Читать книгу Nathalie. История одного воскрешения - Никита Мирошников - Страница 4

Завораживающая ночь. Я вышла из церкви Магдалины на площадь, тускло освещённую жёлтыми фонарями. Париж… как же ты прекрасен этой ночью. Лето только начинается, июль лишь осваивается. Тёплый влажный воздух разбавляют потоки слегка прохладного ветра, несущие с собой безумное количество запахов и ароматов. Каждый из них – часть чего-то большего, отголосок истории, которая делает пространство настолько плотным, что чувствуешь это давление всем телом.

Тень шляпы хомбург закрывала половину моего лица, эта была ночь карнавала. Всё представало таким, каким не являлось. Чёрный костюм-тройка с белым жилетом и сорочкой, которую держала белая, небрежно завязанная бабочка, чёрные туфли – всё это блестело в странной ночи…

Луна… одна луна освящала мою дорогу. Я знала, куда несли меня мои ноги… Madeleine… С виду всё наглухо закрыто. Но не для меня. Стучу. Подходит метрдотель. Правда, он уже два года как не работает здесь – умер. Но ведь у нас карнавал! Пусть примерит маску живого.

Он молча и услужливо проводил меня к столику. Меня там уже ожидали. Всё помещение освещалось лишь одной свечой, стоявшей на нашем укрытом дорогой красной тканью столе.

Я села. Две прекрасные дамы окинули меня оценивающим взором и переглянулись. Всё в порядке – я в их компании.

– Bonjour! Commet ca va? – игриво я напевала…

– Ужин будет из трёх блюд! – тихо вдавила в мои уши слова дама в роскошном платье со скошенной талией и довольно кричащей шляпке, которая к тому же дополнялась изобилием украшений. Tiffany, Cartier… У неё был довольно длинный выразительный нос, несколько грузинская внешность и безумные тёмные глаза. Прямые смольные средней длины волосы она собрала сзади…

– Trois croissants et trois coupes de Pinot Noir! – громко объявила тонким голосом дама, имевшая ангельскую, чрезвычайно детскую внешность. У неё были нежные маленькие ручки, которые продолжались мягкими пальцами. В её недлинных волосах сиял золотой гребень. Из-под вычурного корсета была видна изысканная узорная камисоль. Нижняя юбка её была усыпана камнями, сиявшими в темноте, отражая зыбкое пламя свечи подобно тому, как икона отражает свечение лампадки.

– Евгения, – отчеканила первая дама, представляясь.

– Елизавета, – вторила ей другая, только несколько мягче. Я сделала вид, что поверила, ведь это карнавал.

– Георгий! – не скрывая высоких нот своего голоса, представилась я.

К нашему столу подошёл мужчина в длинном чёрном одеянии с бородой. На его груди что-то висело. Что-то вроде украшения, но его абсолютно не было видно – аксессуар сливался с тканью его одежды.

– Примите дары! – словно пропел он низким басом, затем поставил с золотого подноса каждой из нас блюдце с круассаном и бокал с кроваво-красным вином.

Мы отрывали от круассанов небольшие кусочки и ели, предварительно смочив их в вине. Когда с мучным было кончено, мы стали допивать до дна пино-нуар. И вот, последняя капля скользнула меж ангельских губ Елизаветы. Тут же три раза подряд прокукарекал петух, хотя, судя по часам, ночь только достигала пика.

– Пора! – завораживающим и громким шёпотом объявила юная Лиза.

– Время третьего блюда! – призывно и воодушевлённо постановила Женя, глаза которой в этот момент блеснули сине-зелёным светом.

Двери Madeleine распахнулись. Я услышала вдалеке строгие звуки органа церкви Магдалины, которая в этот момент должна была быть пустой – я последняя её покинула. Впрочем, происходящее нисколько меня не удивляло.

Наша троица молча встала и направилась к выходу, слушая всё нарастающее густое звучание органа. Выйдя через бордовые двери к углу rue Tronchet и площади, мы направились к месту пересечения place de la Madeleine и rue Chauveau Lagarde.

Увесистый органный бас наполнял пустынные сосуды парижского воздуха. Храм почти не было видно – ночь была беззвёздной… Луна… Только полная луна словно создавала нам дорожку, как тогда Пилату.

Мы молча шли. Вдруг из ниоткуда прямо предо мной стали появляться люди. Они были роскошно одеты, в вычурных карнавальных масках. Появляясь, полупрозрачные образы один за другим летели на меня, громко смеясь и выкрикивая короткие фразы, затем прямо перед моим носом они превращались в пар.

– Вот так карнавал…

– Сезон открыт…

– В de la Paix не пробиться…

Мои спутницы никак не реагировали на это и молча продолжали идти. Когда мы свернули на rue de l’Arcade, всё стихло. Не было больше призрачных фигур, орган смолк.

По ногам стучал прохладный и мокрый воздух… Вдалеке уже виднелся Bedford, к которому ноги сами вели нашу компанию. Но могильный туман сгустился у наших ног, мы не могли идти – ноги, словно пристыли к земле. В один момент моё тело перестало принадлежать мне. Я почувствовала себя зрителем циркового представления, насильно влекомого клоуном на сцену.

Я услышала страшный крик и плач… Ужас сковал меня…

– Зачем, зачем ты оставил меня? – рвал нещадно мой слух чей-то предсмертный вопль… Из мрачного тумана появился некто в белой рубахе, залитой кровью… Это кричал он… Его лицо было пятном света, я не могла его разглядеть… Страдалец уже запыхался, убегая от кого-то или куда-то ускользая… Он упал на колени предо мною, протянув ко мне свои окровавленные руки… В каждой его ладони зияла дыра…

– Он оставил меня… Я не хотел… Что я натворил… О, прости меня, прости, святая дева – омывая своей кровью мои мужские туфли, разрывался в сокрушении страдающий от боли скиталец…

– Я хотел спасти их, спасти… О, горе мне! Они настигнут меня! Они проденут через мои раны на руках и ногах свои жёсткие нити… Я стану марионеткой в их театре… Как я истерзан! Всё перевернули! Моё тело будет тлеть вечно! Они не оставят меня в покое! Именем моим да восстанет ложь в каждом, присягнувшим ему! Я хочу покоя! Я хочу всем спасения! За что он меня оставил!

И я услышала небесный хор. Слёзы ангелов омывали всё вокруг… Омывали его раны… Я искренне хотела помочь ему, хотела простить… Сама чувствовала себя виноватой. Он бледнел. Лица я по-прежнему не видела, но руки, истерзанные его руки, выходящие из под безразмерного белого окровавленного мешка, который был на нём, коченели. К дождю прибавилась сильная гроза, а он закричал из последних сил хриплым срывающимся голосом.

– Отец! За что!

– Довольно! – резким эхом прозвучал приговорно голос, мгновенно заставивший погоду прийти в прежнее состояние. Что или кто обладал такой мощью, способной остановить этот перфоманс и взять всё внимание на себя?

У входных дверей в Bedford стоял мужчина в чёрном цилиндре и белых перчатках. В его руке сиял пламень дорогой сигары. Он был довольно полный, с ухоженными мягкими нам вид усами, делавшими его похожим на откормленного и обласканного жизнью черного кота…

– Довольно, милый друг – уже спокойнее, но не менее твёрдо, повторил человек у дверей отеля.

– Спектакль окончен! – закричал он, и затем тихо и нежно обратился к нам.

– Je vous demande, les gentilles!

Ноги наши снова стали подвижны, мы медленно начали отходить от страдающего… – Ну же! Смелее! Шествие уже близко!

Мы подошли к зовущему нас господину, оставив сидеть на коленях в луже крови умирающего. Господин в цилиндре переметнулся с Евгенией и Елизаветой взглядом и улыбкой, ничего не сказав.

– Bonjour, la madame Dupont! Soyez les bienvenues! – поцеловав мне ручку, господин в цилиндре сделал глубокий затяг и, выпуская дым, проскрипел:

– А вот и карнавальное шествие! Милая Натали, будьте осторожны! – всё предостерегал меня он – Эти безумцы не имеют сердца…

Надвигалась огромная толпа ряженных в богатых карнавальных костюмах. Выделить кого-то одного было трудно – глаз сразу же переманивался блеском другого. Казалось, узкая улочка вот-вот треснет от наплыва бесконтрольной толпы. Они шумели, как они шумели… С ног сбивал откуда-то взявшийся резкий запах ладана… Безумцы прошли мимо нас, немного задев меня какой-то картиной по лицу.

– Le vengeance! – рассмеялся курящий господин.

Я промолчала, хотя очень хотелось материться. Неприятно получать по лицу живописью от незнакомца…

Толпа подняла безжизненное тело и начала ликующе вставлять нити в раны трупа. Закончив, они наполнили узкую улицу возгласами:

– Чудо…

– Воскресший…

– Смертию смерть поправ…

Нити резко натянулись, уходя в небо. Погибший принял леденящую неестественную позу. Голова его свисала так жутко… Лица так и не было видно… На нитях он несколько поднялся вверх резкими рывками… Двинулся в сторону церкви Магдалины, паря над толпой, которая ошалевшим шествием, более напоминавшем стадо, перемещалось вслед за вздёрнутым на страшных нитях, в руках кукловода, которого нет, потому что он – толпа…

Я глубоко затянулась сигарой стоявшего рядом с нами господина и, вернув ему её, зашла с Евгений и Елизаветой в холл. Убранство было недурным. По красному ковру с золотой вышивкой наша троица дошла до номера… Думать о том, куда пропал господин в цилиндре, мне не хотелось. Уверена, что он стал площадью. Мне хотелось одного…

Я повернула ручку белой двери. Приятный скрип уже отдавался мурашками по всему телу. Мы вошли…

Огромная кровать из тёмных пород дерева венчалась бежевым атласным бельём. Рядом с резным столиком с круглой столешницей стоял мягкий стул. Под окном, огромные размеры которого скрывали тяжёлые роскошные шторы, наглухо закрытые, находилась кушетка со спинкой, словно крылом. Евгения скрылась за резной ширмой…

Я подвинула кушетку так, чтобы она стояла напротив кровати, затем швырнула гору кружевных подушек на пол, а тяжёлое одеяло откинула на прикроватную банкетку…

Моя шляпа небрежно брошена мной на кушетку, где я уже и расположилась, лаская свои набухшие соски сквозь плотную сорочку… Мановением моего взгляда тугие верёвки на корсете Лизы стали ослаблять свою мёртвую хватку. Она инстинктивно и, немного смущаясь, схватилась за свою юную грудь, начавшую принимать своё естественное положение, освобождаясь от оков…

– Снимай туфельки… – прошептала ей я.

Лизонька, робко пошатнувшись, оставила туфли пред собой, открывая моим глазам свои прелестные ножки… Они-то и свели меня окончательно с ума. Силой мысли я швырнула туфли в стену… Таким же образом сорвала с неё юбку, камни которой звенели, рассыпаясь по всему номеру. Лизавета только тихо ахнула. Я хотела оставить на ней одну лишь кружевную камисоль… И то лишь для того, чтобы снять её окончательно в нужный момент…

– Ты так тяжело дышишь… Сними свои панталоны, я хочу видеть всё…

Лиза сняла их, скользя облегающей тканью по своим гладким ножкам. Щёки её порозовели. Из-под камисоли моему взору открывалась нежно-розовая вульва… Мягкие губки блестели лоском сладкой смазки… Я вошла в себя пальцами…

Из-за ширмы, словно богиня, царица этой ночи, появилась Евгения, на которой кроме тёмного шёлкового расшитого цветами прозрачного чайного платья и белых чулок с подвязками, сверкавшими сквозь мглу дорогой ткани, ничего не было.

– Ляг на кровать, – прозвучал приказ из сладостных уст Жени для Лизы. Она тут же всё исполнила. Царица ночи подошла к девушке в камисоли и слегка небрежно ощупала её между ног одной рукой. Затем Евгения оголила один сосок юной красавицы. Лиза смотрела на свою наставницу с вожделением и рафинированным страхом. При этом всём Лиза сохраняла какое-то внутреннее сопротивление, выдаваемое её жестами и мимикой. Женя обозначила своим тугим языком ореол соска партнёрши. Она стала покусывать её грудь, не вынимая рук из промежности. Обе девушки тяжело дышали. Елизавета иногда вскрикивала, терпя приторную боль. Теперь её грудь оголена полностью. Женя уже применяла обе руки и язык, чтобы ублажить свою подругу. Но набухшая розовая вульва Лизы не осталась без внимания её же пальчиков, которые, входя и выходя, увеличивали количество вязкой и терпкой смазки на белых простынях…

Юная Лиза больше не хотела сдерживать порывы своей страсти. Робость осталась позади. Она начала рвать платье Жени, вскрикивая с каждым надрывом всё сильнее… Царица осталась в одних чулках…

Естественно, остановиться было невозможно… Пленницы страстного порыва приняли мою любимую позу L’amour croise. Сверху, конечно, была дама в чулках, а под ней изнывала глухим стоном, уходящим вглубь влажной промежности партнёрши, барышня в камисоли. Правда, камисоль эта уже вся измялась и превратилась в кусок ткани, опоясывающий горячую, немного вздрагивающую от ласк талию Лизы.

Я была настолько возбуждена, что не заметила того, что с бешеной силой сдавливаю свой клитор между пальцами… Я сглатывала воздух, горло моё было пересохшим, словно пустыня. Лиза резко ухватилась за ноги Жени, и, вытащив свой игривый язычок из её влагалища, жалобно простонала:

– Женя… Женечка, стой… Я… Я так больше не могу…

Громкий крик наполнил номер… Звук резко прервался… и Елизавета медленно выдохнула… Она немного всхлипывала, а ручки её несколько дрожали…

Но Женю было не остановить. С ловкостью, присущей только балетным танцовщикам и танцовщицам, она вышла из моей любимой позы, схватила свою партнёршу так, что с неё слетела камисоль, села на край кровати и, жёстко запустив руку в волосы обмякшей Лизы, вонзила её лицо между своих ног… Номер вновь наполнили крики, но уже более низкие и твёрдые. Я только видела, как бедная девочка старается не задохнуться, трудясь между двумя белоснежными чулками.

– Да! Ещё! Глубже, дорогая! Вот так!

Копна чёрных волос, в которых когда-то сиял златой гребень, погружалась всё дальше и дальше, окончательно скрывая лицо трудящейся Елизаветы…

Вдруг, Женя сжала её голову ногами и неистовым нечеловеческим басом, словно колокол, объявила о рассвете, чеканя тяжёлыми ударами:

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.