Читать книгу Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко - Страница 2

4 февраля 1955 года получаю «окончательный расчет» в ВПТИ. Получка за январь неожиданно весомая: можно было бы «жить и размножаться», как обозначают студенты отличные условия жизни. Иван Кузьмич огорчен: план по заводу Молотова стает неопределенным. Попов откровенно завидует: оказывается, надеть погоны, тем более – морскую форму, – его старая мечта. Валера, Толя и майор наполнены унынием и мрачными предчувствиями: вернется Трекало, и опять начнется прежняя тягомотина. Я их успокаиваю:

– Ну, что вы, ребята, вы сами все можете сделать!

По бумаге из военкомата сдаю в милицию свой «молоткастый – серпастый», взамен дают невзрачную бумажку. Теперь я – никто, бомж без всяких прав и жилья. Получаю в военкомате предписание: явиться 05.02.1955 г. по адресу Московский проспект 10. Совсем недавно это был проспект Сталина.

«Являюсь» по указанному адресу между Сенной площадью и Фонтанкой и вижу вывеску: «Трикотажная фабрика». Заглядываю внутрь. Сквозь открытые боковые двери вижу стрекочущие диковинные агрегаты, вокруг которых вращаются десятки бобин с нитками, – все без обмана. Обошел весь большой дом: с тыла только обычные подъезды с номерами жилых квартир. Обход завершается у той же «трикотажной» двери. Внезапно вижу человека в форме морского офицера, который смело поднимается к двери фабрики. Перехватываю его, показываю предписание. Он молча берет меня за локоть и ведет мимо двери грохочущей фабрики вверх по лестнице. На площадке второго этажа стоит уже военный пост: старшина и матрос, которые проверяют документы и пропуска. На четвертом этаже открывается большой коридор, по которому деловито снуют люди, большинство их в военной форме. Дежурный офицер подводит к двери «Начальник Управления Монтажных Работ». Напоминает: надо «представляться» и коротко объясняет, как это делать. Минут через 10 у начальника оканчивается совещание, оттуда выходит десяток офицеров. Вхожу, «представляюсь»:

– Товарищ подполковник, инженер-лейтенант Мельниченко прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Из-за стола поднимается высокий симпатичный офицер, пожимает руку, усаживает на стул напротив. Расспрашивает, где учился, работал, семейное положение, есть ли жилье в Ленинграде. Моя гражданская специальность его очень интересует, военную «автотракторную службу» пропускает мимо ушей.

– Автомобилистов у нас более чем достаточно, а вот грамотных сварщиков, особенно инженеров, – нет совсем. С жильем пока вам ничего обещать не могу. Пока не уедете в командировку сможете жить в прежнем общежитии? Попробуем договориться с Минсудпромом.

– Ваша часть сейчас размещается в Первом Балтийском флотском экипаже, туда Вам и надлежит явиться к подполковнику Афонину.

Начальник УМР подполковник Сергей Емельянович Сурмач велит дежурному офицеру провести меня по комнатам оформления. Заполняю анкеты, пишу заявления. В ответ получаю кучу аттестатов. На новое удостоверение личности надо фото в военной форме, а формы еще нет…

Первый Балтийский флотский экипаж размещается напротив воспетого Утесовым Поцелуева моста, который, в отличие от остальных – «не разводится». Опять представляюсь отцам-командирам. Подполковник Афонин – весьма потрепанный жизнью, с водянистыми глазами неопределенного цвета, не то чтобы худощавый, но тонкой кости человек, правда, с кругленьким как арбузик животиком. Выговор отца-командира – «спесифисеский», – звук «с» в его речи заменяет несколько других согласных. Держится вальяжно, курит сигареты, элегантно добывая их из инкрустированного портсигара; пепел стряхивает отставленным мизинцем. Главный инженер майор Чайников – невысокий и плотненький – полностью оправдывает свою фамилию, если иметь в виду кипящий чайник. Именно от него получил я свое первое взыскание: 10 суток ареста без содержания на гауптвахте. Это значило, что я должен был являться не позже 6:00 к подъему личного состава (далее – «л/с»), а уходить не раньше отбоя в 22 часа. Забегая вперед, следует сказать, что именно тогда, во время несправедливого ареста, я смог несколько раз посетить Мариинский театр, до которого от Экипажа всего метров 200. Спектакли начинались около 19 часов, когда в части оставался только дежурный офицер, который был почти всегда таким же «тотальником», как и я. («Тотальниками» у нас называли инженеров, призванных из гражданки, как при «тотальной» – всеобщей – мобилизации).

Последнее знакомство было с замполитом подполковником Баженовым. Это был уже пожилой, подтянутый, невысокого роста офицер, с серыми неулыбчивыми глазами. Судя по количеству орденских колодок на кителе, Баженов неплохо и долго воевал. Знакомился он с молодыми офицерами, в том числе – со мной, совсем не формально, обстоятельно и просто. Вместе мы повздыхали о жилищной проблеме для офицеров и мичманов, особенно тех, у кого есть семьи. Опять забегая вперед, скажу, что за 33 года военной службы я больше не встречал политработника, даже отдаленно похожего на Баженова. Это был человек большой души и обаяния. Всегда он стоял горой за своих офицеров и матросов перед любым высоким начальством, никого не боясь. Защищая матросов и офицеров, требуя «положенное» для них, никогда подполковник Баженов не искал лично для себя какой-либо выгоды, преимуществ, послаблений. Даже в самых собачьих условиях, он всегда был вместе с матросами и офицерами, разделяя их быт и невзгоды.

Постепенно наша часть заполнялась «тотальниками», прибывавшими из разных концов СССР. Всех на службу собрали насильно, как меня. Служить же никто не хотел. У многих уже были семьи, дети, которые остались где-то на просторах страны без мужского «призрения», как говаривали в старину.

Призванные ранее матросы уже занимались строевой подготовкой на плацу под командованием старых мичманов. Нас, в разношерстной гражданской одежде, к этому увлекательному занятию еще нельзя было допускать. С первых дней нас начали «об-мун-ди-ро-вы-вать».

Это – поэма! Никогда не подозревал даже, что молодой офицер должен иметь такое невероятное количество всяких предметов в своей одежде. Младшему офицеру было «положено»: носки, белье летнее и зимнее (а вот тельняшек – не было), рубашка белая парадная со сменными воротничками и манжетами, ботинки повседневные и парадно-выходные, синий китель х/б рабочий; фуражки – повседневные и парадно-выходные – черные и белые со сменными чехлами, шапка меховая кожаная. Шить в военных ателье полагалось: шинель, китель (синий), тужурки – повседневную и парадно-выходную, брюки – к кителю и обеим тужуркам.

К каждой «пошивочной единице» материал соответствующего артикула отрезался от больших рулонов по таблицам, соответственно зафиксированным размерам носителя. К каждой «единице» полагались подкладки нескольких сортов: саржа, сатин, сукно «пионер», которое вовсе не сукно, и даже ткань из конских волос и мешковина. На каждую «единицу» выдавались масса пуговичек разных сортов, окраски и размеров. Чтобы рабочий китель можно было стирать, пуговицы там были съемные: добавлялись хитрые кольцевые затворы.

Погон тоже набиралось до десятка пар. Погоны были разных размеров, жесткие съемные на пуговичках и мягкие пришивные, белые и черные – для рабочей и повседневной одежды. На каждую «погонину» надо было закрепить по установленным канонам две (пока) звездочки и по одному «молотку», говорящему о нашей технической сущности. Кстати, наши серебряные инженерные погоны с молотками при синем кителе весьма напоминали форму железнодорожников, и нас часто путали. Я не преминул закрепить на кителе свой парашютный значок, что вообще вводило любопытных в ступор: кто же перед ними красуется? Любопытствующим я представлялся как морской парашютист-железнодорожник.

«Положена» нам была для защиты от дождя также широченная и длиннющая черная плащ-накидка с капюшоном. Каждый, надевший ее, ставал похожим на собственную статую перед открытием мемориала…

Эту великолепную гору военной амуниции венчали совсем уже сказочные предметы. На каждую фуражку полагалась «капуста» с якорями, листьями и звездой (именно за такую в Деребчине пострадал от флотского старшины Алик Спивак). Очень ценилась «капуста», почерневшая и потрепанная жестокими океанскими штормами. Правда, можно было нарваться на недалекого начальника, который задавал вопрос: «Вы что, на нефтеналивной барже служили?»

На парадные фуражки (белую и черную) добавлялся еще серебряный шнур и металлические листья неведомого растения – орнамент на козырек, как у старших офицеров. На лацканы парадной тужурки также следовало закрепить орнамент и огромные якоря: такую красотищу вообще только адмиралы носят.

А дальше – чистая фантастика: выдали настоящее боевое, правда – холодное, оружие – номерной кортик. На золотых боках его ножен несся с раздутыми парусами старинный фрегат, с другой стороны – увитый цепями якорь; на золотых концах рукоятки – герб СССР. К кортику придавался черный тканый ремень с позолоченными массивными пряжками. На пряжках красовались львиные морды, – одна большая – для ремня и две поменьше – на «постромках» – для крепления кортика… Пояс моряки носили под кителем или тужуркой, кортик «блёндался» внизу слева. (Позже глубоко сухопутный маршал Гречко унифицировал флот с армией и ввел позолоченный пояс для кортика, который следовало носить поверх парадной одежды. Если на приталенных армейских мундирах это, возможно, и смотрелось, то на просторных двубортных тужурках моряков это не лезло ни в какие ворота. Моряки роптали, но вынуждены подчиняться этой нелепости до сих пор).

Навьюченные, как верблюды на Шелковом Пути, отрезами и отрезочками, пуговицами, крючками и погонами, мы двигались в пошивочное ателье, благо оно было недалеко: в Круглом доме на канале Крунштейна (Новая Голландия). Там снимали мерки, а все наше добро опять перемеряли, пересчитывали и оформляли заказ, если не могли подобрать что-нибудь «готовое из брака». Отдельные предметы были готовы раньше других, но носить смесь гражданской и военной одежды – категорически нельзя, поэтому пред ясные очи начальства мы предстали полностью экипированными и приняли торжественную присягу спустя почти месяц.

Моя вторая военная шинель в своей основе, конечно, была черной. Но, неизвестно почему, из черной массы в разные стороны торчали абсолютно белые и жесткие волоски длиной до трех сантиметров, что создавало светлый ореол, весьма напоминающий нимб святого, правда, – только вокруг туловища. Вызывая удивление зрителей, я щеголял в ней довольно долго, пока не догадался осмалить свой нимб газовой горелкой и превратиться в обычного советского офицера в черной шинели…

Перебираю в памяти гору амуниции и понимаю, что охватил еще не все. Ну конечно, – это белый китель и такие же белые ангельские брюки! С выдачей брюк была, правда, некая задержка: наверху решался вопрос – нужно ли выдавать их при нашем климАте. А все прелести ношения белого кителя я изведал вполне. Дело в том, что из этого Эвереста амуниции можно было надевать и носить отдельные предметы строго по приказу: форма одежды объявлялась в приказе «старшего на рейде», – в Ленинграде это был командующий Военно-морской базой. Так вот, если у сухопутных коллег было только две формы одежды – зимняя и летняя, то у моряков их было целых шесть, причем с подпунктами! Анекдот тех времен: главный разведчик США выбросился из окна небоскреба. Об армии и флоте Советского Союза он знал все, но не мог никак сосчитать, сколько форм одежды у советских моряков!

Задержанным патрулями за нарушение формы одежды – это, кажется, самое распространенное нарушение – было вовсе не до смеха. Задержание грозило выводами уже в части: матросам – лишением очередных увольнений, офицерам и мичманам сверхсрочной службы – нежелательными записями в карточке взысканий и поощрений. А нарушением могло быть многое, например, – «неуставной цвет носков» (они могли быть только синими или черными, даже при белых брюках!). И если объявлена форма 1 (шутка: форма «раз» – трусы и противогаз), то ты как миленький в городе должен появляться только в белом кителе с соответствующим сочетанием остальных причиндалов. Обычно, «форма один» объявлялась при длительной несусветной жарище. Белый китель, конечно, неплохо отражал лучи палящего солнца при прогулке по морским набережным в Сочи. Но надо знать, что этот китель имел высокий и жесткий стоячий воротник, который должен быть всегда наглухо застегнут, чтобы надежно пережать шею. Это сводило «на нет» теплоотражающие свойства кителя. Дополнительно: его девственная белизна немедленно подвергалась поруганию при проходе возле коптящих заводов, проезде в гортранспорте и еще от тысячи причин, например, – от собственных черных брюк. К вечеру китель настойчиво требовал новых стирки и глажки у изрядно уставшего владельца. Впрочем, были варианты. Если форма один была без приставки «парадная», то можно было надевать черную суконную тужурку с белой рубашкой и галстуком, что в жару напоминало мёд тоже очень отдаленно. В общем, все по закону военной службы: «Мне все равно, как ты служишь, – лишь бы тебе тяжело было». Гуманные кремовые рубашки с погонами и галстуком были введены спустя лет пятнадцать, а уж без галстука и с коротким рукавом – совсем недавно, когда меня лично это уже не касалось…