Читать книгу Не все переплывут реку - Николай Шмагин - Страница 5

Она старалась успокоиться и никак не могла, слезы как волны наплывали и наплывали откуда-то из самых сокровенных глубин ее взбудораженной и потрясенной души. Они заливали ее красивое юное лицо, застилали взор широко распахнутых страдающих глаз.

Слезы мешали ей, и она смахивала их с лица вместе с непослушными завитками волос, сосредоточенно вглядываясь сквозь оконное стекло на улицу, на тускло мерцающий у дороги фонарь, на летящий из черноты ночного неба первый снег, и плакала.

На плите закипал чайник, но она не видела этого.

Она плакала теми бесконечными, очищающими душу слезами, за которыми следовало ясное осознание того, что завтра и послезавтра, и вообще дальше она уже никогда не сможет жить так, как жила до этого.

– Люська, ты давай кончай выпендриваться. Я уже три раза кричу тебе в магазин сбегать, а ей хоть бы хны, – молодящаяся, еще довольно красивая женщина средних лет возмущенно глянула на старушку, сидящую на диване. Рядом с ней демонстративно независимо расселась Люська, с нарочитым вниманием вглядываясь в раскрытый альбом, который бережно держала в руках старушка, опасливо поглядывая на рассерженную женщину.

– Бабаня, а это кто? – ткнула она пальцем в фотографию, игнорируя фурию.

– Я кому говорю, стенке? – возвысила голос женщина, угрожающе подступая к дивану.

– Сходи внученька, не упрямься, послушайся маму.

– Тоже мне мать нашлась, – фыркнула Люська, напряженно замирая и не поднимая глаз от альбома.

– Все нервы мне эта сволочная девчонка повыматывала, – замахнулась было на Люську женщина, но та вдруг как сорвавшаяся с места пружина взвилась с дивана и затрепетала вся перед женщиной, сверля ее ненавидящими глазами: – Только попробуй, ударь, – прерывающимся от волнения голосом ответила она женщине, и та не выдержала, обмякла.

– Ну и черт с тобой, пусть отец твой за хлебом бежит, – резко повернувшись, женщина устремилась из комнаты: – Федор, я больше не могу так жить. Приструни свою девчонку, или я не знаю, что сделаю с ней!

На кухне раздался грохот, звон посуды, мужской голос: – «Опять скандалите, неужели нельзя по-человечески жить, без ругани и криков?»

– «Вот ты и живи, тюлень, а я не могу».

– «Хорошо, я поговорю с ней», – миролюбиво увещевал мужской голос.

– «Вот и поговори. Глаза б мои ее не видели, – не успокаивался женский, – только это бесполезно, горбатого могила исправит…»

Соболезнующе глянув на напряженно слушающую кухонный диалог внучку, старушка вздохнула и захлопнула альбом. Девочка вздрогнула и взглянула на нее своими огромными карими глазами, сверкающими на побледневшем от возбуждения лице.

– Посмотрела бы мама сейчас на тебя, какая ты стала, большая, красивая, – снова вздохнула старушка, скорбно покачивая головой. – Ровно десять лет сегодня, как не стало ее. Как ты похожа на нее, только характером Светланочка мягкая была, покладистая, жалела она людей…

– Люся, опять ты мать до истерики довела, – укоризненно глядя на девочку, в комнату вошел полный, рано облысевший мужчина. – Надо как-то посдержаннее, поделикатнее что ли, – он тяжело присел рядом с ними, устало вздохнул. – Жить надо в мире, Люсенька.

Девочка упрямо опустила голову, скрывая подступившие слезы, на еще тонкой девчоночьей шее напряженно пульсировала жилка.

Отец со вздохом поднялся с дивана. – Пойду в магазин схожу.

– Сегодня десять лет Светлане, – тихо проговорила старушка, с опаской поглядывая на открытую дверь.

Мужчина замер на месте, капельки пота бисером покрыли лоб, лицо его страдальчески исказилось. – Не надо об этом, мама. Я помню, Инну не раздражайте, не любит она этого… – он вышел, прикрыв дверь.

Люська схватила альбом и стала лихорадочно перелистывать страницы, отыскивая нужные ей фотографии. Вот она, ее мать, рядом отец и еще какой-то мужчина. – Бабаня, кто это? – спросила она, ткнув в него пальцем.

– А, это Игорь Андреевич, – улыбнулась старушка, ласково проводя пальцами по изображению улыбающегося молодого красавца, – оператор, он все снимал Светланочку, хотел фильм документальный о ней сделать, да видать не получилось. Друзья они с Федей-то, отцом твоим, были, – она задумчиво смотрела на фото. – Скрывал, что тоже любил ее, а только видели все это, понимали. Как Федор женился второй раз, с тех пор и не бывал он у нас, Инна не любит друзей Федора, не жалует.

– Почему, бабаня? Зачем она такая?

– Маленькая ты еще Люсенька, многого не понимаешь в жизни-то нашей грешной, – старушка с грустью посмотрела на внучку, на фотографию красивой улыбающейся женщины. – Светланочка, душа человек, – глаза старушки повлажнели от умиления.

Люська внимательно всматривалась в фотографию: добрые грустные глаза матери ласково смотрели на нее, как бы ободряя и поддерживая. Вздохнув, Люська захлопнула альбом. – Пойду я бабаня, обедать не буду.

– Что так? – всполошилась старушка, вставая следом за внучкой. – Обиделась, поди? Зря ты, Инну тоже понять надо, мальчонка болеет постоянно, нервный, одним словом, поздний ребенок. Ты уж смирись, потерпи пока. Уроки-то когда делать будешь?

Не ответив, Люська выскочила в коридор. Хлопнула входная дверь, старушка поспешила на кухню. – Инночка, ты не расстраивайся зря, девчонка еще, образуется. А тебе Толика на ноги поднимать надо, ох господи, жизнь наша суетная…

Женщина стояла у окна и молча протирала вымытую посуду. Увидев выскочившую из подъезда Люську, отвернулась от окна, в сердцах воткнула тарелку на полку. В глазах ее блеснули слезы. – Устаю я, мама, ребенок больной, измучилась душой за него, изболелась, а тут она еще выкобенивается. Что я ей плохого сделала?

– Давай-ка помогу, доченька, а ты иди с богом, иди к сыночку-то, – старушка с жалостью посмотрела вслед торопливо ушедшей женщине. В дальней комнате заплакал проснувшийся ребенок. – О-хо-хо, что-то дальше будет? – завздыхала старушка, насухо протирая полотенцем очередную тарелку.

– «Старое ружье» в «Алмазе» идет, сходим? – высокий, модно одетый парень оглянулся на столпившихся возле афиши приятелей.

– Полный отстой, ты комедию ищи какую-нибудь, поржем хоть, – вертлявая бойкая девчушка вся в движении: густо накрашенные глаза постреливают по сторонам, пирсинг украшает ноздри, уши и даже язык, ноги в туфельках пританцовывают, руки теребят модный клач.

– Во, братаны, «Наследство» идет, – широкоплечий коренастый увалень в старорежимном прикиде радостно засмеялся, – пойдемте посмотрим, потусуемся потом на набережной.

– Темнота, – Люська презрительно сверкнула в его сторону глазищами, – на советские не пойдем, скукотища. Или про работу или воспитывают, только западные, понял, Мишка? – она повелительно взглянула на высокого парня.

– Ес, – Мишка старательно разглядывал афишу. – Нашел! «Подонки» в ДК идут, шикарный фильм, полный улет, бежим? – возбужденный парень подхватил Люську под руку.

– «Ночные воришки», Франция, – торжественно объявила бойкая девчушка, победоносно оглядываясь на друзей-приятелей, – подходит взыскательной публике? И совсем недалеко, кинотеатр «Родина».

– Идем на «Воришек», – утвердительно кивнула Люська и, гордо встряхнув модной стрижкой, устремилась к автобусной остановке.

Едва протолкнувшись в переполненный автобус, компания шумно завозилась: – Граждане, уступите место, девушка только что из больницы, после операции, – жалобно запросил Мишка, подталкивая перед собой внезапно съежившуюся Люську со страдальческой миной на лице.

Пожилая женщина торопливо поднялась с сиденья: – Садись доченька, осторожнее, – усадила она девушку под соболезнующие взгляды людей.

Рассевшись поудобнее, Люська победоносно взглянула на друзей и рассмеялась. Компания зафыркала, довольный собой Мишка презрительно оглядел обманутую публику, до которой только еще начал доходить смысл этого представления.

– Мальчики, сходим, – затолкалась к выходу бойкая девчушка, за ней бросились остальные. Возбужденная Люська выскочила из автобуса, и продемонстрировала перед одураченными зрителями замысловатый танец, дробно стуча каблучками по асфальту.

Двери захлопнулись, и автобус увез возмущенно загомонивших пассажиров. Смеясь и дурачась, ребята подбегали к кинотеатру…

Буфет кинотеатра переполнен. Группа парней в очереди проводила восхищенными взглядами стройную красивую девушку, гордо и независимо продефилировавшую к освободившемуся столику.

Люська привыкла к восхищенным взглядам, она знала цену своей нарождающейся красоте. Грациозно присев, она милостиво улыбнулась Мишке, и тот неудержимо протолкался к буфетной стойке, что-то доказывая и объясняя возмущенной очереди.

– Гламурненькая ты, – завистливо вздохнула подружка, – мэны так и млеют, последнее бабло выбрасывают, угодить хотят, – она обиженно отвернулась.

– Да брось ты, Маринка. Глянь на Серегу, он же втюрился в тебя, как последний кекс, – Люська захохотала, насмешливо глядя на засмущавшегося крепыша. – Пойду Мишке помогу, – Серега встал навстречу другу.

– Ну вы даете, расселись тут, понимаешь, а я один должен сражаться со всей этой массовкой, – Мишка сноровисто расставил бутылки с пепси, бутерброды, плюхнулся на стул рядом с Люськой, ожидая похвалы.

Она небрежным жестом взлохматила ему шевелюру, оглядываясь по сторонам. – Умница, Мишка, настоящий фрэнд.

Обласканный ею парень быстро наполнил пенящимся напитком бумажные стаканчики: – Прозит, пани и панове, – широким жестом пригласил он друзей угощаться. – И все же зря мы на этот фильм притопали, «Подонки» круче, – он вздохнул, – ребята рассказывали…

– Иди ты в баню со своими подонками, – вспыхнула вдруг Люська, бросая стаканчик на стол. – Зануда, блин, надоело слушать одно и то же, лучше в малый зал пойду, – она выскочила из буфета, Мишка за ней.

– Люся, постой, – увещевал он подругу, – мы же договорились не ходить на документалку. Вернемся в буфет, накатим, потусуемся, ребята обидятся.

– А ну вас, – Люська дернула плечиком, высвобождая руку, – лучше муру посмотрю, чем с вами дурака валять, – и она скрылась в темноте зрительного зала, захлопнув дверь перед самым носом озадаченного кавалера.

«Сердце, отданное людям» – вспыхнуло на экране название короткометражного фильма, замелькали титры его создателей.

Люська тоскливо вздохнула, огляделась, привыкая к темноте: «Зря я ребят обидела, и Мишку тоже, старался парень, в буфет без очереди, а я, дура, – она досадливо заерзала на стуле, сидящая рядом женщина недовольно глянула на нее. – Тоже мне, смотрит еще, фуфлыжница, – возмущенная Люська, громко хмыкнув, откинулась на спинку сиденья, – ладно, придется смотреть», – и вдруг она вздрогнула, напряженно замерла, выпрямившись, как струна, и завороженно глядя на экран:

А с экрана на нее взглянули знакомые, родные глаза. Певица пела какой-то всем известный романс, какой именно, Люська не могла вспомнить, да это было и не так важно для нее. Она верила и не верила своим глазам:

– Мама! – удивляясь и внутренне крича, прошептала потрясенная девушка и слезы покатились по мгновенно вспыхнувшим щекам. – Да это же моя мама!

Юркий конферансье вынырнул откуда-то сбоку от певицы и, улыбаясь, объявил в зрительный зал: – А сейчас Светлана Малинина исполнит всеми нами любимую «Колыбельную».

Вот Малинина старшая запела. Ведь это она пела ей, маленькой Люське, которая сидела на ее концерте в первом ряду рядом с папой и бабушкой, и улыбалась им. Да-да, вот она улыбнулась, как тогда, в том далеком призрачном детстве…

… Маленькая девочка с бантами в косичках радостно засмеялась в ответ и, глядя то на папу то на бабушку, громко закричала: – Это наша мама поет, я к ней хочу, – она попыталась вскочить и бежать к своей маме, но папа наклонился к ней и строго прошептал: – Тихо Людочка, мама поет для всех, посмотри, сколько людей слушают ее…

… Люська повернула голову и как сквозь сон увидела, что у сидящей рядом с ней женщины повлажнели глаза. Она вздрогнула и снова, как утопающий, который хватается за воздух, стала следить за каждым жестом любимого образа. А он быстро убегал, таял, слезы мешали ей видеть, и лишь голос матери звучал, проникая в ожившее, трепетно забившееся сердце.

– «Мамочка, как мне тебя не хватает…»

Фильм кончился, вспыхнул свет. Люська сидела недвижно, глядя невидящими глазами на белое полотно экрана.

– Девушка, вы выходите, что с вами? – участливо наклонилась к ней женщина. Люська вскочила, смутно видя перед собой и, натыкаясь на людей, выбежала из зрительного зала.

– Люся, мы здесь, – бросился было ей навстречу Мишка, но она оттолкнула его и, чуть не сбив с ног изумленную Маринку, побежала к выходу.

– Что с тобой, Люся? – встревоженный Мишка догнал ее только на улице, поспешая рядом, заглядывая в ее искаженное, покрытое слезами лицо.

– Скажи, кто обидел тебя, я убью этого гада, – сжимал он кулаки, бледнея и волнуясь. Но она не отвечала и только бежала и бежала вперед, пока Мишка не остался где-то далеко позади, отстал, затерялся в толпе прохожих, недоуменно глядя ей вслед, но ее уже не было.

В парке было малолюдно, тихо, сквозь ряды раскидистых, с полуоблетевшими листьями деревьев доносился шум уличного движения, мелькали на шоссе бесчисленные машины. Съежившись в комочек и дрожа, как от озноба, Люська одиноко сидела на лавке и, сжав кулачки, смотрела куда-то вдаль остановившимся потусторонним взглядом…

… Люська сидела за столом и готовила уроки. Сквозь раскрытое окно откуда-то неслись, проникая в комнату, звуки старинного русского романса.

Подошедшая бабушка погладила девочку по голове, прислушалась.

– Мама твоя пела этот романс, как сейчас помню, – она улыбнулась грустно, покачала головой. – Талант у нее большой был, оригинальный, все так и слушали, бывало, замерев от счастья.

Девочка вскинула на нее внимательные быстрые глаза: – Бабаня, зачем люди умирают? Мама ведь молодая была, а молодые не умирают. Вот ты старая, а живешь. Отчего умерла мама? А бабушка с дедушкой, деревенские, они умерли из-за мамы, от горя?

Старушка всполошилась: – Господи, что это со мной, совсем разболталась на старости лет, ты учи, учи уроки-то, не отвлекайся. Судьба такая у нас у всех, кому что на роду написано, так тому и бывать.

– А кто об этом знает, бог? Так его нет, нам в школе еще в первом классе объяснили: бога нет, – убедительно и раздельно, как маленькой, пояснила девочка старухе, с жалостью разглядывая ее морщинистое лицо, высохшие руки. – А ты все молишься, как убогая.

– Ну ладно, будет тебе, – недовольно забурчала старушка, – ты давай уроками своими занимайся, мала еще бабушку-то учить…

Девочка засмеялась вслед ушедшей старушке и вновь прислушалась: мелодичный грустный голос напевно повествовал о жизни, о любви. Где-то в глубине квартиры заплакал ребенок. – «Иду, иду, мой маленький», – в комнату заглянула молодая красивая женщина: – Люська, давай заканчивай уроки, в аптеку надо сбегать. Видишь, мне некогда.

– Бабушка сбегает, – огрызнулась девочка, придвигая к себе учебник. – У меня уроков много.

– Уроков много, а сама сидишь мечтаешь, – недовольно возразила женщина, – заканчивай побыстрее, – она заторопилась дальше по коридору. – «Иду, мой сладкий, иду мой хороший», – плач прекратился, раздался веселый смех, послышались поцелуи.

– «Мама умерла, а отец снова женился, смеется, братика Толика родили, почему он так сделал, привел эту Инну, мама говорит твоя, а какая она мне мама?» – девочка нахмурилась, отбросила учебник в сторону. Хлопнула входная дверь, Люська прислушалась: – «Наверное, отец, все торопится побыстрее с работы вернуться, к Инночке своей…»

– «А вот и я, – раздался в коридоре миролюбивый ласковый голос отца, – как вы тут живете-можете? Толик как себя чувствует?» – встревожено спросил отец. Быстрый скрип половиц пронесся мимо Люськиной комнаты, и девочка с иронией усмехнулась, приготовившись слушать дальше.

– «Феденька, здравствуй, как ты вовремя, надо бы в аптеку сбегать, – в жалобный голос мачехи вплелись недовольные нотки: – ее-то ведь не допросишься, ты бы поговорил с ней, не могу ж я разорваться, и туда и сюда. Маме твоей нельзя доверить, обязательно перепутает, не то купит, у Толика опять температура, горлышко покраснело…»

Скрип половиц приблизился, и Люська напряженно замерла, впившись своими огромными блестящими глазами в учебник, детские пальцы сжали ручку, приготовившись писать, дверь приоткрылась, вошел отец.

– Люсенька, это я, – тревожно улыбаясь, отец чмокнул дочь где-то возле уха, присел рядом. – Как уроки?

Люська посмотрела на его усталое, озабоченное лицо, потрогала морщинки возле глаз. – Папка, почему у тебя морщины появились? Прежде их не было…

Отец встревожено оглянулся: – Тебе показалось, – он вскинул брови, – видишь, нет ничего, как всегда.

– Нет, ты врешь, не как всегда, – Люська совсем не детским взглядом окинула лицо отца, – и лоб стал морщинистый, лысый, – она недовольно нахмурилась: – посмотрела бы мама, на кого ты стал похож…

Отец растерянно засмеялся: – Ну, будет тебе, совсем как бабушка, ворчунья моя, – он ласково обнял дочь, прижал к себе. Глаза девочки наполнились слезами, она отвернулась, скрывая их.

В комнату заглянула Инна: – Федя, в аптеку же надо…

Отец и дочь вздрогнули, отпрянули друг от друга. Девочка обиженно склонилась над тетрадкой. – Бегу-бегу, – отец потоптался чуть возле дочери, – Толик болеет, температура у него, – словно оправдываясь, добавил он.

– Иди уж, – буркнула девочка, провожая взглядом заторопившегося к выходу отца…

… Возле девушки присели двое парней, окидывая ее оценивающими взглядами, забалагурили о чем-то своем, небрежно развалившись и закуривая. Люська встала и медленно пошла по аллее. Парни вскочили было следом, о чем-то любезно расспрашивая ее и весело пересмеиваясь, но она не замечала их, и они отстали, недоуменно переглядываясь.

А Люська шла и видела не сквер, не прогуливающихся по аллее людей, а видела она себя совсем-совсем маленькой…

… Заливисто хохоча, она бежит и бежит по лужайке, заросшей разноцветными полевыми цветами, травами, высоко в безоблачном небе искрится, сверкает солнце, откуда-то примчавшийся порывистый ветер шумит листьями, словно запутавшись в густой кроне деревьев. Девочке очень хочется и не хочется убежать от мамы, она оглядывается на бегу и падает вдруг, зацепившись за что-то ножкой.

– Не ушиблась, доченька? – ласковые руки матери бережно подняли девочку, отряхнули пыль с платьица, и девочка засмеялась сквозь проступившие, было, на глазах слезы.

– Ну вот и хорошо, умница ты моя, – мать нежно улыбалась ей своими ласковыми карими глазами, напевая что-то бесконечно дорогое и близкое грудным, волнующим душу голосом…

В комнате странно тихо, большое трюмо в простенке почему-то завешано черной марлей, входят и выходят молчаливые взрослые, перешептываясь и переглядываясь, они подходят к столу, на котором спит ее, Люсина мама. Она очень бледна, убрана цветами, и никак не хочет проснуться.

Люська подбегает было к ней, привстав на цыпочки и заглядывая в лицо, но вездесущая, вся в черном бабушка тут как тут и, взяв ее за руку, отводит в сторонку, слезно шепча девочке: – Тихо внученька, нельзя бегать, пойдем в нашу комнатку, поспим, я тебе сказочку расскажу.

Люська оглядывается и видит мелькающее, словно тень, потерянное лицо отца среди людей, удивляется: – Папа, а почему мама так долго спит? – Она недовольно и обиженно хмурится, – я хочу, чтобы она сказку рассказала, ты не умеешь так, как мама, пусти, – вырывается она из бабушкиных рук, – когда мама проснется? – почти плачет девочка, смутно чувствуя в душе, что вокруг происходит нечто необычное и странное, страшноватое и жуткое.

Но бабушка настойчиво и ласково, почти как мама, укладывает ее в кроватку, напевая сквозь слезы, и девочка засыпает, взглядывая в окно, на бабушку. Губы ее шепчут: – Бабуленька, а почему ты плачешь?

Но крепкий детский сон уже смежил ее веки, дыхание стало ровным и спокойным. Слезинка из бабушкиных глаз упала нечаянно ей на личико, девочка вздрогнула, но не проснулась…

– Где мама, бабушка? Почему она так долго не приезжает? – допытывается Люська и настойчиво теребит бабушку за полу юбки. Старушка месит тесто в большой квашне, руки ее заняты, все в тесте, и Люське это страшно интересно. – Бабулька, а вдруг ты руки не сможешь разлепить, вдруг они к квашне прилепятся, они отмоются, бабуленька?

Она смотрит на пузырящееся, живое тесто, стонущее под проворными руками старушки, старательно уминающими его, и весело смеется, забывшись на время. Детство, лучшее время в жизни любого человека, но почему-то многие люди забывают в сутолоке повседневной жизни о том, что взрослые – это бывшие дети.

– Беги, погуляй на улице, – грустно улыбается ей старушка, – сходи-ка к деду, посмотри, что он в сарае делает.

И девочка бежит во двор, к деду, большому и бородатому, она его слегка побаивается, но очень любит. Дед стоит у верстака и строгает рубанком длинную шершавую доску. Вьющиеся стружки выбегают из-под рубанка и, скользя, опадают на пол.

Люська подхватывает стружечные ленты и весело смеется деду. Отложив рубанок в сторону, дед присаживается на круглый чурбак и скручивает из газеты толстенную цигарку, закуривает, поперхнувшись густым дымом и громко кашляя. Вся наморщившись из сострадания, девочка смотрит на мучения любимого дедушки.

– Деда, ты же дымом подавишься, – она тоже кашляет, хлебнув порцию дошедшего до нее клуба сизого махорочного облака.

– Ничего внученька, прорвемся, где наша не пропадала, – трескуче смеется дед, разгоняя дым широкой, как лопата ладонью.

– А мы с папой скоро уезжаем, – издалека начинает девочка, – к папиной бабушке в город, домой поедем, а там и мама приедет, папа говорит, что мама в командировке, поэтому ее долго нет, правда ведь, дедушка? – она вопросительно и с надеждой смотрит на деда.

Тот молча кивает, крепко нахмурившись и так глубоко затягиваясь цигаркой, что она начинает скворчать и потрескивать, распространяя вокруг новые клубы дыма. Осторожно похлопав девочку по спине, он гасит цигарку, топча ее сапогом, и встает.

– Беги-ка внученька в сад, поиграйся, а я поработаю пока, – он снова берется за рубанок и снова как по волшебству появляющиеся стружки падают на дощатый пол. Отложив рубанок в сторону, берется за фуганок…

А Люська бежит по знакомой лужайке, но теперь ей совсем не интересно. Она оглядывается в надежде, что увидит свою маму, но ее нет, и девочка горько и долго плачет, уткнувшись в белоснежный ствол высокой березы…

– Что с вами, девушка? Вас кто-то обидел? – Люська вздрогнула, опомнившись, и как сквозь туман взглянула на подошедшего к ней мужчину.

– Что с вами? – участливо спросил он.

Вокруг спешили люди, и Люська удивилась, увидев себя стоящей посреди улицы. – Извините, это так, – грустно улыбнулась она, – просто я задумалась.

Мужчина удивленно смотрел вслед девушке, пожимая плечами.

– Молодежь, – неопределенно хмыкнув, глубокомысленно изрек он.

Люська больше не плакала. Она шла, сосредоточенно поглядывая на прохожих и лишь морщинка, впервые прорезавшаяся меж нахмуренных бровей, выдавала напряженный ход ее мыслей…

– Браво! – сидящий рядом с ними мужчина восторженно аплодирует певице. – Как она поет, словно в детстве побывал. Правда, здорово? – оглядывается он на папу. Маленькая Люська смотрит на него, на других улыбающихся вокруг людей, которые хлопают ее маме, и она тоже, переполнившись вся от избытка чувств, хлопает и хлопает в ладоши, вскакивая от возбуждения и наступая на ноги отцу с бабушкой.

Взяв ее за руку, папа пробирается к выходу, за ними торопится бабушка.

Вот они выходят с летней эстрады парка, и Люська видит спешащую к ним маму. Молодая женщина радостно улыбается им, прижимая к груди цветы.

А на эстраде стало шумно и сверхмузыкально: вокально-инструментальный ансамбль во всю мощь западных усилителей распространял перед зрителями парка свое модное искусство.

Выскочившие вперед волосатые юнцы в потрепанных джинсах дружно завыли на непонятном языке. Кривляясь и поддерживая свое пение фривольными телодвижениями, они засуетились у микрофона. На помощь к ним подбежала растрепанная девица: вскинув худые длинные руки и ангельски улыбаясь накрашенным, словно маска, лицом, она запела нечто весьма для нее трогательное на одной высокой тоскливой ноте.

Встревоженные ряды зрителей настороженно замерли, заплакал перепуганный ребенок, и лишь кучка толпившихся отдельно подростков восторженно приветствовала своих кумиров.

– Светланочка, когда ты поешь, я молодею, право молодею лет на пятьдесят, – смеется бабушка, глядя на сноху.

– Пойдемте быстрее, нам еще собираться, завтра в восемь утра машина придет, надо выспаться, – тревожится папа, торопя всех к выходу из парка.

– Мамочка, мы завтра в деревню поедем, к бабушке с дедушкой? – радостно удивляется Люська. – Это твои папа и мама, они деревенские?

– Не совсем так, но им нравится жить в деревне. Так что поедем, моя хорошая, на целое лето поедем…

– Ну, до свиданья, мои дорогие, приедем, напишу, не скучайте тут без нас, – папа обнял по очереди бабушку, маленькую и сморщенную, худого и длинного деда, взволнованно нахмурился, скрывая подступившие к глазам слезы. – А может, в город переберетесь, к нам поближе, я помогу.

– Жизнь наша здесь прошла, Федор, куда нам в город, зачем? Обуза для вас, и нам в тягость. Может, поживем еще, а погост тут рядом, за околицей, вот туда и переберемся, – пытался шутить дед, трясущимися руками вытягивая из кармана пиджака кисет с махрой, газету, намереваясь закурить, но махнул вдруг рукой и отвернулся, замер.

Бабушка заплакала, запричитала, прижимая к себе Люську. – Не увижу я тебя больше, внученька, помру скоро. Не забывайте нас, Феденька, одни мы остались с дедом-то…

– Ну, будет тебе, старуха, – закряхтел дед, снова хватаясь за кисет и лихорадочно сворачивая самокрутку, – раскудахталась, соседям на смех.

Они стояли на околице села, совсем неподалеку от их дома, грустно смотревшего на Люську своими маленькими подслеповатыми оконцами. Дом показался ей совсем старым, покосившимся набок, у забора стояла соседка, пожилая полная женщина, вышедшая проводить их, и махала девочке рукой, скорбно покачивая головой в темном платке.

Люськины губы задрожали, на глаза навернулись крупные слезы.

– Папа, давай останемся, не поедем домой, не хочу я от бабушки с дедом уезжать. Они старенькие, мы им помогать будем…

Вздымая облака пыли, подкатил грузовик. Папа вместе с шофером и дедушкой торопливо покидали в кузов чемоданы, узлы, бабушка еще раз обняла Люську, орошая ее слезами, дед ласково потрепал ее по голове шершавой рукой, обнялся с папой, прощаясь.

И вот Люська уже сидит в пропахшей бензином кабине на жесткой подушке сиденья, с испугом поглядывая на подрагивающие стрелки приборов, на большой круглый блестящий руль. Рядом с ней уселся папа. Лихо вскочивший в кабину шофер с треском захлопнул дверцу, и весело подмигнул ей, мол, не робей, девочка.

Глухо заработал двигатель, грузовик дернулся и запрыгал на ухабах, увозя Люську с отцом по извилистой проселочной дороге в город, оставляя позади себя бабушку, деда, их дом, скрывшиеся за густыми клубами пыли, поднятыми колесами грузовика.

В красивой, современно обставленной комнате тихо, уютно. Люська подходит к детской кроватке и молча смотрит на посапывающего во сне младенца. Подрагивая ручками и ножками, он морщится, почуяв на лице полоску яркого света. Люська задергивает поплотнее штору, и в это время входит молодая интересная женщина в нарядном халате. Красивые волосы аккуратно уложены в пышную прическу, полное белое лицо хранит выражение довольства и покоя.

Увидев Люську, женщина встревожилась и зашипела: – Тебе чего надо? Иди в свою комнату, ребенка разбудишь, – она подтолкнула девочку к выходу в коридор.

– Я братика Толю хотела посмотреть, – заупрямилась было девочка, но была неумолимо выдворена из комнаты. Недовольно насупившись, она побежала жаловаться к бабушке.

– Бабаня, чего она толкается? Я братика пришла посмотреть, занавеску задернула, чтобы солнышко его не разбудило, а она выгнала меня.

Старушка сердобольно смотрела на взволнованную девочку. – Мама боялась, что ты разбудишь Толика. Ты же знаешь, как тяжело уложить его, – увещевала она внучку. Люська согласно вздохнула, присаживаясь рядом на диване: – Бабаня, а почему папа женился? Потому что мама умерла? У нее сердце остановилось, да? – она пытливо вглядывалась в бабушкино лицо.

Старушка заволновалась: – Будет тебе вспоминать-то, пойдем лучше посмотрим, что папа наш накупил тебе, – она взяла девочку за руку и повела за собой. В маленькой комнате у окна стоял новый письменный стол, на нем – портфель, учебники, тетради, карандаши и все остальное, необходимое первокласснице. Люська подбежала к столу и радостно засмеялась, оглядывая разложенное на нем богатство.

– Бабаня, а кто меня в школу поведет?

– Папа с мамой, кто же еще?

– Не хочу я с ними, лучше мы с тобой пойдем, хорошо?

– Ладно, там видно будет, – успокоила ее старушка, поглаживая по голове. Негромко захныкал, а затем громко заплакал проснувшийся ребенок. Они прислушались. – Ох, господи, болезный наш, все плачет и плачет. Ты уж не дерзи маме-то… – запнулась старушка, взглядывая на внучку. Та понимающе посмотрела на нее большими карими глазами.

– Пойду на кухню, ужин пора готовить, папа наш скоро с работы заявится, кормить его будем, – завздыхала старушка, выходя из комнаты. – Глаза-то у нее точно как у матери, ох, сиротинка ты наша, – шептала она про себя, удаляясь. Девочка чутко слушала, внимательно глядя вслед бабушке.

А за окном сгущались сумерки, вспыхивали окна квартир в домах, разом зажглись уличные фонари.

– Добрый день, дочка, – отец чмокнул Люську в щеку возле уха, взял дневник. – Ну-ка глянем, – полистал страницы. – Ого! Опять двойка по математике. Люся, ты же девочка, – укоризненно посмотрел он на дочь, – а девочкам полагается учиться хорошо и отлично.

– У меня задачка никак не решается, – Люська безнадежно взглянула в свою тетрадку и вздохнула: – неспособная я к математике.

– Ну-ка посмотрим, – отец присел рядом, взял учебник.

– Вот эта, – ткнула пальцем девочка. Сосредоточившись, отец стал внимательно изучать условие задачи.

– Федя, мы же опаздываем, – заглянула в комнату нарядно одетая, вся раскрашенная, расфуфыренная Инна.

– Сейчас, Инночка, задачку вот решить надо.

– Люся сама решит, она девочка взрослая, самостоятельная, правда Люся? – равнодушно улыбнулась она падчерице, – а мы в кино опаздываем, Федор, – с ударением в голосе настойчиво повторила она.

– В общем то задачка не трудная, покумекай и решишь, а нет, как вернемся, я помогу, лады? – Люська молча посмотрела на улыбающегося ей отца, и взяла учебник. – Ну, вот и хорошо, мы скоро придем. – Они вышли.

– «Мама, ты повнимательнее к Толику-то, поиграй с ним, Люся тоже пусть позанимается с братом, хорошо?» – послышался из коридора озабоченный голос отца. Люська злорадно усмехнулась. – Счас, поиграю, будто делать мне нечего, – она схватила учебник и, заткнув уши руками, забубнила:

– От пункта А до пункта Б…

…Люська взглянула на освещенные окна своей квартиры: вот мелькнула голова отца, мачехи, подошла бабушка и задернула шторы.

Было уже почти темно, холодно. Зябко поежившись, она подняла воротник плаща, присела на скамейку у подъезда. Она и не заметила, как подошла к дому, как пролетел день, она замерзла, устала. Но домой идти не хотелось…

Она еще не знала, что происходит с ней, но чувствовала в своей душе смятение, нарастающую тревогу, и вместе с тем в ней прочно поселилось чувство горького счастья, радости от сознания встречи с матерью, с ее образом в фильме, который ей посчастливилось увидеть…

…Стоящий на скамейке магнитофон выдавал самые современные ритмы. В компании разбитных старшеклассников и Люська, вызывающе красивая, хохочущая больше всех, громче всех. Парни смотрят на нее с вожделением, желая угодить, рассмешить, совершить для нее любой поступок. Для них она суперзвезда первого класса, и она знает это, привыкла. Подруги отчаянно завидуют ей, но несмотря на все их достоинства, Люськина красота затмевает собой все и вся.

После школы пойду в МГУ, на биофак, – Мишка Сомов насмешливо взглянул на коренастого Серегу, – а ты?

Ребята с интересом уставились на простодушно улыбающегося крепыша.

– А я пойду в армию, в десантники.

Ребята пренебрежительно загоготали.

– Тоже мне, блин, достижение, и так всех забреют, кто не откосит.

Высокий красивый юноша не спускал с Люськи глаз, хотя и знал необузданный нрав ревнивца Мишки Сомова, ее фрэнда.

– Я в ГИТИС сдавать буду, на актерский, – сказал он и заслужил одобрительный взгляд красавицы.

– Мишка, подкрути-ка бандуру, – повелительно приказала она, и парень тут же врубил ее на полную катушку. – Покажу вам новинку, эксклюзив, еще никто не видел, – и она вступила в середину мгновенно образовавшегося вокруг нее круга, выдав танец экстра-класса: она вертелась как юла, ритмично разламывалась на части, плавно и томно скользила по кругу, распахнув свои огромные карие глаза и придав им откровенно-зазывающее выражение. Танец кончился. Бурно дыша, Люська плюхнулась на лавку.

Парни были в восторге, в экстазе, девчонки млели в завистливой истоме.

– Ребятки, нельзя ли потише, уже поздно, – попытался было урезонить их какой-то мужчина, но Люська только повела глазами в его сторону, и ребята угрожающе надвинулись на него, готовые по ее сигналу избить любого.

– Проваливай, папаша гребаный, пока цел.

– Люся, повелевай, какую судьбу ему готовишь?

Люська сжала кулак и показала большим пальцем вверх, что по древнеримским понятиям означало даровать жизнь. Ей было некогда, она трепалась по мобильнику, и потому была снисходительна.

– Повезло тебе, блин, топай до хазы к старушке своей.

Под гомерический хохот парней мужчина торопливо удалился, не ожидая от юнцов ничего хорошего, лишь бы унести ноги.

– Атас, ребята, он как бы в ДНД направился.

Люська закончила разговор и вскочила. – Пошли в парк, там актуальнее, – и компания дружно устремилась вслед за своей прекрасной предводительницей…

… Она стояла у окна на кухне и тихо плакала. А по стеклу медленно стекали капли, набежавшие от давно перекипевшего чайника, доносились до ее слуха голоса отца, его жены, плач брата из-за полуоткрытой двери. Из бабушкиной комнаты, заглушая споры, слышался дробный ритмичный стук швейной машинки, и так же медленно кружился над фонарем крупный снег, покрывая землю первым пушистым покрывалом, смутно белеющим в темноте надвигающейся ночи.

Голоса из соседней комнаты звучали все громче:

– «Ты до сих пор все в инженерах ходишь, а друг твой, с которым ты вместе учился когда-то, уже главный, и зарплата соответственно не как у тебя, многие в бизнес ушли, процветают, отпуска только за границей проводят, а мы?» – корил отца раздраженный голос мачехи.

– «Будет тебе, Инночка, лучше Толика уложи спать, ему давно пора, плачет ребенок, и потише, пожалуйста», – успокаивал ее расстроенный голос отца.

– «Что потише, я у себя дома уж и сказать ничего не могу, – сварливо огрызалась мачеха, – ты лучше свою доченьку-красавицу утихомирь, много на себя берет в последнее время. Да и мамаша твоя все про Светланочку вспоминает, все забыть ее никак не можете, а я мучиться должна тут с больным ребенком», – плаксиво зарыдал сменивший тембр голос Инны.

Люська напряженно вслушивалась, глаза ее сухо заблестели.

Стук машинки смолк, вышла бабушка. – «Все спорите, о мальчонке лучше побеспокойтесь, время позднее, а он все не спит, расстраивается из-за вас», – голос бабушки звучал с душевной болью. Плач усилился, перешел в надрывный, затяжной, истерически захлебывающийся крик.

Люська не выдержала, сорвалась с места, распахнула дверь в комнату:

– Прекратите ругаться, как вы не понимаете? Я же маму сегодня видела, мою маму! А вы ругаетесь. Пойдем Толик, я тебе сказку расскажу, – она обняла мальчика и лихорадочно расцеловала его мокрое от слез лицо, – мне ее в детстве мама рассказывала, пойдем братик, не плачь, – и она повела внезапно умолкшего мальчугана в спальню, уложила его в кроватку и, присев рядом, тихим проникновенным голосом начала рассказывать сказку.

Мальчик удивленно и с благодарностью смотрел на нее, на его бледном худеньком личике засветилась сквозь слезы слабая улыбка, он слушал и успокаивался постепенно. Дыхание его стало ровным, покрасневшие глаза закрылись, и он стал засыпать, нервно вздрагивая иногда всем телом.

А Люська рассказывала ему сказку истово, с наслаждением: конек-горбунок взмывал в безоблачные выси и уносил Иванушку за сказочной жар-птицей, за мечтой, за прекрасной царевной. И вот уже девушка поет колыбельную песню, как когда-то пела ее мать, и мальчик уснул, раскинув ручки.

Печальные лошадки на настенном детском коврике довольно улыбаются Люське, одобрительно кивают ей, и Люська счастлива: она и поет и плачет, а слезы омывают ее разгоряченное, радостное лицо.

Пораженные отец с мачехой столбняком застыли посреди комнаты, горько и радостно одновременно плачет бабушка, морща и без того морщинистое лицо, но Люська не видит всего этого.

– Ее надо психиатру показать, – опомнилась, наконец, Инна.

– Помолчи, прошу тебя, – муж так взглянул на нее, что она потерянно поникла, сознавая, что говорит гадость, и не имея в себе сил погасить ненависть, злость, досаду. Она заплакала, кусая губы и прижимаясь спиной к стене. Впервые она растерялась, не зная, что ответить мужу.

А Люська встала и, поправив на брате одеяльце, тихо вышла из комнаты, прошла к бабушке, раскрыла альбом, лежащий на столе, и долго смотрела на любимую фотографию. На ней молодая улыбающаяся мама, в центре стоит маленькая смешная Люська с огромными бантами в косичках, молодой отец весело, с довольной улыбкой взирает на нее с фотографии, пышный чуб кудрявится над его высоким, гладким лбом.

– Как мне жить дальше, мама? – шепчет девушка, вглядываясь в ее лицо.

Она снова выходит на кухню, подходит к окну: так же мерцает фонарь в темноте, так же падает из ночной мглы снег, бесчисленные снежинки роятся, мечутся в призрачном свете, но Люська не плачет уже, она улыбается.

Губы ее шепчут что-то тихо-тихо, она смотрит на улицу и вдруг видит знакомые, родные глаза. Они проступают сквозь стекло, ночной мрак, они плывут, как облака над золотыми перьями берез, над синими зеркалами озер, и разноцветными коврами трав на лугах, над ее старым деревенским полузабытым домом, они приближаются и словно растворяются в ней, вспыхнув перед глазами ослепительно ярким озарением ее душевного прозрения. Наконец-то это случилось.

– Мама, как мне тебя не хватает сейчас, если бы ты знала, – шепчет девушка побледневшими от волнения губами. – Я знаю, ты не умерла, ты просто ушла в мир иной, я не хочу верить в смерть, для меня ты всегда жива, и я так счастлива. Ты веришь мне?

– «Верю, моя девочка. Меня нет рядом с тобой, но я в тебе, в твоей памяти, в твоем сердце. Я долго ждала этого момента, и теперь я тоже счастлива. Ты должна любить жизнь, людей, я верю в тебя, и теперь я спокойна».

– Я буду стараться, мамочка.

– «Вот и чудесно. Я спою тебе романс, послушай, моя девочка…» – голос матери запел, как когда-то, в том далеком призрачном детстве.

Он пел только ей, только для нее, и в то же время для всех людей, пел о жизни, о любви, и Люськина душа вдруг обрела спокойствие и гармонию.

Теперь она знала, видела свою маму, чувствовала ее всем своим истосковавшимся сердцем.

Даже мачехе своей она посочувствовала, нелегко ей приходится с больным ребенком, с ней, Люськой.

И отец между ними мечется, его тоже жалко. Ей стало всех жалко, на глазах выступили слезы, то были слезы очищения и надежды.

Еще у нее есть настоящий друг, Мишка. Это конечно не тот сказочный принц, о котором мечтают все девчонки, но он всегда рядом, и сегодня вечером пригласил ее на дискотеку в ДК. На завтра.

Слезы высохли на глазах, и Люська засмеялась, сердце ее забилось в предчувствии чего-то очень хорошего, что ожидало ее в будущем.

И она пошла к себе, надо немного поспать, чтобы утром началась ее новая настоящая жизнь.

…………………………….

Москва, 2013 г.