Читать книгу Товарищ. Повесть из школьной жизни - Николай Позняков - Страница 5

Боря вошёл в класс вместе с другими учениками. Вошёл с ними и Николай Андреевич.

– Погодите немножко, голубчик, надо вам место приискать, – сказал он ласково Боре, положив ему руку на плечо, – дайте всем сесть на свои места. Я хочу и вас посадить. Как зовут-то вас, дружок?

– Борей.

– Нет, мне не имя надо, мне фамилию: у нас, знаете, голубчик, мальчиков тут не по именам называют, а по фамилиям. Как фамилия-то ваша?

– Буланов.

– Буланов. Ну, как бы не забыть… Буланов, Буланов, Буланов… Авось, не забуду…

Боря, взглянув кверху, на весёлое лицо этого господина, которого он в жизни первый раз видел, заметил, что тот приветливо улыбался, глядя на него. И тут Боре подумалось: «Какой он добрый! Должно быть, он очень хороший, этот господин». Много раз приходилось Боре слышать и читать раньше о школах, о гимназиях, о злых мальчиках, которые бьют новичков, и о строгих гувернёрах и учителях, которые любят ставить нули да единицы и стараются обходиться с воспитанниками грубо, наказывают их и бранят. Он даже где-то вычитал стишки, из которых ему запомнилось несколько грубых строк:

Хоть Боря раньше никому не поверял своих мыслей, но – надо правду сказать – он частенько подумывал и побаивался, что, поступив в гимназию, он подвергнется разным строгостям и неприятностям. Случай с Угрюмовым, происшедший при первом же вступлении Бори в среду гимназистов, подкрепил в нём эти опасения: действительно, на первых же порах ему пришлось столкнуться с грубым и сильным товарищем, который, очевидно, привык встречать новичков совсем не по-товарищески. Но когда Боря посмотрел на Николая Андреича и почувствовал у себя на плече прикосновение его руки, ласковое и покровительственное, то сейчас же заметил, что эти опасения обманывают его, и подумал, что в этом добром господине он, наверно, найдёт себе защиту.

– Вот, кажется, здесь свободно, – говорил между тем Николай Андреич, ища глазами по классу. – Путилин, около вас ведь никто не сидит?

– Нет, Николай Андреич, – ответил Путилин, маленький, чёрненький гимназист, со смуглым, впадавшим в жёлтый цвет лицом и густыми, коротко остриженными волосами, чёрными, как вороново крыло.

Отвечая Николаю Андреичу, он поднялся с места, потом вышел в проход между партами и пропустил Буланова к пустому месту.

Когда Боря протискивался мимо него, Путилин следил за ним своими острыми чёрными глазами, словно хотел что-то поймать в его лице и сразу разгадать своего нового товарища.

– Ну, вот, здесь вам будет хорошо, – сказал Николай Андреевич. – Садитесь вот тут, у стенки. А на доску вам видно?

– Видно.

– Хорошо видно? Прочитайте.

Николай Андреевич написал очень мелко на доске мелом слово.

Боря прочитал:

– Буланов.

– Ну, значит, хорошо видите, – удостоверился Николай Андреич и вышел из класса.

В дверях ему встретился другой господин, также во фраке со светлыми пуговицами. Это был учитель. Он шёл в класс давать урок. Когда он сел на кафедре на стул и стал проверять по журналу, кого из учеников не было в классе налицо, кто-то из гимназистов сказал ему:

– Константин Петрович, у нас новичок есть.

– Новичок? Кто?

– Буланов. Вот он на третьей скамейке у стены.

– А! Ну, познакомимся, – сказал учитель, обратившись к новичку.

Боря не знал, что нужно вставать при разговоре с начальниками, и продолжал сидеть.

Поднялся он только тогда, когда Путилин, удивлённый его неведением, толкнул его в бок и шепнул ему:

– Встань, встань!..

– Вы откуда к нам поступили? Дома учились до сих пор? – спросил Константин Петрович Буланова.

– Да, дома.

– Где? Здесь, в Петербурге?

– Нет, в деревне.

– Должно быть, в пансионеры поступили?

– Да.

– А в журнал ваша фамилия вписана?

– Не знаю.

Константин Петрович заглянул в журнал.

– Нет ещё. Надо вписать. Ну, садитесь, – разрешил он, занося в список фамилию новичка. – Учиться будете хорошо?

– Постараюсь.

Боря почувствовал, что он краснеет, конфузится.

– Да, да… Надо стараться. В классе будьте внимательны, уроки готовьте прилежно… Задаём мы немного: всегда можно поспеть справиться с уроками. Стоит только захотеть – и будете хорошим учеником. Ну, садитесь. А мы начнём урок.

Опускаясь на скамейку, Буланов почувствовал вдруг сильную боль в ноге. Лицо его вдруг сморщилось. Он не выдержал, и у него вырвалось невольное «ой!» С задней скамейки ему подставили карандаш, на который он и наткнулся, так что тот, переломившись, упал на пол и застучал по нему. Константин Петрович услышал это «ой», поднял голову и воззрился вдаль:

– Что там такое? Должно быть, баловство какое-нибудь?

Боре и больно-то было, да и страшно сделалось. Он испугался, что учитель недоволен им. Он ничего не ответил Константину Петровичу, но от боли продолжал морщиться.

– Не фискаль, не фискаль!.. – послышался ему шёпот с задней парты.

Тогда Константин Петрович спустился с кафедры и подошёл к нему.

– Что тут?

– Не знаю, – ответил Боря.

Он, действительно, не знал хорошенько, что такое произошло и от чего ему вдруг сделалось так больно.

– Как не знаете? Ведь это вы сейчас крикнули?

– Я.

– Почему же вы крикнули?

Боре не хотелось жаловаться, хотя он был уверен, что не сам он виноват. И солгать ему не хотелось. Словом, он не знал, как ему извернуться. А сказать что-нибудь надо было непременно: учитель стоял подле и ждал ответа.

– Должно быть, это… карандаш…

– Ну?.. Карандаш?..

– Я… кажется… наткнулся…

– Как же вы наткнулись?

– Не знаю…

– Подставил кто-нибудь? – догадался Константин Петрович и пытливо окинул взорами соседей Буланова.

Буланов же, испугавшись, что может выйти какая-нибудь неприятность для его соседей, предпочёл солгать, чтобы только выгородить их, и заговорил торопливо:

– Нет, не подставил… Я его сам держал… в руке держал… Только он у меня… выскользнул…

– Выскользнул? И вы наткнулись на него, когда садились?

– Да, – подтвердил Боря, всеми силами стараясь смотреть Константину Петровичу прямо в глаза и чувствуя, что это стоило ему немалых усилий.

– Очень жаль, – сказал учитель, поверив ему, – вы бы, голубчик, как-нибудь осторожнее. А то, небось, больно? А?

– Ничего, пройдёт.

– А теперь пора и за дело приниматься, – начал Константин Петрович. – Кто у вас сегодня дежурный?

– Я, – отозвался Путилин, вскочив на ноги.

– Что я задал к сегодняшнему уроку?

– Пол-царя лесного.

– Как это пол-царя?

В классе засмеялись.

Засмеялся и Путилин.

– То есть половину этого стихотворения.

– Э-э, голубчик! – пристыдил его Константин Петрович. – Во втором классе, большой уж мальчик, а не умеете выражаться.

Начался урок. Ученики отвечали первую половину стихотворения «Лесной царь», учитель поправлял их, сам показывал им, как надо читать стихи, чтобы было выразительнее; потом принялись разучивать вторую половину; сначала прочитали её несколько раз по книге, затем стали пробовать читать наизусть; некоторые, вставая с мест, задавали Константину Петровичу вопросы, а он им объяснял непонятные слова, и опять продолжалось чтение.

Боря внимательно слушал ответы и объяснения.

Новая обстановка интересовала его. Кто учился в гимназии или в школе, тому, конечно, хорошо знакома эта обстановка: парты в несколько рядов, с проходами посредине; впереди – кафедра; на передних стенах – чёрные доски; с левой стороны несколько окон с простыми шторами и с матовыми стёклами в нижнем переплёте, чтобы воспитанники во время занятий не глазели на улицу; стены выкрашены светлою краской и местами – где ж этого не бывает! – забрызганы чернилами; с потолка висят три лампы, не очень фасонистые; в переднем углу – образ, а в одном из задних – большая, неуклюжая печка, у которой обыкновенно так любят сидеть и греться, а подчас и вздремнуть некоторые ученики – те, которые поленивее. Кому же из образованных людей незнакома эта обстановка, среди которой почти все они выросли, воспитались и вышли в люди?.. Но на первых порах каждый из них, как и наш Боря, не мог ещё сразу оглядеться, привыкнуть к ней и почувствовать себя в этом новом положении как дома. Однако дети скоро привыкают к ней.

Боря Буланов также в первый же день, так сказать, обсиделся в новой обстановке, и его уже стала интересовать не столько она, сколько люди, с которыми ему предстояло жить. Он приглядывался к товарищам, приглядывался и к учителям, которые также знакомились с ним.

В этот день у них было пять уроков, и каждый из них начинался тою же рекомендациею, как начался и первый. Когда учитель входил в класс и усаживался на кафедре, кто-нибудь из учеников считал долгом доложить ему о новичке. Начинались расспросы, кто этот новичок, откуда, как фамилия, вписана ли в алфавит в журнале и прочее. Потом урок шёл своим чередом, а когда звонок прекращал его и ученики выходили в коридор и в залу, Боря держался в стороне, всё больше где-нибудь у стенки, ещё не зная хорошенько, куда ему деваться.

В первую перемену, которая следовала за уроком русского языка, Константин Петрович, выйдя из класса и дождавшись, когда выйдет оттуда и Боря, наклонился к нему и тихо спросил:

– Скажите, мой друг, вас обидел кто-нибудь?

Боря опять собрался с духом, вскинул глаза на Константина Петровича и таким тоном, каким обыкновенно люди божатся, отважно солгал:

– Нет, никто, господин учитель… Это я сам…

– Ну… а я думал… может быть, – процедил сквозь зубы Константин Петрович, пожав плечом, и пошёл в курительную комнату, куда сходились преподаватели в перемены для отдыха.

В это время к Буланову подошёл высокий, худощавый ученик. В нём он признал того самого, который в классе сидел сзади него. И Буланов услышал похвалу себе:

– Молодец, Булашка, что не выдал! Хороший будешь товарищ. Руку, коллега!

И долговязый протянул Боре руку. Но похвала была только с его стороны, а Путилин отнёсся иначе. Он стоял тут же и неодобрительно отозвался:

– Уж и молодец! Был бы молодец – не запищал бы на весь класс…

И он передразнил Борю:

– Ой! Ой!

И добавил:

– А по-моему, просто баба… Карандаша испугался!

– Ты, Путька, молчи, – перебил его долговязый, – карандаш-то карандаш, а запиявил-то я всё-таки здорово…

– Ну, так что ж! А он сейчас: «Ой! Ой!» Вот и вышло, что выдал… Как никак – а всё-таки выдал…

– Кого выдал-то? Чего врать? Он всё на себя принял. А ты – «выдал»! Тебе бы так – ты бы белки выпучил… Э!..

Долговязый махнул рукой с пренебрежением, как бы желая этим показать, что с Путилиным и говорить не стоит, и, обращаясь к Боре, продолжал:

– Ты его не слушай: врёт он всё. А ты меня всегда слушай. Понимаешь? Будешь меня слушать? А? Ну, что ж? Будешь?

Хотя Буланов и понял уж теперь, кто подставил карандаш и что шутник именно и есть этот долговязый, и хотя боль ещё отдавалась у него в ноге, однако в этом сухопаром понравилось ему то, что он сейчас вступился за него. И уж это подкупило его в пользу сухопарого: Буланов почувствовал нечто вроде благодарности к нему, новичку понравилась эта справедливость, и он невольно уже подчинялся своему обидчику.

– Буду, – ответил ему Боря и тут же спросил, – а как твоя фамилия?

– Моя-то? Оленин. Будем друзьями?

Оленин протянул Буланову руку. Тот подал ему свою.

– У тебя родители есть? – спросил Оленин Борю.

Боря обрадовался. Ему вдруг так приятно стало вспомнить о своих, так сладко сделалось у него на сердце… Он с оживлением ответил:

– Как же, есть!

– И отец и мать?

– Да, и папа и мама.

– Оба живы?

– Да, как же… живы оба!

– Ым-гм! Это хорошо.

– Ещё бы! Даже очень хорошо… Я их так люблю!

– Ну, и что ж? Они тебя сюда как следует снарядили?

– То есть как?

– Ну, то есть гостинцев45 дали и денег?

– Нет ещё… То есть мама обещала… Это ещё всё в отеле. Она сегодня придёт в пять часов и принесёт.

– Ым-гм! – подтвердил Оленин. – Значит, попотчуешь?

– С удовольствием, – согласился Боря сконфуженно.

– То-то же. Не забудь, смотри.

– Ах, конечно!

Боря был рад, что может доставить удовольствие товарищу. А Оленин, заручившись его обещанием, отошёл от него и направился вдоль коридора, не оставляя в покое никого из встречных: кого щипнёт, кому даст подзатыльник, а кому ножку подставит. Такая уж у него самого была беспокойная натура, что он это своё беспокойство старался передавать другим.

Раза два во время перемен к новичку подходил воспитатель и, наклоняясь к нему, заботливо спрашивал его:

– Ну, что? Как вам? Нравится здесь? Хорошо у нас?

– Очень, – хвалил Буланов.

– Ну, вот, и отлично, что нравится. А привыкнете – ещё будет лучше. И никто вас не обижает?

– Никто.

– А если кто будет приставать, вы не обращайте внимания: тогда сами отстанут.

– Хорошо.

В одну из перемен, после звонка, когда ученики уже сидели в классах по своим местам, во второй класс вошёл инспектор. Ученики с шумом встали при его появлении. В руках у него были книги, тетради, бумага.

– Где здесь Буланов? – спросил он.

Ему указали.

– Вот вам, милый мой, разные необходимые принадлежности, – обратился к нему инспектор, кладя перед ним на стол всё, что принёс с собою, и потом, перебирая вещь за вещью, стал перечислять. – Вот книги – по Закону Божию, по русскому языку, грамматика и хрестоматия Поливанова, вот вам учебник географии Янчина и атлас к нему, вот латинская грамматика, латинская же книжка для упражнения в переводах, арифметический задачник Евтушевского, часть вторая, вот французский – Марго и немецкий лезебух… Ну, кажется, всё… А вот вам ещё тетрадки для всех предметов и общая… Ещё вот дневник; в него заданные уроки будете записывать… Берите ещё перья46, бумагу, линейку, клякс-папир47 и резинку… Ах, да! Ещё карандаш и вставочку…

Видно, инспектору частенько приходилось выдавать все эти принадлежности: давая их Буланову, он перечислял их словно по заученному. Точно также он, как заученный урок, прочитал ему и наставление, как следует обращаться с ними:

– Берегите всё это, мой милый. Растеряете – мы новых не выдаём. Напишите на всём свою фамилию. Держите опрятно, зря по столам не бросайте, не рвите, не марайте. У хорошего ученика и книги всегда в порядке. Ну-с, а теперь пойдёмте: я вам отведу шкафик.

Инспектор повёл Буланова по коридору. Там, рядом с тою комнатой, где помещалась библиотека, стояло несколько шкафиков, состоявших из многих отдельных ящиков, в которых ученики прятали свои книги и вещи.

– Вот ваш этот будет ящик, – указал инспектор. – Берите ключик. Сюда потом, после уроков, запрёте всё, что я вам сейчас выдал. Да берегите его. Потеряете – я нового не дам. Тогда вам на свои деньги придётся ключ покупать.

Буланов стоял, слушал и старался принять всё к сведению и запомнить. Когда инспектор отпустил его, и он очутился снова в классе, то сознавал себя уже настоящим гимназистом: у него было уж и учебное достояние. Оставалось только приняться за ученье. Впрочем, оставалось ещё облечься в форму, – и Боря уже мечтал о тёмной рубашке с беленькими пуговками, ибо этою оболочкой закончилось бы его превращение в гимназиста.

– Послушай, Булаша, тебе инспектор сколько перьев дал? – услышал Боря знакомый голос, между тем как сам он разбирал свои новые книжки и укладывал их в стол.

Буланов обернулся и увидел над своим плечом лицо Оленина, склонившегося к нему с задней парты.

– А не знаю. Вот сосчитаю сейчас, – ответил он, – раз, два… полдюжины дал!

– Полдюжины? Куда тебе так много?

– Писать, должно быть? – удивился Буланов.

– Писать! Конечно, писать! Об этом и спора нет. Только зачем тебе такая пропасть? Куда? Ведь он каждую неделю перья выдаёт. Тебе и двух перьев за глаза хватит.