Читать книгу Гармония волны. История серфера - Никита Замеховский-Мегалокарди - Страница 8

* * *

Мое общение в мастерской сформировало новый взгляд на море, мое желание не просто купаться в нем достигло критической отметки! И я пристал к Тренеру с вопросом, за какую сумму он может для меня построить бодиборд, который, как я исподволь выяснил у авторитетного Пионера и того же Тренера, в наибольшей степени соответствовал бы, по их мнению, нашей волне.

Тренер попросил не морочить ему мозги. Не отрываясь от ремонта корпусов разбитых гидроциклов, составлявшего в то время основную статью его доходов, сказал:

– Клей сам.

С руками своими я не дружил…. И потому два дня ходил, не столько обдумывая поклейку бодиборда, сколько готовя себя лишь к мысли о том, что я смогу из пенопластовых кусков, эпоксидной смолы и стеклоткани соорудить нечто подобное тому, что делал, к примеру, Пионер. Его еще называли «тысяча и одна доска», потому что он их производил на свет божий, как кролики потомство.

Я ходил по берегу моря, разглядывая поднявшую голову весну, воду, синее которой нет ни в одном океане, нес в волосах ветер, и добродился до того, что мой нерожденный бодиборд начал мне мерещиться во всем, что хоть немного напоминало его округлые обводы. И еще он мне снился.

Как на самом деле выглядели бодиборды, мы все имели смутное представление; мы видели только их изображения, причем изображения, где на «бодиках» скатываются с волн. Совершенно логичным казалось, что доска, а «бодик», несомненно, таковой являлся, должна быть сделана из стеклопластика, а все остальное фигня, и значит, несущественно!

И началось усиленное накопление мной денежных средств на основные материалы. Подручные инструменты появлялись сами собой: к примеру, я начисто лишил отцовский «инструментальный» ящик всех запасов наждачной бумаги разных номеров.

И Провидение, как выражаются британцы, тоже не преминуло явить свою благосклонность: мама устроила меня на работу сторожем, сутки через трое, в «Автокемпинг» к тете Оле. А это означало зарплату, часть которой я смело мог потратить на приобретение вожделенной смолы ЭД-20 и стеклоткани.

Правда, стеклоткань появилась первой, ее мне великодушно подарил дядя Саша – закодированный пьяница и бывший дальнобойщик, обморозивший лицо в Сибири, где однажды на жутком морозе заглох его «КамАЗ», а ныне мой коллега – сторож турбазы «Якутская».

Драгоценная для меня стеклосетка ожидала своего часа в его гараже, как выяснилось, с тех времен, когда предусмотрительная супруга еще молодого дяди Саши прихватила с нашего завода, начавшего осваивать стеклопластиковое производство спасательных лодок, метров двадцать на всякий случай. Тогда многие поселковые тетки, примерные жены и домохозяйки, волокли эту стеклосетку домой, такую мягкую, но при этом такую крупноволокнистую, и пытались шить из нее занавески, а некоторые – даже наволочки (что заканчивалось для их мужей не очень приятно, ведь им приходилось провести адскую ночь на таком белье). После этого ткань стали использовать по назначению, а те, у кого не выходило подружиться с таинственными процессами, заставляющими смолы полимеризоваться, спрятали ее по углам и гаражам до лучших времен. Хотя, как показала история, лучше времена не стали, а только ухудшились.

Кстати, дядя Саша в порыве энтузиазма, вызванного моими рассказами о серфинге и своим непосредственным отношением к нему (однажды вместе с Колей «Чертом» он возил приморскую команду серферов в Сочи на чемпионат профсоюзов), приволок мне и литр эпоксидки, радиоуглеродный анализ которой отнес бы ее к каменному веку. Смола там была соответствующей древности и, скорее всего, свои свойства утратила еще за год или два до моего рождения. Но я ее все равно принял с благодарностью, и она до сих пор стоит где-то в недрах «Рапаны» и продолжает окаменевать, превращаясь в полноценный янтарь с неизвестно как попавшей в него пробкой от бутылки пива «Жигулевское».

В итоге смолу я купил с первой зарплаты, три литра, по пять гривен за литр, и еще отвердителя к ней за три гривны. Договориться мне помог Серега Яценко. Источником получения смолы был несун Петя, усатый мужичок с повадками застигнутого за непотребством фокстерьера. Выходя на обед, он предупреждал, что смолу у него можно забрать сегодня вечером, когда стемнеет… Все это держалось в строжайшей тайне… И вот часов в девять вечера под благоухающими роскошным цветом абрикосами я крался к пятиэтажной малосемейке, стоящей у рынка, в самом сердце Приморского, встречался с Петей и в тени какого-нибудь бесконечного и бессмысленного прохода, которыми богаты эти шедевры советской архитектуры, осуществлял акт передачи денег и получения товара, то есть, выражаясь языком юридическим, «действие по скупке краденого». Должен признаться, угрызениями совести я при этом не страдал.

Теперь у меня было все, кроме пенопласта.

Приобретение смолы пробило такую брешь в моем бюджете, что в ближайшие недели я был не вправе надеяться на его покупку. Но я не мог столько ждать!

У меня, как у алкоголика в похмелье, внутри все горело и пылало, но в моем случае речь шла не о желании сдувать пенную шапку с запотелой кружки пива, а о том, чтобы поскорее начать точить, обрабатывать наждаком днище и борта, выводить скулу (кромку борта) и рокер (прогиб днища)! В любом куске пенопласта, в упаковке от телевизора у мусорного бака я видел материал для работы.

Даже чертеж у меня был готов, в размере один к десяти, созданный под руководством Тренера, с прорисованными шпангоутами и измерениями их от диаметральной плоскости[18] до борта.

Я сейчас даже не помню, кому первому пришла в голову эта счастливая мысль. Мне или Русе Пайде – добросовестному слушателю СПТУ № 18 и моему приятелю, к этому моменту отзанимавшемуся в клубе восемь лет. Но это теперь и не важно. Главное, что мы ее счастливо воплотили в жизнь. Дело в том, что на крыше «Рапаны» в изобилии валялись «умершие», отжившие свой спортивный век гляйдеры, лехнеры[19], «мустанги» и пара запененных «поляков»[20]. В ходе переговоров с Тренером и, разумеется, с Серегой Яценко как ответственным за материальную часть было прояснено: все, что там лежит, я могу использовать. А Тренер, находившийся в хорошем настроении по причине весны, пятидесяти грамм и общего настроя, добродушно бросил: «Ах ты, гадючка, это тебе подарок, забирай все!»

Потом этот мой «подарок», провалявшийся еще пару лет под дождями и ветрами, долго вывозил трактором на свалку батя Ромы Романова… Но это так, к слову. Главное, что я тогда извернулся! Мы с Русей разломали «поляка», и без того продавленного и побитого, и, отодрав жесткий слой из стеклопластика, я стал обладателем невесомого куска пены, огромного, толстого и широкого, как Черное море!

Единственное, что омрачало обладание им, было наличие сильной вмятины размером примерно с кулак прямо в сердце моего будущего бодиборда и трещины, пересекающей его тело поперек. Эти два момента были, так сказать, первыми трудностями на моем пути превращения в ремонтника досок.

Короче говоря, когда я распустил свою пену на толщину, достаточную для придания легкого днищевого прогиба, от дыры я почти избавился, зато трещина развалила мою будущую доску пополам!

Добрый Пионер, как раз вернувшийся со своей недельной вахты в севастопольском яхт-клубе КЧФ (Краснознаменного Черноморского флота), где после армии остался служить «сверчком»[21] в чине старшего матроса и должности старшего по каким-то туманным вопросам, посоветовал мне склеить развалившуюся заготовку полиэфиркой, мотивируя тем, что она ее не сожрет, в отличие от пенопласта ПСБ-С, а драгоценную эпоксидку я сэкономлю!

И я, сэкономив грамм двадцать эпоксидки, два дня ждал, пока у меня полимеризуется трехкомпонентная полиэфирная смола горячего отверждения, требующая специальных температур. Вероятно, прождал бы еще долго, и возможно, что за этим ожиданием моя жизнь потекла бы по другому руслу, если бы Тренер в одно прекрасное утро, свежее после легкого дождя, чистое морем и небом, не задал мне резонный вопрос:

– Твой полуботинок долго еще тут будет валяться?! – и указал на козлы, где аккуратно еще не готовый, но уже многострадальный «бодик» с бумажкой, на которой значилось: «НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, Б…»

– Не встает смола чего-то, вроде Пио разводил… – начал было я.

– Пионино ему туда полиэфирки налил! – наябедничал Руся.

– А-а-а! Ты че, дурень?! – рявкнул Тренер. – А Пионер – долбан!!! – закончил он с яростной убежденностью.

И разъединил, неумолимый, мою, вернее, пионеровскую поклейку твердой рукой! Потом схватил кусок наждачки и, рассказывая нам о Пионере всякие истории, аккуратно удалил следы его деятельности. Затем Тренер заставил меня развести смолу самому, выделив ее из своих запасов, в правильной пропорции. И я, поддерживаемый его напутствиями и высказываниями на тему рук и заднего прохода, все склеил заново.

Владеть собой…

По полинезийским верованиям человеку принадлежит все, что он видит в данный момент, но если он отводит взгляд, то утрачивает право на обладание. Серфинг позволяет обрести миг, когда человек если и видит, что происходит с ним на волне, то не в состоянии оценивать, реагировать на происходящее сознательно и вынужден действовать рефлекторно. Момент отключения сознания и сугубо рефлекторных реакций, пресекая внутренний диалог, делает достижимым состояние, во время которого человек оценивает себя со стороны, и таким образом позволяет «владеть собой» (в том смысле, который в это вкладывали полинезийцы). Итак, серфинг – способ слияния с природой, обретение себя как частички этого мира. Не аскеза, не уход от реальности, но здоровые реакции на происходящее, воспитание нравственности и физического совершенства посредством экстатического ощущения момента и рефлекторных физических реакций. Вот что такое серфинг. Такой смысл вкладывали и вкладывают в него те, кто ступал и ступает на «путь по гребню волны».