Читать книгу Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко - Страница 6
13. В черной шинели
Дальние проводы – лишние слезы
Оглавление– А я на ней женюсь, – заявил замполит, когда парткомиссия обвинила его в сожительстве с козой.
(Из морских баек)
Я никогда не вел и не поддерживал разговоров об отношениях с женщинами в мужских компаниях. Тем более, – не хочется писать об этом в своей биографии. Делаю это сейчас только ради разнообразия и для предостережения несведущих, возможно – внуков-правнуков. Именно их я хочу предостеречь от расчетливых и хладнокровных стерв. Они, стервы, сначала изображают самоотверженную любовь, и умеют вовремя лечь под выбранную жертву, одурманенную игрой своих гормонов. Прозревать жертва начинает позже, когда появляются настоящие дорогие люди – дети, и обратной дороги уже нет…
А вот доводы против. 1) Стервы – тоже женщины, их тоже можно понять: замуж невтерпеж. В конце концов, они делают то, к чему предназначены самой природой. А мы, караси, не должны зевать, когда щука охотится. 2) Главный урок истории состоит в том, что из нее никто никогда не извлекает никаких уроков. 3) За долгую жизнь я успел осознать, что «добрые советы» участникам отношений «мужчина – женщина» – слышны гораздо слабее гласа вопиющего в пустыне. Тем не менее – надо как-то «возопиять» об уроке, полученном лично.
В выходной я повел группу матросов на экскурсию в один из музеев Ленина, тот, где во дворе стоит броневик. К группе примкнули три девушки, одиноко тынявшихся по пустынным залам: на нашу группу выделили экскурсоводшу, которая с ложным пафосом что-то вещала.
Вскоре две девицы попроще «слиняли», а третья совсем вошла в нашу группу, весело и остроумно разговаривая сразу со всеми матросами, но находясь почему-то всегда рядом со мной. В зале, где показывали документальное кино о Ленине, был могильный холод – как в Мавзолее. Девушка в тоненьком платьице совсем замерзла, и я, филантроп несчастный, накинул ей на плечи тужурку.
При расставании Алла при всех матросах призналась чуть ли не в любви ко мне, их командиру, и попросила адрес для переписки. Я, под веселое ржание матросов, дал ей адрес и фамилию самого маленького моего матроса Вани Потапенко. Уже через несколько дней Ваня подошел ко мне с улыбкой до ушей:
– Товарищ лейтенант, Вам письмо!
– Да нет, Ваня, это тебе письмо, – ответил я, поглядев на конверт.
– Вам, вам! Вы прочитайте!
Я невольно прочитал письмо. Грамотно, хорошим почерком написан был облегченный вариант письма Татьяны к Онегину, нацеленный на меня лично. Я рассмеялся и возвратил письмо Ивану:
– Письмо подписано тебе, Ваня. Вот и выкручивайся…
Потапенко ушел озадаченный. Позже стало известно, что один из матросов решил под моей маркой ответить Алле и договориться о встрече. Видно, его письмо не отличалось грамотностью, и он был разоблачен. Пришедшее к Потапенко следующее письмо было наполнено благородной сдержанностью: «извините, ребята, мне действительно понравился ваш командир. Теперь я понимаю, что он просто пошутил, дав адрес. Бог ему судья, и т. д. Если он захочет все же извиниться передо мной за свою шутку, то вот мой телефон…».
По телефону мои извинения не были приняты и предложена встреча. Мы встретились, шутили, смеялись, побывали в кино. Поздно вечером я проводил Аллу до дома: она жила прямо в лаборатории, где работала.
– Тебе очень поздно ехать в Автово. Может быть, заночуешь у меня? Утром и в часть тебе близко. Только – ни-ни!
Я поколебался, но доводы были веские. С «ни-ни» я тоже был согласен.
Утром я был несказанно удивлен: меня уже ожидал завтрак, от которого я уже успел отвыкнуть в своей холостяцкой жизни. При веселом разговоре Алла пожаловалась, что давно хочет посмотреть один спектакль, но нет спутника. Мне тоже уже надо было приобщаться к культуре, чтобы забыть о суровых военных буднях, поэтому я обещал взять билеты. Посетили «Чертову мельницу» в театре Ленсовета, смеялись до упаду. Опять было поздно, опять ночевка, опять «ни-ни», опять завтрак, приготовленный заботливыми руками…
Встречи продолжались, «ни-ни» однажды незаметно прекратилось… Я потихоньку начал втягиваться в такую жизнь. Была «эпоха безвременья»: юность и первая любовь ушли, со своей малявкой я расстался навсегда. Да и маленькая она еще: «сменит не раз младая дева…».
Прозрение было жестким, но очень своевременным. Я случайно услышал разговор с подругой, из которого узнал, что я не единственный, а просто главный кандидат в мужья из-за своей «лопоухости». Что если я начну «вилять» на пути к бракосочетанию, то на меня есть управа – политотдел и командование, которое всегда защищает «права обманутых женщин». Облик умной и коварной «охотницы» за мужьями раскрылся полностью…
Я не стал устраивать «сцену у фонтана», а просто объявил, что срочно уезжаю в длительную командировку. На просьбу писать я малодушно пообещал, «если это будет возможно».
В общежитии я блаженствовал всего несколько дней. Однажды вечером открылась дверь нашей полностью засекреченной берлоги, и Алла рыдая упала мне на грудь…
Я безвольный человек и не могу выносить женских слез… Спасла меня настоящая долгая командировка в Забайкалье, в которую я отправлялся с небывалой радостью.
Уже через неделю в Забайкалье я, не сообщив еще свой адрес даже родной матери, начал еженедельно получать письма от Аллы, якобы тоскующей в разлуке. В Забайкалье я мог быть также на объекте возле Улан-Уде. Так и оттуда мне передали пачку ее писем. Конечно, я не отвечал, но тональность писем месяца два нисколько не менялась. Затем пришло требование выслать деньги на аборт, затем пошли прямые угрозы обратиться к командованию и в политорганы, где на офицера и комсомольца всегда найдут управу. Теперь моя совесть вполне стала спокойной: поступил я правильно, а вот шантажу военные моряки не поддаются. Просторы СССР надежно защищали меня от прямого вторжения агрессора…
… Встретились мы в метро случайно спустя почти год. Алла была накрашена и спешила на свидание.
– Ну, что, ты пожалел для меня денег? – насмешливо спросила она.
– Ты же знаешь, что нет. Просто я вычислил, что тебе не деньги нужны, а перевод от меня.
– Конечно! Деньги – очень приятное дополнение, но главное – бумага!
– Ты бы из этой «бумаги» сразу изготовила булавку. И вместе с политруками этой булавкой прикололи бы меня к брачному свидетельству!
– Ох, и догадливые пошли мужики, – рассмеялась Алла. – Ну, ускользнул – живи дальше! Сейчас мне некогда: другой карась на крючке!
На том и расстались – навсегда…
Недавно умерла жена моего старого приятеля, мягкого и доброго человека. Женат он был именно описанным способом очень давно. Выросли дети, прошла и молодость, и – жизнь. Поплакав после похорон немного, он неожиданно признался соседке:
– Ох, и доставала она меня всю жизнь!
Ясно, что он к старости стал очень умный, и следующая жизнь у него будет совсем другой… Кстати: «доставала» она его за неумеренные возлияния. Теперь, приняв на грудь, он плачет, вспоминая жену. Ему чего-то не хватает…
Я – не циник, но «такова се ля ви».