Читать книгу Хронос - Николай Валерьевич Грицай - Страница 6

Часть первая
Глава III Они пропали!

Оглавление

Где описываются мучения небрежных родителей, а также верные христиане в темном царстве новых времен. Об истинном священнике и о сложностях полицейской работы даже при помощи поистине чудодейственных приборов.

Еще утром родители Хиспа заметили, что сын не вышел к завтраку. Раньше он никогда не пропускал его. Можно было придумать много различных отговорок и ободрений, но ни одно не подходило. Сослаться на то, что у него не было аппетита тоже нельзя было – спортсмен всегда хорошо уплетал все приготовленное, независимо от времени суток. С тоской и скукой приходилось признать, что сын вступил в такую пору, когда перед ним открывает двери большой мир, закрывая доступ к его душе родителям, возвращая им лишь вздохи и печальные попытки отгадать ту или иную выходку чада.

Ох уж эти перемены! К тому же смена времени, – старшее поколение, заставшее плавный, но все равно кажущийся скачкообразным переход на новое время и летоисчисление, даже теперь, по истечении многих лет, не могло к нему привыкнуть, именуя темноту – ночью или вечером, а ту пору, когда светло – днем. Что уже говорить о малютках, родившихся при новом времени, но не могущих в силу биологических причин принять его. Не будучи в силах отменить ненавистные преобразования, не только родители Хиспа, но и абсолютное большинство землян смирилось с этим необходимым в угоду наставшему порогу эволюции шагом. И чтобы не терзать себя понапрасну, начали искать и положительное во всем этом. Правда такого набралось совсем немного, притом, что жизнь усложнилась весьма здорово.

Устав ждать сына и на обед, Эмма Митчелл, прибрали все с полки для обеда, и прошла в подвижный коридор и предстала перед комнатой сына, в которой, тем не менее, никого не оказалось. Подумав, что вышел к другу, где и пообедает, она успокоилась. В последнее время Хисп все чаще пропадал у друга, фанатика науки и вообще чокнутого, бредящего манией своего высокого предназначения для блага человечества. Лично зная родителей Шерлока, друга сына, она не волновалась за то, будет ли покормлен Хисп у них, скорее ее больше тяготила атмосфера в этом семействе. И тут даже не в яростном атеизме Эсперсонов было дело. Просто они были какие-то не такие как все. И словно два минуса, дали не плюс, а еще более странный минус в виде такого же странного Шерлока, названного дивным именем.

Эмигранты Эсперсоны, прибывшие из северных частей Содружества (чего им там не сиделось? Говорят там хорошо) поселились в соседнем квартале, и сразу стали чуть ли не центром, рассадником всех духовных пакостей в этом бедном районе. Злые языки, коих везде предостаточно, сыпали словами, что еще немного и этот квартал постигнет участь Содома. И не важно, добавляли они, что тот погиб по другой причине, – дела, происходящие у «нас» тоже весьма тяжки. Нет, они не пропагандировали, внушая своих ценностей, просто жили в соответствии с ними, – но этого, как и в случае с другими заразными дурными примерами, оказалось достаточно, отчего все «новинки» тут же схватывались и передавались другим, особенно детям. В их пустые еще души мигом вливалась вся пагуба такого воздействия, оставаясь там надолго, смешиваясь с тем полезным и добрым, что пытались привить «нормальные» родители и учителя. И нужно было постараться, чтобы вкус от осадка, смешанного с чистой квинтэссенцией несколько тысячелетнего развития человечества, не давал о себе знать. Одним из таких павших от чар пришлого семейства и считала Эмма своего сына Хиспа. И как ни укоряла себя Эмма Эсперсон, что ничего в этом мальчике Шерлоке нет, ведь даже слова дурного она от него не слышала, все равно навеянный обществом страх сидел глубоко внутри. Муж Эммы, Сэм Митчелл, вовсе не обращал внимания на такие мелочи, ему важно было прокормить семью, и как это делалось, его не особо касалось – зарабатывал то тут, то там, иногда случайно. Он любил говорить – при голоде все средства хороши. В силу этого, некий жалкий атеизм и страшное богохульство соседей его не возмущала. Более того, он просто не замечал его.

Когда сын не явился и на ужин, начались вкрадываться мелким шажком подозрения, усилившиеся на третью синюю таблицу времени не появления сына дома. Не выдержав, пропуская работу, что могло стоить ей очень дорого (впрочем, для кого ей стараться, если не для единственного ребенка?), Эмма связалась с первыми, с кем она могла связать местопребывание Хиспа. Дома у Эсперсонов не отвечали, а вот личный звонок был принят. Герда Эсперсон быстро ввела в курс дела все еще недоумевающую соседку, оповестив спокойным тоном, словно она рассказала погоду или о новой выходке Евгеники, о том, что ее сын, Шерлок, и скорее всего Хисп, его лучший друг, отправились на «поиски приключений». Эмма вскрикнула и не дала договорить, спрашивая, где они находятся. Не поняв вопроса, Герда ответила по-своему:

– Я не знаю где дети, мы же, – в полицейском участке. С утра… И признаться, очень устали… – последние ее слова уже слушал воздух, ибо Эмма вместе с мужем бросились к ним.

Однако пробраться так быстро как хотелось, не удалось. Сам участок располагался в известной башне на улице Новых Времен, чтобы добраться к которой необходима была особая доля везения, из-за загруженности трафика на новой улице. Тут спускались грузовые суда с моста Диаболо, смыкались транснациональные автодороги, прочие местные пути. Несмотря на всего лишь восемь уровней, тут пребывал кажется весь город. Через полторы таблицы зависимого времени, чудом спасшись от очередного потока с Диаболо, чета Митчеллов стояла в холле башни Лупо, слабо соображая куда же им теперь идти. И спросить тоже не у кого было. Тут были лишь автоматизированные справочники и прочая неживая нечисть. Пройдя к справочнику, долго копошились в нем, заполняя все возможные формы запроса, овладевая на ходу премудростями офисного дела. Указав район, один из беднейших, они получили ответ, что их уровень и участок находится под землей, на уровне минус пятнадцать.

– Ну да, все правильно, – заметил невозмутимо Сэм Митчелл. – Было бы удивительно если бы нас повысили… Спроси-ка у этого механизма, раз он уж тут приставлен, где в этой башне лифты? Что-то я их не вижу! Или может тут только вверх помощь, а вниз – пешком, как и подобает черни?!

Поспешив исполнить просьбу, Эмма получила ответ, как пройти к лифтам. Спустившись вниз, пара попала в великолепное пространство, и если бы не знали что оно под землей, то исходя из дизайна, никогда об этом не догадались бы об этом. Все помещения под прозрачным атриумом, над которым плыли голубоватые облака, были расширены максимально, чтобы компенсируя отсутствие окон, не давить на психоэмоциональное состояние работающих и посещающих это место. Пространство под атриумом уходило глубоко вниз, на десять-пятнадцать этажей, и на каждом уровне сновали люди. Все рабочее пространство рационально организовано и расчерчено. Заблудиться нельзя было, а если кто и решился на это – то над головой всегда висел указатель.

– В этом месте побродить, уже сущее наказание, – пробубнел Сэм, спеша за женой, несущейся по указателям сквозь толпу. – Пока зайдешь и выйдешь, считай уже отбыл его!

Наконец в коридоре, у большого приемного зала суперинтенданта, они увидели скучающую пару Эсперсонов. Они выглядели именно раздосадованными и унылыми от скуки, а не как родители потерявшегося ребенка. Сидя рядом у кабинета, чинно и мирно беседуя, оглядываясь на происходящий вокруг хаос, они перебрасывались улыбками. Поведение четы Эсперсонов возмутило Эмму, и она без приветствий, подбежав, погрузилась в выяснение отношений.

– Что, что такое? Вы что-нибудь знаете?

– Успокойтесь, – призвал Якобс Эсерсон, картавя с акцентом безбожно. – Вот.

Он протянул Эмме черную гибкую пленку с местом, где нужно было взять ее рукой. Там была кнопка. Эмма схватив записку, нажала волшебную кнопку и прочла:


Записка на домашнем информаторе дня – «Родители! Считаю вполне необходимым уведомить вас, что пришел на мой взгляд час, когда нужно уже на деле проявить то, чему я научился. И сделать это нужно не у доски, где все терпит, а в реальном испытании. Скоро мое совершеннолетие! Это очень много, так как сын Цицерона в 19 уже командовал конницей, ввязываясь в бои, а Октавиан Август чуть ли не с отрочества в государственных делах, не боясь вступать при этом и в сражения. А в 21 … Пусть есть разница в летосчислении – и все же! Да что говорить: это-то в их времена? При таких примерах я страшусь мешкать. Но не бойтесь – пункта умереть в моих планах нет. Ибо нет ничего глупее и бессодержательнее смерти, в чем нельзя найти никакой пользы. Поэтому моими стражниками будут расчет и разум, хладнокровие и самосохранение. В походе за доблестью и пользой для всего человечества они мне пригодятся! Я – не Одиссей, и поэтому долго скитаться не намерен, – мой подвиг быстр и молниеносен, но все равно триумфален. Ждите скоро! П.С.: Я – не один, это усилит мои шансы (решаюсь на такое предательство, чтобы успокоить вас!)».


– Но… тут ничего не сказано о… – протянула задумчиво Эмма. Рассудок отказался сотрудничать с ней.

– Очевидно же! – вмешался Якобс.

– И… И что они? – Сэм кивнул в сторону приемной суперинтенданта. Герда сделала непробиваемое лицо.

– Неизвестно. Ищут, наверно… Но мы заполнили форму только о Шерлоке…

Эмма уже рвалась внутрь, нарушая спокойную, почти сонную атмосферу кабинета суперинтенданта, которого, правда, на месте как обычно не было, зато было набито как селедок лейтенантов и прочих работников этого уровня. Они восседали перед могущественными поисковиками и важно смотрели в их огромные экраны-карты. Возле некоторых, не больше трех на весь зал, сидели люди, с лицами схожими по состоянию, в котором пребывали Митчеллы. Остальные поисковики пустовали, и работники полиции явно скучали. Не зная, что делать, Эмма и Сэм подошли к первому попавшемуся лейтенанту и рассказали свою просьбу. Тот обрадовался, и запустив поиск, готовый найти кого угодно и где угодно, хоть на Венере, выпалил:

– Номер чипа?

Если бы надежда имела вес и телесность, то ее падение можно было бы слышать на нескольких этажах и в отражении от стекла чудесного великого атриума, а так она лишь ударила по душам родителей. Разведя руками, они уныло отошли от расстроившегося полицейского, которому не удалось испытать свой чудо аппарат. Изменившимся тоном, он указал на три стола в углу обширного помещения суперинтенданта, за которым на груде бумаг и пленочных экранов сидели не то преступники, наказанные массой работы, не то полицейские, не заслужившие использовать поисковики. Возле них была очередь. Промедление убивало и заставляло в сердцах говорить слова, за которые можно было поплатиться.

– Зачем вся эта показуха? – раздраженно говорил Сэм, сея разброд и шептание в очереди, – в бедном квартале понаставили техники. Только бы деньги списать. Вместо того чтобы бесплатно раздать чипы, раздают помощь в поиске их… что еще надо сами чипы найти! Боже милосердный, ну ведь все же уже почти чипованы, неужели в этом океане тел, нельзя найти тех нескольких несчастных, что не имеют их? Вот уж правильно сказали – прогресс шагает быстрее нравов.

– Тише там, в очереди! – пригрозил уже поживший, но еще достаточно молодой лейтенант. На его форме блестело две награды, но звание было то же. – Чем вы больше кричите, тем меньше работы делается.

Сказав повелительное слово и наведя порядок в ропщущей массе, его снова поглотила работа. Руки быстро перебирали листы бумаги, картотеки, фотографии, детей, взрослых, и взрослых-преступников, привлекавшихся за похищение и прочие преступления. Работы было много, и когда каждый, кто роптал в очереди, приближался и видел такой нечеловеческий труд, притом в век высоких технологий, то мысленно проникался уважением к труду несчастного помощника в своих делах.

– Это вам, господа, не кнопочку нажать! – возвышенно сказал один сребровласый и гордый старик, импозантно стоявший вторым в очереди. Его поношенный плащ резко контрастировал с его выражением лица и позой. Впрочем, ему было не до этого – у него потерялась внучка. «Две недели как» – пояснил он нарочито в старом летоисчислении, добавив некоторые подробности. Родителям до нее не было дела, следовало тут же далее, лишь когда стало совсем нельзя откладывать поиски, пришлось взяться старшему поколению, приученному к ответственности и порядку.

Признание старца положило начало целому воплю толпы, где каждый рассказывал о своей нужде, жаловался и стонал, проклиная свою судьбу родиться в этом месте и в этом городе, где так много людей просто исчезают раз и навсегда.

– По-моему это все заговор! – вдруг заключил один молодец. Все обернулись на него с ожиданием продолжения. Приосанившись, он рассказал, что никого не терял, а всего лишь разыскивает друга. Тот приехал из-за границы, но в пассажирском порту что-то пошло не так, и он вынужден был скрываться как уголовный преступник. Теперь, когда пришли его документы с подтверждением из Бразильского Доминиона, снес их сюда, как доказательство. Сам рассказ был пропущен мимо ушей, поскольку всех интересовал вопрос заговора.

– Ах, вы об этом, – усмехнулся белыми зубами молодой человек, и пояснил, поправив ворот теплой куртки, – в ней было жарко, но не решившись отдать ее как реликвию в гардероб, он мучился. – Мне кажется, что нас так расплодилось, что само наше естество тянет вдаль от давки и столпотворения, в тишину уединения… и никто, заметьте, не хочет положить конец пропажам, будто таким образом контролируя численность населения. Убивать как бы зазорно, извините, а …таким образом. Это, кстати, объясняет тот факт, что именно бедных, то бишь нас, не чипуют. Иными словами очень похоже на то, что в правительстве потакают в принципе полезным естественным процессам. А вы что подумали? Что это крысы, позавидовав нашему скорейшему размножению, устроили заговор? Ха-ха…

Много еще чего услышали в очереди люди, и немало смешного и похожего на такое, а также на выдумку. Но мало кто улыбнулся хотя бы одной шутке. Слишком подавленным было настроение в этой массе людей из обслуживаемого квартала, как и маленькой была надежда на спасение потерянных близких. Уныние разлилось по светлому участку глубоко под землей, наполнило до краев огромный атриум, пристало к людям. Унылыми были даже те обычно веселые работники полиции, именуемые приемниками, сидящие за всемогущими поисковиками. Все, кто попадал в атмосферу бедного и многолюдного квартала, предавались этому чувству безвозвратно, и чем дольше они ему подвергались, тем тяжелее было смыть его запах вечером в душе.

Стояние в очереди, вялотекущей и оттого погруженной в шепот и пересказывание легенд и мифов, свежих и старых, что можно было отличить по оформлению, сюжету и слабой выдумке, казалось настоящим испытанием. Дух Эммы рвался что-либо сделать, но бюрократическая машина тормозила все порывы и стремления. Наконец, когда очередь подошла, и она с Сэмом уселась напротив постаревшего на работе полицейского, так и не получившего повышение и перевод, ее охватило безумие деятельности. Женщина непременно хотела все рассказать, чтобы хоть чем-то помочь следствию, внимательно заполнила заявление и личную карточку, ответила на вопросы, и нагородила большую гору ненужной информации, детализирующей чепухи. Сначала лейтенант представившийся Сайей Грином, терпел всю слезную болтовню, затем стал обрывать, сворачивая речь взволнованной женщины на рейки ведущие к делу, а после и вовсе запретил ей говорить иначе как отвечая на вопросы. Это привело в уныние Эмму. Надежда, вызревшая во время стояния в очереди, начала угасать, ей точно показалось, что перед ней вырос тот самый пресловутый зверь в виде бюрократического чудовища, страшного, но ужасно медлительного. Чтобы хоть как-то растянуть остатки надежды, Эмма стала отвечать расплывчато, уклончиво, долго припоминая, и растягивая ответы. Это злило даже мужа, но оказаться в руках ожидания, спутницы времени, ей представилось еще более позорным по отношению к детям и к своей совести.

Лейтенант Грин устал от этой парочки. Едва сдерживаясь, он почти прекратил всякое общение с убитыми горем родителями.

– Повторяю еще раз, – вам нечего бояться. Несмотря на то что мы не сможем применить автоматический поиск вашего сына, мы применим те методы, что применялись многие столетия. А уж они проверены временем!

– Какие методы? – испугался Сэм. – В Метрополисе где 250 миллионов жителей? Легче тогда уж на ощупь пальцами отыскать неправильный атом в металлическом бруске!

– Двести семьдесят пять… уже, – с горечью уточнила численность населения Эмма, смотря вниз. Присутствие духа окончательно покинуло ее. Еще немного, и она должна будет присоединится к тем извергам, что потеряв ребенка, сидят и пускают друг другу улыбки. То есть к Эсперсонам.

– Заклинаю вас старым временем, – вскрикнул старик в плаще в конце очереди, – нельзя ли побыстрее?

Он уже оформил заявление за этим столом, и теперь получив запрос, оплатил его, неся подтверждение обратно к полицейскому. Естественно, ему для этого нужно было выстоять в очереди во второй раз, в которой ему ну никак не хотели уступать место даже не пять «секунд» (и такое слово не подействовало). Дивно было наблюдать такие старинные рудименты бюрократии в великолепном и чрезвычайно укомплектованном здании полицейского отделения.

– Прошу вас, прошу! Сделайте все возможное, чтобы найти его… Пожалуйста! – взмолилась Эмма, когда ее попросили покинуть стол ибо все формальности были соблюдены. Она медлила, поднимаясь будто в замедленной съемке. – Он у нас единственный… это так. Другого уже не сможем.

Сэм покраснел и, извиняясь, оттащил супругу от стола на радость ожидающим. Еще немного и она совсем бы наговорила много лишнего. Выйдя из-за стола, она изменилась, и придя в страшное уныние, поплелась на выход из кабинета суперинтенданта, который, к слову, так и не явился.

Уже у дверей их догнал Грин, и сделав хмурое и серьезное лицо, сказал:

– Не нужно было убиваться – мы действительно относимся ко всем делам с необходимым вниманием. Ничего не оставляем…

– И каков же процент найденных? – осведомился Сэм. Эмма, кажется, не могла говорить. От вопроса, лейтенант замер и обдумал ответ, отчего он вышел зализанным и банальным.

– Много случаев положительных!

– Этого мало, – заключил Сэм. Грин не стал возражать.

– Хоть что-то в таком потоке… сколько вы сказали население? Вы, кажется, лучше осведомлены… Послушайте, у меня таких случаев уже двести штук!

– Людей, молодой человек, людей! – поправила Эмма.

– Вот именно. И чтобы бумажки стали людьми, нужно внимание, и никак не причитания. Каждый из них, – Грин качнул головой в волнующуюся очередь, – жаждут не меньшего внимания к ним. В общем, я уже сказал о своем отношении. Ждите! Обычно к вечеру, когда закончится прием заявок, мы отправляем данные и к утру первые сведения появляются. Запомните – мы, действительно работаем, не то что…

Он ушел не договорив, имея в виду скучающих операторов поисковиков, а в голове у Эммы только лишь слово «утро» стояло. Да это же целая вечность – время до утра! Пришлось чете Митчеллов присоединится к Эсперсонам, благо на стулья правительство не поскупилось, будто ожидая что в отделе розысков будет много посетителей. Усадив жену, Сэм помчался платить, а затем стоять в очереди, или проталкиваться сквозь нее, чтобы отдать квитанцию.

Когда Сэм и Эмма вышли из кабинета суперинтенданта, то сразу не заметили что рядом с Эсперсонами уже сидел пожилой мужчина, в строгом черном костюме, лишь рубашка воротником-стойкой виднелась из-под него. Коротко стриженный, прилично седой, с большим носом и елейными глазами, он что-то говорил своим соседям по стульям. Те слушали очень невнимательно и несерьезно. Но священник, а что это был именно он, сомнений не могло возникнуть, еще не знал, с кем связался. Хотя когда Эмма присела рядом, усаживаемая Сэмом, то невольно услышав разговор устами Церкви с соседями, поняла что святой отец близок к осознанию линии жизни выпавших ему на вечер людей.

– Ну хорошо! – вдруг, невзначай приосанился Якобс и повернулся резко к священнику, что именовал себя Мюнихом. – Чем вы можете помочь нашему сыну, и уж тем боле нам? Мы-то вовсе не нуждаемся в помощи. Мы сыты и в тепле… А он? Где, кто знает что с ним?

– Кому как не нам искать и приводить заблудшие души? – разразился тирадой отче, но очень скромно и серьезно. – Но только те, что с нами рядом. Ведь мы такие же люди как и вы. Не больше, ни меньше. Далекие души под покровительством господа нашего всенаходящегося и вседержимого!

– Так я и знал. Мы уже уповали на господа вашего, однажды… а он обманул нас и теперь! Так что не тратьте слова…

– Неудивительно, что в такой семье взросли такие дети! – воскликнул отче. – Если сами родители, живя в удивительнейшем доме господа, не удосужились поднять глаза над мраком и увидеть дела воистину величественнее, чем множества слов и проклятий! О Господи, прости этих сидящих передо мною, но заблудших овечек, породивших заблудшего в тенях города! Дай мне видение пути наставления на путь истинный.

– От ваших слов, отче, не холодно и не жарко! – возразил очень стойко и без эмоций Якобс Эсперсон. – Хотя, впрочем, они не раздражают. Мы люди воспитанные, можете говорить.

– Честное слово, клянусь, – взъелась Эмма, вмешиваясь в разговор, – ему не нужно ваше разрешение!

Услышав защиту в свой адрес, явно прозвучавшую из уст женщины, отче Мюних приподнялся со вздохом и усилием, и пройдя несколько футов, уместился ровно в то одно свободное место, что было между Эсперсонами и Эммой Митчелл, которое она оставила для мужа. Усевшись между страждущими, он разделил их собой, и заодно получал возможность воздействовать на обе пары, поскольку вернувшийся довольно быстро, потирая работавший в очереди локоть, Сэм с удивлением обнаружил место занятым, сел слева от жены.

Повернувшись к Эмме, отче представился, назвав и свое имя и сан, сказал задушевно:

– И у вас ребенок пропал? – Эмма кивнула, а с противоположной, разделенной телом священника стороны сидений послышалось:

– Это ему бог подсказал? Или название отдела? – но шутка Якобса была встречена в штыки даже Гердой. Она не могла потерпеть такой невоспитанности, поэтому ущипнула мужа за руку. Тот осекся, обрывая смех.

– У вас здесь миссия? – отерев слезы произнесла Эмма проникновенно, глядя с надеждой на отца Мюниха. Тот улыбнулся, но скромно и умиротворенно, отвечая так:

– Моя миссия быть с людьми, как можно ближе к ним. Я здесь по своей воле, или даже вопреки Церкви, где приветствуется разделение. Но разве можно удержаться от свершения добрых дел? Тогда зачем вообще все? Зачем жизнь и молитвы? Жизнь – это лишь средство, остальное цель. Опишите мне вашего ребеночка, сестра, а уж я подумаю как можно помочь!

Опешив от такого поворота, Эмма все же принялась описывать все то, что описала полицейскому, а потом пустилась в еще более пространные рассуждения. Благо отче был не полицейским, скованным правилами и уставом, подгоняемый очередью и кипой дел. Он выслушивал все смиренно, даже делая пометки в блокноте, водя по экрану пальцем, будто рисуя.

Скорбящей матери, знающей, что потеряться в этом городе, еще хуже чем умереть, ведь при смерти хоть тело остается, такая разгрузка для души и нагрузка на свой речевой аппарат, помогли и она почувствовала себя легче. Еще совсем недавно она не могла и помыслить остаться сама в себе, со своими мыслями, а вот уже и облегчение. Ее ничуть не смутило обещание помощи от такого человека, что даже не выходил из здания участка, но от помощи она не отказалась.

– Простите, отче, – вмешался Сэм. – Не сочтите за наглость, но как вы можете помочь, если вы один, а Церковь так мала, количественно, и насколько я знаю, не пользуется никакими средствами… современными? Что вы делаете?

– Наша сила в наших братьях. А братья наши – это почти все население Метрополиса… – он оглянулся на Эсперсонов, – может и не все, но абсолютное большинство. И ведь не могут же все быть настолько заняты суетой этого города, быть слепыми, глухими и немыми к проблемам других, к увиденному глазами души, чтобы не заметить, не услышать, а затем рассказать нам, служителям! Сколько раз такой метод помогал! Тут не в количестве священников дело, а в количестве носителей идеи Церкви.

– Вот это правильно! – похвалил Сэм. – Честно говоря, по вашему виду сразу и не узнал бы, кто вы… Позже догадался.

– Внешний вид не главное, главное – во что одета душа! – заключил благосклонно Мюних. Вся сидящая слева от него братия тут же согласилась с ним. – А ее только одна одежда рядит – добродетель. С ней и спится крепче, и живется легче.

Пока отче Мюних словами успокаивал души страждущих, незаметно отправил описание пропавшего на сервер своей Церкви, находящейся за несколько мегакварталов от этого места. Увидев такое действо, Эсперсоны пришли в возбуждение, и проламывая точным ударом гордость, обратились к священнику.

– Скажите, отче, – начала Герда. Человеческие чувства стали просыпаться в ней и нетерпение взяло верх над дерзостью. – Можно ли и по нашему сыну попытать счастья?

– Можно не спрашивать! И ищут счастья только глупцы и алхимики, мы же действуем наверняка, – ответил Мюних. И достав блокнотик, опустошенный отправкой описаний Хиспа, принялся за составление описания Шерлока. Сконфуженные Эсперсоны отнеслись к заданию сверх строго, отчего язык их высох и они дали описание, больше похожее на портрет, описывая каждое свойство Шерлока и внешний вид с математической точностью и сухостью. В конце концов, получился самый настоящий портрет, взглянув на который, родители Шерлока вздохнули и подтвердив схожесть и желание участвовать, разрешили отправку данных на сервер, теснее прижимаясь друг к другу.

Еще через некоторое время, неизвестно какого исчисления, но кажется довольного длинного, особенно для ожидающих, участок почти опустел. Тут остались лишь работники и те, кому судьба пропавших была действительно близка. Когда стих гомон заявителей и прочих посещающих великолепное здание, наполнявших его и пространство под атриум, началась работа полицейских. Они бегали взад и вперед, натыкаясь на бродящих обеспокоенных людей.

Старик в плаще, привыкший к спартанским условиям, о которых не слышал в этом зале никто, кроме него самого, расстелил свой плащ у стеклянной опоры, ограждающий каждый этаж участка от глубокого атриума, улегся прямо у этого само ограждения, не собираясь покидать здание без получения подпитки в виде хоть каких-либо новостей. Такое безобразие попало в око камер наблюдения, отчего сражу же явились охранники и бесцеремонно растолкав ногами еще не спящего старика, велели ему убираться, ссылаясь на недопустимость такого поведения в общественном месте в котором, как казалось карательные полномочия подвешены прямо в воздухе. Но он отказался и собрав пожитки, сел на стулья и стал дремать уже здесь. Его преданность делу не могла не восхищать, особенно в таком почтенном возрасте.

Когда новые часы в холле показали на вечерний зависимый день, в коридорах и залах участка стало совсем тихо. Совсем недавно приходил измученный работой и усталостью Грин, рассказывая, что работа по поискам началась и что нужно еще подождать. Затем все опять стихло. Люди снова остались в тишине в которой с уверенностью мог чувствовать только их внутренний голос. Как обычно нашептывая бесполезные мерзости, он подстрекал к действиям и манил вперед.

– А ведь это все вы! – вдруг заключила Эмма, не оборачиваясь к «вражеской» паре иностранцев, – вы сманили Хиспа…

– Мы-то тут причем? – возмутился Якобс, поднимая голову с плеча жены также дремавшей, склонив голову.

– Ваш сын – вы и виноваты. Сам Шерлок признался, – слепок и ваше порождение. Вечные бредни в голове, раздутой формулами! Как можно издеваться так над ребенком, калеча раньше времени?

– Спешу напомнить что он сам выбрал свой путь, мы лишь содействуем, – немного отдохнув, Якобс готов был к дискуссии. – Запрещать – это все равно что поощрять, только вопреки своей собственной воле! И не хотелось бы вспоминать всуе, но не от вас сынок тоже сбежал? Потому как, кажется, речи о похищении не было?

От возмущения Эмма привстала и повернулась к обидчику. Однако ее начал успокаивать муж, а Эсперсонов с Митчеллами мирить священник. Этот поистине могучий человек бодрствовал уже долгое время, словно наплевав на повеления новых часов, и смены времен по ним. Ни разу не отлучившись от страдающих пар, он находился подле, и помогал чем мог, утешая.

– Будет вам, успокойтесь, – мирно проговорил Мюних. – Не зазывайте криком беды – почуяв свое, они являются. Они нам ни к чему, пусть лучше пребудут с нами умиротворение и покой, как залог удачного разрешения соединившего нас дела.

Он говорил внятно и зычно, хотя его высохшие тонкие губы почти не шевелились. Это обстоятельство заставляло Якобса к его пущему стыду смотреть в рот святому отцу, высматривая, откуда берутся слова.

«Уж не чревовещает ли он, шельма?» – проснулись бредни от усталости и голода у мистера Эсперсона перед самым началом зависимой ночи. Чертова негасимая ночь! Прогресс прогрессом, но спать то хочется тогда когда часы говорят день, а ночью хоть стихи сочиняй. Нет, определенно нужно все поменять. Возможно, даже обратно.

С каждым движением таблицы времен нового хронометра, отвращение к нему становилось все невыносимей. Каждый проход по дуге отбирал драгоценные мгновения у детей, решившихся на взрослый поступок. Две пары с абсолютно разными мировоззрениями сидели разделенные как стороны на войне святым отцом, самой Фортуне известно как выбравшим такое место. Они посматривали на новые часы кажется совершенно одинаково – с мольбой и надеждой. Но упрямым часам было все равно – им нечего и некого было бояться. За ними стояла новая религия и власть, стояли незримо деньги и большая выгода. Лишь будущего от них не ждал никто. О нем как будто по всеобщему безумию или халатности забыли, пренебрегая. Спесивые люди малодушно не принимали во внимание, что пусть и не все, но некоторая часть его, будущего, зависит от них настоящих и поступков. Как ни странно, но именно времени и не хватало для этого.

Хронос

Подняться наверх