Читать книгу Товарищ. Повесть из школьной жизни - Николай Позняков - Страница 2

– Новичок! Новичок!.. Смотри, новичка привели!.. Господа, глядите – к нам новенький поступает…

Такими возгласами гимназисты встретили мальчика, который только что вошёл в коридор.

Рядом с ним стоял инспектор1, положив руку ему на плечо.

– Вот, мой друг, – сказал он ему, – ваши будущие товарищи. Желаю вам сойтись с ними и жить в мире и согласии. Да вы, наверно, сойдётесь: тут много очень добрых мальчиков, и сами вы, кажется, также хороший. Да?

– Не знаю. Не могу хвалить себя.

Мальчик, отвечая инспектору, вскинул на него свои большие, ясные глаза, и по его полному лицу расплылась улыбка.

– Ну, вот и хорошо, что не хвалите себя, – засмеялся инспектор. – Modestia ornat iuvenesque senesque. А как это будет по-русски?

– Скромность украшает юношей и стариков, – перевёл мальчик неторопливо, как бы ощупью, и покраснел: он не ожидал такого вопроса.

– О! Да он латинист! Так, так! Совершенно верно! Отлично перевёл, – говорил инспектор, потрёпывая новичка по плечу. – Однако, мой друг, мне некогда, я пойду. А вы пока до урока познакомьтесь со своими товарищами. И вы также, господа, – обратился он к толпившимся перед ним гимназистам, – познакомьтесь с ним; да смотрите – не обижать! Если обидите, да я узнаю, – Боже вас сохрани! Вы знаете, как я не терплю, когда воспитанники ссорятся… Кто сегодня дежурный воспитатель?

– Николай Андреич, – ответили ученики.

– Подите кто-нибудь из вас, скажите ему, что я новичка привёл.

Сказав это, инспектор торопливо пошёл вдоль коридора. Гимназисты же обступили новичка и закидали его вопросами, а некоторые и насмешками:

– Как твоя фамилия? Ты где раньше учился? Буланов? Господа, его фамилия Буланов! В который класс поступаешь? Ты дома учился? А! В деревне! Деревенская Булашка!.. Ха-ха-ха… Господа, он к нам, во второй класс… Отчего ты такой толстый? Помещик?.. Твой отец кто? Ах, у вас имение!.. Вот как! То-то и толстый!.. Ха-ха! Ты пансионером2 будешь или приходящим? А! Пансионером! Отчего ты в русской рубашке, а не в костюме? Сейчас видно, что деревенщина!.. Ха-ха!..

Таким образом, гимназисты вовсе позабыли о поручении инспектора сказать дежурному воспитателю о новичке. Буланов стоял в их толпе. Они плотно окружили его. Он еле успевал отвечать на их вопросы. Он не понимал, почему всё это им так интересно. Его удивляло и то, за что они насмехались над ним и почему его назвали деревенскою Булашкой. Вообще он чувствовал себя обиженным ни за что, ни про что; но он крепился и не высказывал им этого, помня, как его дома ещё предупреждали, что новичков иногда обижают и даже бьют. Он решил перетерпеть, не плакать, не жаловаться и вообще не показывать, что всё это ему неприятно и обидно.

Но случилось иначе. К толпе приближался небрежною походкой, с развальцем, высокий гимназист. Все те, что стояли тут, были ниже его: это были всё второклассники и первоклассники, а он был из четвёртого класса. Увидев его, многие примолкли, а некоторые не без почтения оповестили: «Угрюмов идёт, Угрюмов!» И расступились, давая ему дорогу.

Этот Угрюмов был совершенно-особенное существо. Чтобы дать понятие о нём, достаточно рассказать про него следующее.

Однажды зимою воспитатель повёл пансионеров по окончании уроков на каток. Ученики очень любили ходить туда. Кто умел – катался на коньках, а кто не умел – те бегали по льду, возили друг друга на санках или катались с гор, которые были устроены рядом с катком. Обыкновенно ученики сами платили за вход на каток, а у кого не было денег, за того вносили товарищи, или же платил воспитатель, лишь бы только доставить им удовольствие и дать возможность быть на катке вместе с другими.

Прогуливаясь по льду, воспитатель заметил, что ученик, по фамилии Шушарин, подошёл к нему и что-то хочет ему сказать, но не решается, очевидно чего-то стесняется.

– Вы что? – спросил его воспитатель.

– Иван Фаддеич, я к вам с маленькой просьбицей…

– А именно?

– Не можете ли вы мне дать пять копеек?

– С удовольствием. А зачем вам? Небось, гостинца покупать станете? Семечки? Наедитесь всякого сору, а вернёмся в гимназию – обедать не захотите…

– Нет, Иван Фаддеич, мне за вход заплатить…

– Извольте, извольте, с удовольствием. Как же вы прошли без денег? Что ж вы мне раньше не сказали? Я бы вам ещё до катка дал бы…

– Да мы, Иван Фаддеич, с Угрюмовым так прошли, – признался Шушарин чистосердечно и замялся на месте, сконфуженно улыбаясь.

– Как же это так? То есть без денег прошли?

– Да, Иван Фаддеич…

– Ай, господа, что вы делаете! Ведь это же всё равно что украсть…

– Да мы, Иван Фаддеич, думали, что не заметят…

– Ну? И ошиблись?

– Да, Иван Фаддеич… Уж извините… Так это нехорошо вышло!.. Просто страсть как стыдно… Сейчас сторож подходит и говорит: «С вас, молодчики, за вход, – говорит, – получить надо»… Простите, ради Бога, Иван Фаддеич: это я по глупости… Ей-Богу, по глупости…

– Ну, да уж что же с вами делать. Спасибо, что хоть сами сознаёте, как это скверно. А позовите-ка мне сюда Угрюмова.

Пока Шушарин ходил за Угрюмовым, Иван Фаддеич стоял сам не свой: ему стыдно было за своих учеников, которые проделали такую некрасивую штуку; он удивлялся, как им могла прийти такая мысль, и был уверен, что во всём тут виноват Угрюмов, а Шушарин, действительно, только по глупости послушался его выдумки.

Стоя в ожидании, Иван Фаддеич видел, как Угрюмов шёл к нему по льду медленно, с развальцем, нисколько, по-видимому, не смущённый, а напротив – совсем спокойный.

Угрюмов подошёл и спросил, в упор глядя в лицо Ивану Фаддеичу:

– Что прикажете-с?

– Знаете, Угрюмов, скажу я вам – жаль мне вас!.. – начал Иван Фаддеич.

Он заметно горячился, но сдерживал голос, чтобы посторонние не слышали этих неприятных объяснений.

– Почему-с? – спросил его Угрюмов так же спокойно, как и в первый раз.

Иван Фаддеич не выдержал и чуть не криком сказал ему:

– Почему? А потому, что вы низкий и грязный мальчишка!

Угрюмов отступил на шаг и оглянул себя, как будто для того, чтобы убедиться, действительно ли он низок ростом и не запачкан ли грязью.

Иван Фаддеич заметил это и возмутился ещё больше. Еле сдерживая голос, он проговорил:

– Вы, батенька мой, не юродствуйте! Вы всё понимаете, отлично понимаете… а притворяетесь сиротой казанской…

На это Угрюмов плаксиво заметил:

– Я и есть сирота… только не казанская, а саратовская…

– Вы как сюда прошли?

– Куда?

– Куда, куда!.. Сюда, на каток – вот куда?

– Ах, сюда-то? – прикинулся Угрюмов недогадливым. – Сюда? Да очень просто: на счёт индейского богдыхана3…

Иван Фаддеич всплеснул руками, плечи вскинул и отступил назад.

– Вот беспримерная наглость! – прошептал он. – Не понимаю я вашего собственного языка. Вы мне говорите попросту, без затей… Что это значит? Как вы сюда прошли? Даром? А?.. Даром?

– Даром.

– Ну, так сейчас же подите в кассу и заплатите там за вход. Слышите?

– Зачем это?

– А! Так? Ну, так я сам пойду и внесу за вас… Гадость, низость, позор!.. Фу!

Иван Фаддеич даже плюнул.

А Угрюмов, спокойно улыбаясь, посмотрел ему вслед и пошёл с развалочкой по катку.

В гимназии, когда воспитанники вернулись туда, поднялась целая история. Иван Фаддеич не нашёл возможным оставить поступок Угрюмова безнаказанным. Угрюмов за обман и дерзость был оставлен на воскресенье без отпуска и посажен в отдельный класс на хлеб и на воду. Но и досталось же от него Шушарину за то, что тот проболтался!

Прошла после того воскресенья ещё неделя, и Угрюмов попал, наконец, в отпуск. Возвратившись из дому в гимназию, он пошёл явиться дежурному воспитателю и сдать ему отпускной билет. Дежурным в тот день был Иван Фаддеич.

Отдав ему билет, Угрюмов вынул из кармана кошелёк, достал оттуда рублёвую бумажку, развернул её и, держа пальцами за края, поднёс к самому носу Ивана Фаддеича.

– Что это такое? – спросил тот.

– Руп-с… Позвольте сдачи, – сказал Угрюмов, глядя ему в лицо нагло, с вызывающею усмешкой.

– С чего сдачи? Зачем? – удивился Иван Фаддеич.

– А это должок мой.

– Какой должок? Вы мне ничего не должны.

– Как же! А помните, на катке-то за меня пятачок отдали? Позвольте сдачи.

– Подите вы, пожалуйста, с вашим должком. Вам бы стыдиться надо было, а вы всё ещё продолжаете дерзничать, – сказал Иван Фаддеич и начал читать Угрюмову длинную нотацию о том, как ему необходимо раскаяться и исправиться, – тем более, что он – круглый сирота, что ему надеяться не на кого, что его только поэтому ещё терпят в гимназии, и что если его выгонят, то его дальний родственник, к которому он теперь ходит в отпуск, вряд ли станет много заботиться о нём.

Итак, вот какой ученик подошёл к толпе мальчиков, окружившей Буланова. Немудрено, что его многие побаивались, а некоторые, видя в его дерзком поведении молодечество и удальство, относились к нему даже с почтением и считали коноводом4 в разных проделках.

– Что за шум, а драки нет? – строгим тоном спросил он, оглядывая всех.

Его карие глаза смотрели спокойно, с уверенностью. На толстых, красных, как малина, губах едва заметна была улыбка. Нехорошая это была улыбка, недобрая.

– Угрюмов, смотри: к нам новичок поступает, – сказали ему и раздвинулись, давая ему дорогу.

– А, новичок. Ну-кась, покажите-ка мне его. Что за птица такая?

Он подошёл к Буланову и протянул ему руку.

– Здравствуй, душечка. Ну, как поживаешь? Дай лапку.

– У меня лапы нет: я не собака, – спокойно возразил Буланов.

– Нет лапы? А что же у тебя есть?

– Рука у меня есть, а лапы нет.

– Рука? А! Рука. Ну, пожалуйте ручку.

Буланов протянул ему руку. Тот взял её и, не выпуская, стал пожимать, как будто был рад встрече, но жал так крепко, что Буланов сразу присел и начал морщиться и увёртываться.

– Здравствуй, милый мой… здравствуй, дорогой… Как я рад, что ты, наконец, к нам поступаешь, – говорил Угрюмов, тесня его руку в своей и спокойно любуясь, как тот пожимался, морщился и вертелся.

Кругом все притихли. Кто смотрел на Буланова с жалостью, а кто с удовольствием любовался, как он тужился и вздыхал. Наконец, кто-то из толпы сказал:

– Угрюмов, оставь.

– Ну-ну! Ты! Помалкивай… Что ж я? И поздороваться нельзя разве?

И он продолжал с прежнею спокойною жестокостью жать Буланову руку и приговаривал:

– Здравствуй, милашка… Будем друзьями… Закажем тебе курточку форменную… И будешь ты настоящий гимназист. Будем друзьями? А? Будем?

Буланов сначала ещё улыбался, то есть, вернее, старался улыбаться, думая, что Угрюмов шутит и что скоро оставит его. Но тот не унимался. Буланову становилось всё больнее и больнее. Рука горела и ныла. Он опять-таки не мог понять, за что и зачем мучит его теперь этот высокий, рослый мальчик со спокойными, но злыми глазами и толстыми губами. Несправедливость всё больше и больше выяснялась. Он не боялся Угрюмова; он знал, что должно же это когда-нибудь кончиться. Но обида и досада росли в нём. И он наконец сказал:

– Оставьте меня, пожалуйста… Мне больно.

– А! Запросил…

– Угрюмов! Да оставь же его! – крикнули опять из толпы. – Ведь ему больно…

Эти слова ободрили Буланова: он увидел, что и другие возмущаются и хотят за него заступиться. Досада вскипела в нём, ещё сильней. Весь красный от натуги и боли, он, что было мочи, рванулся правою рукой, но, неловко повернувшись, задел левою Угрюмова по плечу. Тогда случилось нечто, чего он никак не ожидал.

– А? Так ты вот как? – сказал Угрюмов и толкнул его в грудь кулаком.

Буланов пошатнулся, голова его откинулась назад, в глазах у него побежали красные круги, спиною он натолкнулся на стоявших за ним мальчиков, те расступились, и он упал навзничь на пол.

Вдруг кругом всё затихло.

По коридору быстрыми шагами подходил к ним дежурный воспитатель.

– Что там? Что такое? Драка? – громко спрашивал он.

Когда он приблизился, Буланов успел уж подняться с пола. Он был красен, – кажется, краснее той рубашки, что была надета на нём. Вид у него был растерянный.

– Что такое? Что случилось? – спрашивал воспитатель встревоженно и, наклонившись к Буланову, бережно положил ему руку на плечо.

Буланов молчал. Но другие ученики заговорили:

– Ничего, Николай Андреич, не было. Так. Пустяки…

– Какие пустяки?.. Его, кажется, уронили, ударили? Скажите, вас ударил кто-нибудь?

Буланов хотел сказать правду, что его, действительно, ударили, и что он поэтому упал. Но кто-то дёрнул его сзади за рубашку, и он понял, что ему не велят говорить. Он опять промолчал. Однако ласковый тон воспитателя произвёл на него действие. Теперь уж он не мог удержаться, и слёзы заволокли ему глаза.

– Так и есть… наверно, так, – сказал воспитатель и покрутил бороду. – Это новичок? Я его первый раз вижу, – обратился он к ученикам.

– Да, новичок. Николай Андреич, его фамилия Буланов… Он из деревни, Николай Андреич… У него, Николай Андреич, имение есть собственное… – гимназисты уже вновь увлеклись новостью и забыли, кажется, о чём только что шло дело.

– Это всё прекрасно… Пусть у него имение, пусть он из деревни, но обижать-то его всё же не следовало. Ах, господа, от вас нельзя ни на минуту отойти. Просто безобразие, что такое! Я пошёл в четвёртый класс: там меня просили объяснить им. А уж у вас тут драка… И как я не знал, что он здесь? Как мне никто не сказал?

– Нам Антон Антонович велел сказать вам, да мы, Николай Андреич, забыли. Мы стали с новичком разговаривать, да и забыли.

– Ах, как нехорошо, господа. Ну, кто же это его обидел?

Николай Андреич обвёл глазами всех и, заметив стоявшего тут же Угрюмова, высказал своё предположение:

– Наверно, уж тут без Угрюмова дело не обошлось?

Угрюмов только улыбнулся. Но в это время раздался резкий звонок, призывавший учеников в классы, и Николай Андреич не стал разбирать дела.

– После разберём, – сказал он, – теперь некогда. По классам, господа! А вы, – обратился он к Буланову, – пойдёмте со мной. Я вам сейчас найду место. Вы как поступили к нам? Пансионером или приходящим?

– Пансионером.

– В который класс?

– Во второй.

– Ну, вот и пойдём во второй. Я вас сведу и посажу. А потом скажу господину инспектору, чтобы он выдал вам книги и тетради.

Когда они проходили мимо Угрюмова, тот шепнул Буланову:

– Молодчина, что не сказал. Люблю!

– Николай Андреич! Николай Андреич! – вдруг прошипел за ними торопливый шёпот, когда они уж подходили ко второму классу.

Николай Андреич обернулся. Его догонял маленький, худенький ученик, с чёрными, юркими глазками и заискивающею улыбкой. В знак того, что он желает говорить с воспитателем, рука у него была поднята кверху, над головой.

– Вам что, Корженевский? – спросил его Николай Андреич.

– Я знаю, кто его ударил: это Угрюмов.

Худенький мальчик был, видимо, очень доволен тем, что нажаловался на товарища. Его глаза блестели, и лицо было оживлено. Услышав это, Николай Андреич нахмурился и призадумался ненадолго.

– Угрюмов?.. Хм… – сказал он и качнул головой. – Ну, позовите-ка мне его.

Корженевский отправился в четвёртый класс за Угрюмовым, а Николай Андреич с Булановым остались в коридоре ждать их.

Вскоре подошли те, и воспитатель обратился к худенькому гимназисту:

– Ну, Корженевский, повторите ещё, что вы мне только что сказали.

Но тот никак не ожидал, что дело повернётся так. Сконфуженный и удивлённый, он посматривал то на Угрюмова, то на Николая Андреевича.

– Ну, что ж вы? Говорите, говорите, – предлагал воспитатель, – не бойтесь. Честные люди никогда не боятся своих слов. Честные люди всегда говорят прямо и открыто то, что знают и думают.

– Сфискалил5, небось? – догадался Угрюмов.

– Идите-ка вы оба на свои места. Оба вы, я вижу, хороши: один дерётся, другой доносит, – сказал Николай Андреич и повёл Буланова в класс.

Когда они отошли, и когда воспитатель искал свободной скамьи для новичка, им слышно было, как Угрюмов в коридоре дразнил Корженевского:

– Фискал! Фискал!