в омуте сна и безделья.

Мы и в жизни своей словно те мертвецы,

говорим и тасуем пустое,

а слова-то в огне, да в канале концы,

и слеза – мышьяковым настоем.

А наступит пора, и ложись, помирай

под соседский назойливый шепот,

и поднимут вороны разнузданный грай,

как стервятники после потопа.

Больные и бледные лица прохожих,

пепельный сумрак и мокрый снег,

смутный год без остатка прожит,

железный век продолжает бег.

Кровь мерещится в черных лужах,

в буром камне, битом стекле,

пульс выталкивает наружу

сгустки земли, пузыри на игле.

Жажда – с городом породниться!

Держать его огни и кресты,

листать и слышать его страницы,

познать весь ужас его красоты!

Чувствуешь капли огненной стали,

холод молота у виска,

а в подсознании зарыдали

буковки детского дневника!

Вдыхаешь тленный воздух линий,

сырую изморось мертвых стен,

где слезы давно обратились в иней,

и память уже не встает с колен.