Читать книгу Пл@стилин 3D - Никита Марзан - Страница 9

Сплю и вижу себя во сне. Наблюдаю за собой, как за посторонним человеком. Жаркое лето. Сижу за походным столом (алюминиевый каркас, зелёная фанера, ГОСТ от 1951 г., инвент. №1/1853) и рисую боевой листок. В руках пёрышко с красной тушью.

Я редактор нашего взвода, отвечаю за плакаты, стенгазеты и боевые листки-молнии. Пишу, старательно повторяя содержание штабной записки:

«Внимание! Завтра стрельбы на полигоне!»

Дорисовал и повесил листок на деревянный столб, подпирающий свод палатки. Палатка большая, армейская из зелёной парусины. В ней семь панцирных коек, это наше отделение. Вокруг нашей палатки стоят другие такие же, их много, потому что мы на военных сборах. Наш взвод состоит из мирных стареющих мужчин, которыми командует светловолосый улыбчивый сержант из учебки. Он в два раза моложе любого из нас, но мы его слушаем, мы дышим его молодостью.

Отделение подслеповато подтягивается к повешенному мною боевому листку. Водружает на затёртые переносицы плюсовые очки, медленно читает. Я стою рядом и тоже читаю, как в первый раз. В нашей жизни всё делается в первый раз, даже то, что во второй.

Отделение подчиняется сигналам горна. Утром сигнал «побудка», вечером «ко сну», днём «боевая тревога» или, вот как сейчас, – «на обед (завтрак, ужин)». Мы строимся, но идём не в ногу. В больших алюминиевых кастрюлях розоватая молодая картошка в мокрой паутине укропа. Вываливаем на картошку рыбные консервы червонной масти, щедро мажем сливочное масло на серый формовый хлеб, размешиваем в кипятке щепоть заварки и четыре кубика сахара, о завтрашних стрельбах не говорим. Говорим о вчерашнем броме, который подозреваем в каждой кружке обеденного киселя.

Перед сном играем в карты и хрипло ругаемся, подшивая чёрными нитками белый подворотничок. Долго засыпаем, хлещем на лицах комаров и прислушиваемся к ночным звукам за отбелённой подкладочной бязью палатки.

Утром, покряхтывая, делаем зарядку, ёжимся от холода под длинным рукомойником. Вразнобой гремим ледяными струями по жестяному корыту. Строимся, слушаем слова взводного:

«Бойцы, вакса в нашей части всегда в изобилии, поэтому, как выпадает свободная минутка, подходи к бачку с ваксой и надраивай голенища».

Взводный выставляет вперёд свою ладную ногу в блестящем укороченном сапоге. Сапоги сгармошены по дембельской моде, мы одобрительно мычим. Взводный напоминает нам наших детей, к которым мы скоро вернёмся. Мы вернёмся к нашим разношенным тапкам, к горячим пельменям, к холодной водке, к жёнам с тёплыми плечами, к работе в костюмах и галстуках. Сгармошенный сапог – это только сон. И потом говорят, что бочковая вакса проедает кирзу до пяточной кости, а у нас возрастные суставы, выпирающие вены и диабетические ногти.

Получаем сухие пайки и едем стрелять. На полигоне слушаем вводную по технике безопасности, нянчим в руках тяжёлые холодные автоматы, цепляем рожки с холостыми патронами, отаптываем рубеж.

У меня в подчинении департамент развития внешних продаж, а я сижу в песчаном окопе и жду наступления менеджеров отдела сырьевых закупок численностью до двух взводов, гремящих облупившимися учебными гранатами. Хотя наши бляхи на ремнях лихо изогнуты, они в пятнах окиси, потому что нет у нас полировочной пасты ГОИ №3. Иногда мы, выжившие из ума старпёры, перед отбоем размахиваем этими позеленевшими бляхами, по-пацански намотав на руку солдатский ремень и стараясь не заехать двухрожковой пряжкой по собственному рылу. Взводный понимает, что наш возраст фарфорово хрупок, поэтому не отправляет нас в палатку «хим-дым», не выводит на марш-броски, а строевую на плацу заменяет чтением устава в летней курилке.

– Внимание, – командует взводный с бруствера, – огонь по противнику не открывать до моей команды.

Мы согласны его вообще не открывать. Достаём курево, сдвигаем пилотки назад, опираемся о стенку окопа. До слуха доносится дробный топот бегущих ног. Выглядываю из окопа, вижу матерящихся до одышки офисных менеджеров в старых офицерских галифе со вшитыми пуговицами для подтяжек. Выбираю того, который потолще, и ловлю его в прорезь прицела.

– Огонь! – кричит сержант.

Никто не стреляет. Все целятся.

– Огонь! – кричит сержант.

Никто не стреляет. Если хоть один раз выстрелишь, потом ствол от копоти чистить. До ночи.

– Огонь! – кричит сержант.

Нам надо что-то делать. Враг уже рядом. Воздух доносит до меня свежесть туалетной воды противника. Узнаю древесный и пряный Aramis 900. Лично я люблю восточный мускус, типа Антонио Висконти с ароматом обжаренного кофе и кубинской сигары, запах, незаменимый для деловых переговоров. Мы поднимаем с земли подвернувшиеся камни и размашисто кидаем в наступающих. Они тоже не стреляют, им тоже не хочется стволы драить. Противник останавливается и расползается по полю в поисках камней.

– Отбой! – кричит сержант. – Отбой учебной тревоги! Оружие и технические средства в исходное положение!

Мы перестаём кидать камни и выжидательно смотрим на взводного.

– Флаг, гюйс, стеньговые флаги и флаги расцвечивания спустить! – взводный надевает морскую фуражку и переходит на командные слова из Приложения к Корабельному уставу ВМФ. – Осмотреться за бортами! По местам стоять, со швартовов сниматься!

Мы радостно скалим траченные зубы, лихо клацаем стальными подковками и, не оглядываясь, уходим в открытое море. Меня накрывает тяжёлой тёплой волной, мягко толкает в грудь.

Я опрокидываюсь на спину и открываю глаза. Долго щурюсь на потолок. И тоскую. Тоскую по жизни, которую проспал.