Читать книгу Симеон Сенатский и его история Александрова царствования. Роман второй в четырёх книгах. Книга вторая - Николай Rostov - Страница 3

Граф Мефодий Кириллович Большов был человеком мудрым.

Благодаря своей мудрости он и при великой государыне нашей матушке Екатерине Второй влияние имел, и при сыне ее Павле I удержался, а при Николае Павловиче в такую силу вошел, что чуть ли не самолично нашим государством управлял; государем императором – уж точно. В таком, так сказать, чине он и возглавил свою комиссию и отправился неспешно и окольно с тишайшей предосторожностью на свое Соловецкое богомолье через Архангельск.

Путь он свой проложил до Архангельска через Костромскую и Владимирскую губернии, где находились его имения. Давно он в них не был. Неотлучные дела в Петербурге мешали, а вот случай подвернулся – и он поехал их ревизовать, наводить порядок.

Наведя порядок, он приступил к своим прямым государственным обязанностям, т. е. отправился в Архангельск, чтобы оттуда по Белому морю отплыть на Богомолье.

Путешествие его как по суше, так и по морю протекало без тех, прямо скажем, мистических приключений, что выпали на долю нашего драгуна Маркова. Одним словом, без всяких приключений он прибыл в Соловецкий монастырь и поселился, как и положено человеку значительному, в покоях настоятеля монастыря архимандрита Александра – и на вопрос архимандрита: «Как добрались, ваше сиятельство?» – ответил, не раздумывая, своим знаменитым словечком: «Превесело, ваше высокопреподобие!» – и первый раз в жизни это слово его подвело. Настоятель монастыря посмотрел на него недоуменно и даже осуждающе подумал: «Дурака прислали».

– А что, ваше высокопреподобие, у вас тут случилось? – тут же нашелся граф Большов. – Убили, что ли, кого?

– Убили, – ответил настоятель и с облегчением вздохнул: все-таки не дураком этот сенатор оказался, – и промолвил смиренно: – Убили трех монахов и старца Симеона. Царствие им Небесное.

– Да, скажу я вам, – вздохнул Мефодий Кириллович, – превесело тут у вас! – И больше ничего не стал говорить. Нужное свое слово – и даже два раза – он сказал. Теперь без лишних слов необходимо было приступать к разбирательству этого дела. А для этого и придан был его комиссии в качестве технического секретаря драгунский полковник Марков. Ему, как говорится, и слово молвить, и дело делать!

В общем, мудрым и глубокого ума человеком был граф Мефодий Кириллович Большов. В технические секретари он сам нашего драгуна выбрал. Непременным условием государю это выставил, когда эту, честно говоря, никчемную комиссию возглавил.

Прозорливо!

И к тому же, наверное, предчувствие у него было. Не зря же он свои дела в порядок привел, имения свои ревизиям дотошным подверг.

Да, несомненно, чувствовал, что добром это богомолье на Соловках не кончится. И когда архимандрит Александр оставил его, он погрузился в глубокое и мрачное раздумье.

О чем его были мысли, спросите вы меня? Отвечу. О бренности всего сущего на нашей грешной земле. Но недолго ему пришлось предаваться этим мыслям. Драгунский полковник Марков вошел к нему в комнату.

Вид его был грозен и ужасен!

Ужасен в том смысле этого слова, что, глядя на него, враг должен был прийти – и приходил от его вида в ужас.

И враг действительно, которого он привел с собой, находился в этом трепетном, ничего не понимающем ужасе.

В комнату к сенатору драгун привел с собой библейского старца!

– Ваше сиятельство, – сказал Марков графу Большову, – вот наш злодей. Это он убил тех монахов!

Граф открыл глаза, посмотрел на Маркова, на старца и сказал:

– Господин полковник, оставьте нас одних. – И когда тот вышел, указал старцу на кресло, что стояло напротив него, и проговорил любезно: – А вы, сделайте милость, присаживайтесь! – И когда старец сел, спросил его так спокойно и так уверенно, будто это знал давно сам, но таков уж порядок, что и вам это знать должно и доложить необходимо, чтобы я убедился, что вы это верно знаете, как это знаю я: – Ну, говорите. Я вас внимательно слушаю. Рассказывайте, как вы убили тех монахов и брата государя императора нашего… старца Симеона. Превесело, наверное?

Поясню в примечании, как нашему драгуну удалось отловить этого злодея (примечание мне это приснилось во сне, от Беса, за номером шесть). А что ответил библейский старец графу Большову, мне во сне двадцатом, от Беса, показали. Вы его сразу после этого примечания прочтете.

Дело было так.

Наши «богомольцы» – граф Большов и драгунский полковник Марков – на «богомолье» прибыли почти одновременно. Не успел драгун сойти на берег Соловецкий, как и граф на этот берег сошел.

– Ну, – спросил граф нашего драгуна, – превесело в Кеми, как государь велел, время провели?

– Превесело, – не сразу и мрачно ответил Марков. Тяжко ему было после пари с библейским старцем.

– А что так? – удивился граф. – Или закуски мало было? – От Маркова несло водочным перегаром, но он славился тем, что голова у него редко болела от похмелья.

– Да нет, ваше сиятельство, и закуски было много – и водки было вдоволь. Только вот не с тем я ее пил!

– Ну-ка, господин полковник, – насторожился граф, – разъясните, что значит… не с тем?

– А то и значит, господин граф, – с мукой в голосе выкрикнул драгун, – что с убийцей старца Симеона я водку пил! – Даже с некоторым раскаяньем выкрикнул, будто пока он пил с ним… тот и убил старца.

И, услышав это, у графа, как говорят, от сердца отлегло. И он спокойно спросил драгуна:

– Ну и кто он, убийца старца? – А казалось бы, что сие известие должно было несказанно его удивить и потрясти! Но ничуть не удивило и не потрясло, будто знал, что должно было нечто подобное с этим старцем случиться, раз он, граф Большов, к нему ехал, чтобы спросить, не он ли автор этой вздорно лживой и дерзко подстрекательской «Истории Отечества нашего»? Ведь в двенадцатом году гвардейцы, поди, начитавшись этой «Истории», ходившей в тайных списках, на Сенатскую площадь бунтовать вышли и имя старца выкрикивали – в императоры звали. И граф, возвысил голос, нарекая старца по названию той площади, чтобы придать большую значимость своему вопросу: – Ну и кто же убил старца Симеона Сенатского?

Так и стали потом этого старца прозывать: Симеон Сенатский.

– Старец некий… его убил… библейский. – И Марков рассказал графу о своих дорожных приключениях.

– Ну и с чего ты решил, что он убил? Мало ли… кто быстро ездит? И кто у нас на Руси не любит быстрой езды? Что, всех нас в злодеи и бунтовщики записывать?

– Он по средам из Кеми в монастырь наведывается, – стал объяснять графу Марков, – а в пятницу возвращается. Я посчитал, он четыре раза на свое скоротечное богомолье уже съездил. И трех монахов за это время убили… и старца Симеона. Злодей с щепетильной точностью по четвергам их убивает!

– А что, – согласился с драгуном граф, – превесело будет, если твой библейский старец тем самым злодеем окажется. Сегодня у нас что?

– Суббота!

– Жаль. Ничего, подождем до четверга. – И тут же сказал: – Мы с тобой не знакомы, а этот наш разговор случайный. Ступай. Да, – остановил драгуна, – ты где хочешь поселиться?

– В келье старца Симеона.

– Превесело придумал. Ступай!

И каково же было удивление Маркова, когда он в этой келье увидел своего библейского старца!

Что тут скажешь, господа читатели?

Превесело – да и только!

Библейский старец молился перед иконой.

Драгун решительно прервал его молитву, положив ему свою тяжелую руку на плечо, – и, повернув к себе лицом, сказал:

– Теперь ты на меня будешь молиться, чтобы я тебя в этой кельи не убил! Отвечай, как ты тут оказался?

От столь дерзкого с собой обращения старец оторопел и долго не мог найти слов, чтобы выразить то состояние, в которое он пришел.

– Не понимаю вас, – заговорил он наконец, – что вы от меня хотите?

– Как оказался тут? – еще раз повторил свой вопрос драгун.

– Пришел помолиться в келью убиенного старца Симеона… о спасении его души.

– О спасении его души? – закричал Марков. – Врешь, изверг! – И захохотал негодующе: – Пришел грехи свои сюда у Господа нашего вымаливать. На место своего преступления потянуло душегуба! – И невольно с его губ вырвалось сенаторское словечко: – Превесело!

– Что тут превеселого? – возмутился старец. – И кто вы такой? Изыди, сатана! – перекрестил он себя. – Изыди!

– «Изыди»? – еще возмущенней захохотал драгун и схватил крепко старца за руку: – Ты сам сейчас у меня изыдешь! – И потащил старца вон из кельи к графу Большову!

Огонь в лампаде вдруг вспыхнул – да так, что келья вся озарилась ярко-ярко, будто молния озарила ночь кромешную, – и две черные тени от старца и драгуна метнулись по полу, словно гром вдогонку этой молнии! И келья погрузилась в темноту. Огонь в лампаде погас.

И сам я погрузился в темноту. Потом впереди меня забрезжил утренний свет, и стал мне сниться следующий мой сон, седьмой. И это был сон, когда я не сидел за столом и писал свой роман второй, а видел, вернее – сам непосредственно принимал живейшее участие в качестве одного из героев своего романа.

И я даю описание этого сна в этом примечании потому, что, во-первых, события в этом сне происходили в то же самое время, что и в келье Старца Симеона, – и, во-вторых, уж больно странен был этот сон седьмой. Мне снилось, что я в образе, другого слова не подберу, Жаннет… Одним словом, мне снилось, что я – женщина… Превеселое, скажу я вам, господа, ощущение! И уж простите, я этот сон своим эпиграфом предварю, а то непонятно будет, зачем Жаннет в гостиничный номер к библейскому старцу заявилась.

– Да вот и он сам, – воскликнула Жаннет. – Смотрите! Опять пьян, бестия! А ведь с вас началось, Порфирий Петрович! Зачем вы его всю дорогу поили? Лечили? Вот и вылечили! – И она весело засмеялась, обворожительно! Серебряный ее колокольчик нашему Пророку вдруг другой колокольчик напомнил. Нет, не колокольчик Пульхерии Васильевны – фельдъегерский!

Драгун Марков шел к Жаннет и к Порфирию Петровичу взвинченной походкой слегка пьяного человека, будто он этим взвинчиванием свои ноги ввинчивал в этот северный воздух, зыбкий и разведенный до немыслимой прозрачности, чтобы они, ноги, не проскальзывали на склизкой от прошедшего дождя тропинке, идущей к пристани. И это ему, немыслимое, удавалось. Шаг его был тверд и обстоятелен. И только драгунские глаза и драгунская его знаменитая ухмылка выдавали его, что выпил он изрядно. Простому смертному, замечу, столько не выпить: на том свете, без шуток, пришлось бы похмеляться.

Шесть штофов водки он только что с библейским старцем на пари выпил в трактире. Согласитесь, что простому смертному столько не выпить.

Но все же отметим еще раз, что хотя шаг его был тверд, глаза его никак не могли зацепиться за насмешливый взгляд нашей «француженки» и за удивленный донельзя взгляд генерала Тушина Порфирия Петровича. Бутурлин, стоящий у них за спиной, лишь сдержанно и сочувственно улыбался драгуну.

Взгляд Маркова то соскальзывал на ее грудь, то по эполету генеральскому мазал – и рушился на землю – как пьяный. И ухмылка его при этом перекашивала лицо от досады – как после неудачного выстрела: черт, опять промазал!

– Жаннет! – Наконец-то он поймал ее взгляд, подойдя к ним вплотную. – Какими судьбами?

Удивлен был наш драгун встретить их тут на пристани в Кеми несказанно. И они, отмечу, только что приплывшие из монастыря, так же несказанно были удивлены встретить его здесь.

– А вы какими? – неожиданно строго посмотрела она на него и недовольно добавила: – И почему опять пьяны?

– Да потому что опять в деле, мадам! – ответил он ей резко, отвечая сразу на два ее вопроса, и согнал ухмылку с лица, давая понять, что вопросы эти она ему задала неуместно при постороннем генерале.

– И мы с Порфирием Петровичем в деле, Гаврила Гаврилович! – тут же осадила она его резкость тона и дерзость ухмылки. А ведь убийца монахов своей запиской, что на теле отца Паиса оставил, их из этого дела как раз и выкинул. – Так почему вы пьяны?

– Пришлось выпить, мадам, чтоб одного человечка откровенно разговорить, – после некоторого раздумья произнес Марков и тут же сказал Порфирию Петровичу: – Извините, ваше превосходительство, что не к вам первому, по старшинству, обратился! И тебе, Вася, привет, – кивнул Бутурлину, стоявшему чуть поодаль от Жаннет и Порфирия Петровича.

Бутурлин улыбнулся драгуну понимающе, а генерал Тушин протянул руку Маркову.

– Без чинов, Гаврила!.. Гаврилович, – сказал Порфирий Петрович и тоже улыбнулся: – Позволь тебя расцеловать!

– За что, Порфирий… Петрович?

– За все, – обнял драгуна бывший капитан артиллерии в отставке Тушин. – За Пульхерию Васильевну! За то, что меня не предал. И за все остальное. – И они троекратно расцеловались.

– Ну вот, – весело рассмеялась Жаннет. – Все точки над «и» в прошлом деле и поставили!

– Нет, не все, – ответил Порфирий Петрович. – Впрочем, извините, – поспешно проговорил он, – я отойду. Без помех разговаривайте.

– Нет, – удержала его Жаннет, – останьтесь. – И обратилась к Маркову: – Что за человек, для чего его нужно было разговорить?

– А для того и хотел разговорить, чтобы узнать, что он за человек, почему за мной увязался?

– Разговорил?

– Нет. Крепок на водку, бестия, оказался! Чуть меня самого не «разговорил». – И Марков засмеялся: – Он за мной от самого Петербурга следил. И в той же самой гостинице, что и я, поселился. Вот и любопытство меня взяло, кто его ко мне приставил, зачем?

– Хорошо, я сама попробую его разговорить! – улыбнулась Жаннет – и преобразилась. Как ей это удалось – непостижимо. Одним поворотом головы, улыбкой своей вдруг из обворожительной светской дамы превратилась в еще более обворожительную, пардон… Впрочем, не будем произносить это нецензурное слово.

Полковник Бутурлин, ее муж, тут же сжал до хруста кулаки. Жаннет посмотрела на него удивленно и предостерегающе – и, как всегда, что называется, на скаку остановила.

– Мадам, так вы его не разговорите, – мрачно возразил ей Марков – Этому человечку лет восемьдесят, не меньше! В библейских летах сей старец. И сообразно этому… разговоры свои и дела ведет. Мы с ним пятую неделю здесь, в Кеми, проживаем. Так он каждую среду в монастырь наведывается, а в пятницу возвращается. Свои странно-скоротечные богомольные вояжи объясняет тем, что не достоин пока на сей святой соловецкой земле дольше пребывать, так как не все грехи свои отмолил.

– И не отмолит! – опять превратилась в светскую львицу Жаннет. – С пятницы по субботу там надо старые грехи свои отмаливать, чтобы новых грехов не натворить! – И обратилась к Порфирию Петровичу: – Вы меня поняли, о чем я говорю?

– Вряд ли этот библейский, как окрестил его Гаврила Гаврилович, старец имеет отношение к смертям этих монахов.

– А вот посмотрим, – улыбнулась Жаннет, – так ли он библейски стар? Водку-то почище драгуна нашего хлещет! Так что, думаю, Гаврюша, ты его все-таки «разговорил». – И она засмеялась, но тут же серьезно, врасплох спросила Маркова: – А собственно, зачем ты здесь оказался?

– Как? – несказанно удивился драгун – и ледяным трезвым взглядом посмотрел на нее: – Разве не знаете, мадам? Я здесь с «Историей Александрова царствования» разбираюсь. Вперед комиссией по этому делу выслан почву, так сказать, взрыхлить! Здесь, в Кеми, взрыхлил – теперь в монастырь еду. – И добавил разочарованно: – Я думал, вы… тоже! Нет?

– А я думала, что тебя сюда послали разобраться в убийстве автора этой «Истории», старца Симеона! – насмешливо, но и горько сказала Жаннет.

Марков от этих ее слов окончательно протрезвел. О смерти старца и трех монахов он впервые от нее услышал. Втайне от всех пока эти убийства были.

– Так что… не ехать мне, – спросил драгун, когда понял наконец-то, что сказала ему Жаннет, – здесь с моим библейским старцем разобраться?

– Поезжай! С этим старцем я сама разберусь, – ответила Жаннет и потупила свои лукавые очи.

Сон тридцать шестой, от Беса

Он мне всего лишь руку мою поцеловал – а будто там поцеловал. И мы оба это поняли.

– Мадам, – тут же воскликнул он, – вы ошибаетесь на мой счет!

– Ошибаюсь? – улыбнулась я ему. – Неужели… ошибаюсь? – Когда я вошла к нему в номер, он посмотрел на меня – и взглядом своим тут же меня раздел!

Нет, руками раздел, нежно прикасаясь, словно взглядом, к моему телу.

Раздел меня так, как я люблю: распустил мои волосы, провел ладонью по щеке; потом, расстегнув на спине пуговки платья, стянул его вниз до талии и обнажил мои груди; полюбовавшись и поцеловав соски четыре раза, он продолжил свое священнодействие с моей одеждой.

Платье соскользнуло вниз к подножью моего тела – и он взметнул вверх ладонями кружево нижней моей юбки, словно пену морскую, и сквозь нее осыпал лицо мое поцелуями.

Сквозь нее я наблюдала, как он приступил к самому главному: сдергиванию с меня моих панталон.

Обычно в таких случаях я не надеваю их. Уж больно комично я в них выгляжу. Да и кавалер почти всегда портит своей неловкостью трепетность этого священного момента – обнажение моего сокровенного.

Предпочитаю греческое, древнеримское, чтобы тут же, вспенив мою нижнюю юбку, он это мое узрел.

Или восточное – газовые шальвары. Это волнует неизъяснимо его и меня. Яблоко мое райское (будто кто-то его надрезал уже) сквозь них светится, ждет, чтобы взяли его с ветки – и насладились.

Но это был не тот случай. Идя к этому библейскому старцу, я надела на себя дюжину панталон. Пусть, думаю, в женской этой капусте помучается, слюной своей сладострастной изойдет, когда до меня доберется, если, конечно, раньше времени не окочурится. Но старец разгадал мою хитрость.

– Вы ошибаетесь, – сказал он мне. – Еще ничего между нами не было.

– Не было? Так ли это? – Дюжину моих панталон он, что называется, шутя с меня стянул. Я сама помогла ему торопливо их сдернуть, в воображении, конечно.

И нижняя юбка лежала у моих ног.

Обнаженной стояла я перед этим библейским старцем.

И ничего библейского в нем не было, если не брать в расчет библейскую историю с библейским яблоком – и моей библейской наготы!

И это не в воображении – и не во сне, а наяву было.

Обнаженной Евой, а не Жаннет стояла я перед ним. И он стоял передо мной обнаженный. И яблоко в его руке настоящее было. «На, – сказал он мне, – откушай! Насладись. – И засмеялся: – Как я тобой насладился!»

Нет, не библейским старцем он был – и не Адамом, а Сатаной.

Я выбежала из его номера.

– Куда же вы, Жаннет? – бросился он за мной и, остановившись в дверях, крикнул: – Одежду свою забыли. – И выбросил в коридор мое серое платье – и все прочее мое.

Я остановилась, подобрала их с пола – и запустила огрызком его «библейского» яблока в него.

– И ты насладись! – крикнула я и засмеялась. Яблоко угодило ему в лоб.

Только в своем номере я пришла в себя.

Уткнувшись в подушку, я долго лежала…

Нет, я не девочка – и рыдания не сотрясали мое тело.

Наконец-то я уснула, и теперь во сне он мял своими губами мои груди, терзал мое «яблочко». И было мне сладостно, даже сладостней, чем там, у него в номере, наяву. И когда он поднял меня на такую нестерпимую высоту блаженного наслаждения, что и перенести его невозможно, я закричала от этой сладкой боли – и полетела в кромешную бездну…

Вдруг тихо так стало, что я подумала, что умерла. «Нет», – сказала я себе и открыла глаза.

Белый шар солнца глядел в мое окно. Белой занавеской небо. Белая ночь сводила меня с ума, будто я уже на том свете. «Вот так, наверное, он и монахов тех убил! – подумала я. – Белая ночь, бельмо солнца на небе. Но почему же глаза у них, у убиенных монахов, такие синие?»