Читать книгу Nathalie. История одного воскрешения - Никита Мирошников - Страница 7

Западная Сибирь. Глухая ночь. Полнолуние. Я в своей шубе и чёрном платке с красными розами иду по трескучему морозу сквозь кучи снега по тропинке в старенькую деревню. Это был январь 1933 года. Естественно, на ногах были валенки – ничего кроме такой мороз не вынесет. Кожаные перчатки, конечно, не спасали мои окоченевшие руки, держащие изящную сумку, украшенную изумрудами и рубинам. Синеву моих губ скрывает фирменная алая помада. Изредка завывающая метель разносит аромат Chanel №5 по всей пустоши, иногда разбавляемой голыми деревьями и одиночными пышными елями, которые были усыпаны снегом настолько, что казались сплошными белыми колоннами.

Не знаю, куда и зачем шла… Как всегда, оказалась здесь по зову. Вот и деревушка… Старые и покосившиеся избы. Захожу – пусто, вещей нет, дров нет… И так несколько раз… Может, вымерла деревня? От некоторых жилищ отколоты доски, словно их пустили на дрова… Но кому здесь топить? А вот и ответ… Вдали виднелась старая изба, из которой, на удивление, сильно валил дым. Света в окнах видно сильно не было, только от печи слабое свечение…

Подхожу к окну. Возле повидавшей виды печи сидела старуха в сером бесцветном платке. Худая, вся тряслась… Я постучалась в гниющие плотно закрытые двери… Мне никто не открыл. Я постучала ещё сильнее… С опаской, медленно старуха отворила дверь, пар повалил наверх над её горбом. Она была истощена, но в её полуживых глазах я всё же смогла разглядеть удивление. Наверное, не столько от моих одежд, сколько от того, что здесь вообще ещё кто-то может стучать ей в дверь.

– Проходьте, – сиплым и неуверенным, но полным гордостью бедных голосом она прожевала слова приветствия.

– Хлеба нету – с долей скорби и ненависти отвесила старуха. Я была на грани чего-то невероятного. Мне стало стыдно за недавний ужин в Бедфорде.

– Я… – ком встал в моём горле, – Я пришла сюда не за хлебом…

– А кто ты така? И говоришь странно! Чаво тебе нужно? – оживилась бабка, услышав мой акцент.

– Меня зовут Натали…

– Чаво? – протянула она.

– Наташа, говорю, зовут меня – всё ещё пребывая в шоке, сказала я ей. Предо мной мелькнули щепки и доски покрупнее от соседнего жилища, стоявшие и лежавшие у печи.

– Почём пришла?

– Я заблудилась… – какая несуразная ложь! Но не скажу же я ей, что меня к ней само привело!

– А шла-то куда? Тут кругом всё мертвым-мертво!

– Давайте просто… давайте посидим… выпьем ч… просто воды попьём и поговорим, хорошо? Я немного испугана, я с мороза…

– Да раздевайся! Всё равно подохну скоро, так хоть душу отпущу кому пред смертию… – она пошла к большому столу из осины. Я сняла шубу, оставшись в одном только маленьком чёрном платье, ожерелье «комета» из новой коллекции мадам Шанель и… валенках… На стене крючок окружила наледь, стена была чрезвычайно холодной. Я решила просто оставить шубу расстёгнутой, сняв платок с моей головы и взяв его в руки. Сумку бросила у порога.

– Ну, доча, рассказывай, как забрела-то сюда, – приглашала меня старуха за стол, на котором стояли две кружки кипятка из ведра у печки.

Я села, согрела, наконец, руки о кружку. Перчатки положила на стол, чтобы он не казался таким пустым…

– Ой! Знаете, у меня есть кое-что на стол! – с огромным счастьем вспомнила я про sucettes в моей сумочке. Через мгновение на столе в дорогой упаковке стояли дешёвые montpensier. Я всегда пересыпала их из этой дурацкой упаковки в золотую шкатулочку. Старушка со слезами посмотрела на меня, затем выражение её лица сделалось подозрительным…

– Это что такое?

– Конфеты… Леденцы… ешьте… бабушка… – последнее слово я произнесла с полной неожиданностью для себя. Но это её расположило ко мне.

– Не была я никогда бабушкой. И уже не буду, – кладя в беззубый рот цветную посахаренную карамель, сокрушалась старуха. Повисла пауза… Я не знала, что делать… Видно, история её жизни непроста – дом, как для семьи, а она одна здесь…

– Вы курите? – наивно я спросила.

– Курю, да табака лет сто не курила, а дрянь всякую курить уже мочи нет. Я встала. Прикусила губу. Молча подошла к сумке… Вернулась я уже с роскошным портсигаром, набитым доверху любимыми Sobranie. Открыла портсигар…

– Курите… Хотите, вместе покурим?

– Да кто ж ты такая? Не сплю ль я?

– А какая разница… Просто покурим…

Я прикурила себе и ей от печки. Мы ели монпансье, курили собрание и пили кипяток…

– У меня еще осталось немного хлеба – тихо-тихо прошептала бабуля, чтобы мнимый кто-то не услышал.

– О, нет! Я совсем не голодна! – в фальшивой манерной аристократичной улыбке скрыла я поток слёз, готовых хлынуть из моих глаз в этот миг…

– Они у нас весь хлеб почти отобрали, эти суки, – глубоко затянулась она. – Ворвались в дом рано утром, хлеб стали искать… Сноха моя беременна была, вечером у неё выкидыш случился, кровь сильно текла… Она плакала сначала сильно, потом стихать начала… Я и мой сын Андрей всю ночь с ней провели… Младенца мёртвого она из рук не выпускала, пока сама не умерла под утро… Бляди! Из-за них всё… От утра до утра, дочка, понимаешь? И жизнь вся перевернулась! Андрей как мёртвый ходил… Мужиков в деревне всё меньше становилось – тоже их работа, да и уехали многие… Но схоронил он жену свою и ребёнка с их помощью… Быстро деревня пустела… Люди бежали… Андрюша, может, тоже бежал бы… Да зачем ему уже было? А, может, и бежать-то некуда было… От власти от этой…

Она выкурила сигарету. Я, захлёбываясь слезами, дала ей вторую…

– А захожу недавно я в баню, что подле дома стоит, а он там, висит… Прямо над пологом, где дитя и жена его погибли… Сорок дней сегодня… Не спится мне… Вспоминаю всё… жгу… Хоронить его уже некому было – опустела деревня… Так я сама за лопату взялась… Ничего… Руки дрожали… Уж мороз ударил… Я эту землю лопатой два дня долбила… Прикопала-таки на погосте к дитю и жёнушке… Вот этими руками сына в землю своего и закопала! И осталась я одна! Старая бабка!

Я рыдала! Руки мои были в страшных слезах… Мне их жгло… Бабушка куда-то удалилась и вернулась, держа в руках засаленную фотографию…

– Вот он, мой Андрюша, такой живой здесь, хороший. – со снимка на меня смотрел молодой и крепкий парень в гимнастёрке и кирзовых сапогах… Увидев более чётко глаза его, стерев слёзы с моего лица, я обомлела… Я долго всматривалась в эти глаза… Затем устремила свой взгляд на убитую горем старуху.

– Бабуль, у меня есть порошочек один… Он заснуть тебе поможет сном крепким и долгим… – она лишь кивнула в ответ. Я кинулась к своей сумке! Что-то надвигалось! Твою мать! Бездонная! Вот! Вот оно! 150 мг Pentobarbital Sodium! Медлить нельзя ни минуты! Я чую подвох!

– Бабуля, родная, немного горько будет, но выпить надо всё до дна!

– Хорошо, доча, как скажешь! – смиренно лепетала она. Я развела ей последний напиток в её жизни…

– Пейте, родная! Сейчас полегчает!

Бабка трясущимися руками поднесла стакан к ссохшимся от времени губам и выпила всё до дна, закашлявшись в конце.

– Ну что? Как вы?

– Ой, спасибо, внучка! Хорошо-то как! – морщась, говорила она.

– А где же образок у вас? Помолиться-то перед сном? – слегка ехидно спросила я.

– Всё твари эти вынесли… Гады! – лгала мне старуха, отходя ко сну вечному… Она затихла и вскоре глубоко заснула… Я закричала на весь дом, кинувшись искать нож.

– Проститутка старая! Провести меня решила! Грехи мне свои передать и чистой в рай отойти! Ведьма проклятая! Ну, сука, держись у меня теперь! Дрыхни пока здесь, красотка, а я сделаю, что надо! – я полоснула себя ржавым старым ножом по венам, перевязала рану своим платком чёрным и кинулась к печи. Взяв горящее полено, я устремилась к бане подле дома, сделанной по-чёрному, как нужно. Ручку чуть не оторвала, дёргая за дверь…

– Бросила факел под камни в печь, стоявшую в центре. Рядом были дрова. Быстро начала топить… Когда помещение стало наполняться едким дымом, выбежала наружу, оставив дверь открытой для растопки… Кашляя, подняла руку с повязанным платком, из-под которого капала кровь… Делать было так нельзя, но времени решать всё по-иному у меня не было…

– На кровь сию я беса адового выкликаю! – ударилось эхом повсюду моё веление. – На погост меня веди! – и понеслась я так, что снег вился подо мной! Кашель давил… Вот он! Погост деревенский! Но где могила его?

– Андрей, Андрей, Андрей! – есть в звуке ответ!

Кровь на снег капает. Подбегаю к запорошённому бугру без имени и креста. Трогаю землю, раскидав снег руками… Он! Он это! О, ведьма несчастная, час расплаты настанет! Я сняла платок, багровя снег, загребла в него немного застывшей земли и бегом обратно к бане, вокруг которой уже дым круги наворачивал… Огибаю закоптившуюся дверь, бросаю могильную землю в пламя, бьющее из-под камней… Вернулась за сумкой… Кашель давит… Сумку в сторону… Окунаюсь в оттаявшую воду в бочке… Ледяная, прихожу в себя… Дух перевела и вперёд! В таз воды зачерпнула, крови добавила своей… Выбежала из бани… На все четыре стороны света плеснула и закричала во всё горло, пар неистовый испуская,

– Двенадцать слуг тьмы! Явью неявною! Кровью бескровною! Плотью бесплотною! Благими и злыми! Родными, чужими! Своими, другими! Станьте слугами света! Как платок мой на ветру развевается, так и свет со тьмой в истину сливается! Батюшки! Святые! Повстаньте вы все из могилушек, да дайте мне знаний и силушек! Пусть явится предо мною сын грешницы в прямом обличьи!

И появился предо мною Андрей, синий весь, в одежде погребальной… Я сорвала с него всю одежду и заволокла в баню… Силы мои были на исходе… Он стал отогреваться на закоптившемся пологе… Весь порозовел… Открыл свои очи… И испуганно посмотрел на меня, пытаясь что-то сказать…